Эстер Росмэн - Без покаяния. Книга вторая

— Эвелин, — заговорила наконец Бритт. — Могу ли я посвятить вас в страшнейшую тайну своей жизни и надеяться, что вы меня не осудите?

Эвелин с любопытством взглянула на нее.

— Конечно, Бритт, разве вы сомневаетесь во мне?

— Не хотелось бы нагружать вас чужими горестями, но непереносимо… Непереносимо оставаться со своей горькой правдой один на один. Поверьте, я действительно нуждаюсь в вашем участии и совете.

Эвелин ждала. Бритт склонила голову, прекрасно понимая, как может отнестись верующая католичка к подобному признанию. Но ничто уже не могло остановить ее, нести свою муку в одиночку больше не осталось сил.

— Тедди у меня не от Энтони. Это ребенок Элиота.

На лице Эвелин не отразилось ни гнева, ни удивления. Она протянула руку и коснулась руки Бритт. Этот теплый жест чуть не заставил Бритт разрыдаться, но она справилась с собой.

— Я догадывалась о чем-то в этом роде, — сказала Эвелин. — Чувствовала, что здесь что-то не так.

— Элиоту я ничего не сказала. Вернее, я солгала ему, чтобы защитить себя. — Голос Бритт дрожал, глаза заблестели от подступающих слез. — Как вы думаете… Как вы считаете, Эвелин, я должна была сказать ему правду?

— На это у меня нет ответа. Только вы сами могли решить, как лучше поступить.

Бритт села на диван и, откинув голову на спинку, вздохнула.

— Боже мой! Если бы я знала, как лучше… — Она смотрела в окно, на тающие в сумерках очертания крыш. — Моник сказала мне такое, что просто выбило меня из равновесия. Она шантажировала Элиота угрозой сообщить все Энтони, если он не согласится отдать ей Дженифер.

— Ох, Господи, спаси! Не могу поверить! Неужели она могла?..

— Да уж, видно, смогла. А Элиот ничего мне не говорил об этом. Он просто отдал свою дочь этой сучке, чтобы спасти меня и Энтони. — Эвелин с ужасом смотрела на Бритт, а та продолжала: — Я чувствую себя так скверно, что легче, кажется, умереть. Просто умереть… — Пальцы ее с дрожью крутили стакан, выдавая величайшую муку. Она взглянула на свояченицу и тоскливо проговорила: — А теперь я не могу решить, будет ли Элиоту лучше, если он узнает правду о Тедди, о том, что это его сын.

— Может быть, он уже знает. Или догадывается…

— Если так, то ему, наверное, еще хуже. Он должен ненавидеть меня.

— Напротив. Я думаю, что он любит вас, Бритт. Хотя он никогда и слова не сказал мне об этом, но я давно чувствую…

— Давно? Не понимаю…

— Он всегда расспрашивает о вас. Но очень осторожно, будто не придает этому особого значения, однако именно это и выдает его.

— А вы говорили обо мне все только хорошее? Что я счастлива и всем довольна, как моллюск в своей раковине?

— Я говорила ему то, что есть. Разве вы несчастны?

— Эвелин, считайте, что с моим этим счастьем покончено. Теперь, когда у меня открылись глаза, я так несчастна, как не была еще никогда в жизни.

— Я сомневаюсь, Бритт, что Элиот нуждается в вашем сострадании. Весь вопрос в том, чего вы сами хотите.

Эвелин отхлебнула от своего стакана и молча ждала, что скажет ее свояченица. А Бритт уже предчувствовала, что этот вопрос из сложного вот-вот превратится в очень простой. Они посмотрели друг другу в глаза.

— Тут затронуты не только чувства Элиота и не только мои чувства, — сказала она. — Ведь я приучила Тедди к мысли, что этот седой человек на фотографии — его папа.

— Правда рано или поздно выйдет наружу. Но чем раньше, тем лучше. Все равно на двух стульях долго не усидишь.

Бритт кивнула.

— Я совсем запуталась. Ведь мне казалось, что у меня ни одного стула нет, вот я и завралась, обманывала всех, даже себя. Может быть, Эвелин, пришло время остановиться? Мне кажется, я просто обязана сказать Элиоту правду. И Тедди тоже.

Элиот стоял у открытого окна своего городского дома и глядел вниз, на авеню Дешанель, высматривая такси, что вот-вот должно доставить сюда его любимую. Но время шло, а улица оставалась пустынной.

Холодный воздух с брызгами дождя остужал его разгоряченную кожу. Это напомнило ему осенний день, когда они решили прогуляться до Тред Эйвон. Тогда тоже лил дождь, и они укрылись в сторожке, где он играл еще мальчиком. Тот день был началом. Вечером он наконец сломил ее сопротивление. Он соблазнил ее. И потом наступила короткая, но такая счастливая неделя, резко вдруг оборвавшаяся с появлением Моник.

А теперь все в прошлом. У него ничего не осталось, кроме воспоминания. Краткий миг жизни. Но как этот миг, проведенный в согласии с Бритт, озарил и переменил всю его жизнь! Один миг…

Он пытался жить дальше. Делал свою работу. Он даже кое-чего добился на служебном поприще. Но никогда, ни на минуту не мог забыть о ней, о своей возлюбленной. Чем бы он ни занимался, о чем бы ни думал, она всегда незримо присутствовала рядом, как бы оценивая все его действия и мысли. Это не прекратилось даже тогда, когда он почти перестал ждать от нее какого-либо известия.

От Эвелин он знал, что Бритт живет полнокровной жизнью: работает, растит сына, занимается политикой и, судя по всему, не оглядывается назад, не вспоминает прошлого. Вот почему, когда она вдруг позвонила из Вашингтона и сказала, что едет в Европу и хочет встретиться с ним, он был опрокинут, он просто не мог поверить происходящему. Как это она сказала?

«Элиот, можете вы уделить мне час времени?» Эта фраза до сих пор звучит в его сознании отчетливо и ярко, со всеми ее интонациями. Господи! Час! Это она спрашивает его, готового посвятить ей всю жизнь!

Он предложил встретить ее в аэропорту, но она отказалась — не хочет доставлять ему лишних хлопот. А настаивать он не посмел. Она привезет с собой сына, решила, что Элиоту будет интересно взглянуть на ее мальчика. Тедди около пяти лет.

Они договорились, что она сама приедет к нему. А поскольку посольство не совсем подходящее место для личных разговоров, то она не против того, чтобы встретиться у него дома, если, конечно, и у него нет против этого никаких возражений. О, конечно, какие могут быть возражения! Сошлись на том, что она подъедет к трем.

Но сейчас уже начало четвертого, а ее все нет. Он ожидал ее со смешанным чувством — в нем были и смущение, и любопытство, и даже надежда. Впрочем, надежда столь слабая, что ее с легкостью заглушала тревога: а не случилось ли какой беды? В самом деле, что у нее могло случиться? По ее голосу невозможно было понять, с добрыми ли она вестями или с худыми.

Насмотревшись на пустую улицу и серые, затянутые тучами небеса, он наконец оторвался от окна и сел в кресло. Сидел и рассматривал рисунки Шагала, висящие перед ним на обитой серым муаровым шелком стене. Утром ему пришлось наведаться по делам службы в Министерство иностранных дел, и он, вернувшись домой, не стал переодеваться, так и остался в темно-сером двубортном костюме и шелковом итальянском галстуке. Он посмотрел на свои до зеркального блеска начищенные туфли, потом перевел взгляд на руки, на ногти и только тут заметил, что руки его дрожат.

Он никак не ожидал, что все произойдет подобным образом. Если в его воображении и происходила их встреча, то где-нибудь в Джорджии или Вашингтоне, когда он приедет к ней. Но она сама едет к нему, она будет его гостьей!

Он осмотрелся вокруг. Все здесь чужое, это жилище ему не принадлежит. А сам он — человек без дома, без семьи. Вскоре после приезда в Париж, начав работать в посольстве, он снял эту квартиру в небольшом элегантном доме, неподалеку от Марсова поля. Это было удобно во всех отношениях, а главное — недалеко от посольства.

Нетерпение его возрастало, он встал и снова подошел к окну. Какая-то женщина шла по тротуару, в одной руке держа зонтик, а другой толкая перед собой большую голубую детскую коляску, накрытую пластиковой пленкой для предохранения младенца от дождя. Никаких такси. Тяжелые облака, мелкий дождь, потемневший от влажности город. Он посмотрел на часы. Бритт опаздывала.

Сердцебиение усилилось. Чем дольше он ждал, тем больше начинал тревожиться, в голову лезло самое плохое. Мир — во всяком случае, его мир — терял точку опоры, и теперь единственное, что могло бы вернуть ему устойчивость, это ее появление. Ничто в этом мире не было важнее их встречи. Один короткий телефонный звонок, две минуты разговора, и такой малости хватило, чтобы перевернуть все, на чем зижделась его жизнь.

Но вот наконец он услышал шум мотора и шипение колес по мокрой мостовой. Подъехавшее такси остановилось возле подъезда. Он увидел, как открывается дверца. Вот появились ноги, затем и она сама. Да, это она, это ее светлые волосы, а вот она подняла лицо и посмотрела на дом.

В этот момент небеса разверзлись и хлынул проливной дождь. Бритт поспешила к входной двери, а он бросился в холл, чтобы встретить ее. Открыв тяжелую широкую дверь, он обнаружил за ней Бритт — мокрую, с волосами, прибитыми дождем.

Сначала они просто смотрели друг на друга, и так прошла минута, пока он не опомнился и не пригласил ее войти, на какой-то момент их руки соприкоснулись — его горячая, сухая и ее влажная, прохладная. Она встряхнула волосами, и несколько дождинок попало на него. Она улыбнулась ему, и это пока было единственным знаком встречи.

Она пришла с улыбкой, а не в слезах. У него немного отлегло от сердца. Но все, на что он был сейчас способен, это стоять и смотреть на нее. Никакие обычные слова тут не годились. В отличие от прошлой их встречи, в ее серо-голубых глазах светилась сама жизнь, но все же вид был измученный. Она опять улыбнулась и сказала:

— Хэлло, Элиот!

А он все стоял, уставившись на нее, все искал слова и в конце концов не нашел ничего лучшего, как сказать:

— Ну вот, вы привезли нам дождь.

Она кивнула, на лице ее отразились весьма противоречивые чувства.

— Вы считаете это дурным предзнаменованием?

— Нет, — сказал он, качая головой. — Нет, я так не считаю.

Он помог ей снять пальто, встряхнул его и определил на вешалку возле двери. Затем повернулся к ней. Она стояла перед ним в бежевом шелковом платье, с волосами, подстриженными короче, чем прежде, и была прекрасна. Красота ее теперь стала более зрелой, более совершенной и законченной. А вот фигура осталась такой же изящной и гибкой, какой была, когда он увидел ее впервые.

— Я думал, что вы приедете с сыном.

Бритт покачала головой.

— Я подумала, что лучше нам встретиться сначала одним. Тедди остался в отеле с няней, доброй пожилой леди с едва заметным акцентом. И принял такое положение вещей без особых жалоб. — Бритт огляделась вокруг, затем немного смущенно посмотрела на него и сказала: — Я благодарна вам, что вы позволили мне навестить вас.

— Бритт, ничто на свете не доставило бы мне такого удовольствия, как ваше появление здесь. — Он жестом пригласил ее в гостиную. — Проходите, прошу вас, и присаживайтесь.

— У вас чудесная квартира, — сказала она, усаживаясь в его любимое кресло перед рисунками Шагала.

— Ну, на самом деле она не моя. Мой дом там, где мой чемодан и где пришлось побриться. Могу я предложить вам выпить? Шерри? Вино?

Бритт достала из сумочки носовой платок и вытерла все еще влажное от дождя лицо.

— Что ж, если у вас найдется шерри, пара глотков мне не помешает.

Элиот ушел на кухню и скоро вернулся с двумя большими ликерными бокалами, наполненными почти доверху. Протянув ей один, а другой поставив на край стола, он придвинул стул ближе к креслу, в котором она сидела, и сел наконец сам. Подняв бокал, он сказал:

— Добро пожаловать в Париж!

Они отпили по глотку. Элиот заметил, что она нервничает, но совсем не так, как нервничала в его последний приезд на побережье.

— Я узнал, что вы хорошо продвигаетесь на пути к президентскому креслу, — сказал он. — Вы, я слышал, выставляли свою кандидатуру в Конгресс.

— Да, от партии демократов. Многие избиратели округа оказались более консервативными, чем я, зато у моих конкурентов произошел раскол. Ну, это обычно для первого тура. Доживем до ноября и посмотрим, что дальше. — В голосе ее прозвучала спокойная уверенность в успехе.

— Вам, вероятно, приходится забредать на самые далекие покосы и пастбища, чтобы набрать побольше голосов, — ворчливо заметил он.

Она отхлебнула шерри и серьезно ответила:

— Этого не было, зато моим помощникам не понравилась отлучка кандидата во время кампании. Вот почему я приехала лишь на несколько дней.

Они смотрели друг на друга долго, мучительно долго. Во взгляде ее отразилась тревога, вся она была скована напряжением. Это напомнило ему день, когда они впервые остались вдвоем в «Роузмаунт».