Нора Робертс - Без следа

— Подбери правильный ритм для вступления, Трейс, ты его слишком растягиваешь.

Получив право на публичное исполнение своей новой программы, Фрэнк О’Харли готовился открыть новый сезон. Трехдневная работа над шоу в Терре-Хот[1] наверняка не самое яркое событие в его карьере и определенно не предел его мечтаний, но он собирался сделать так, чтобы публика была довольна и не сожалела о потраченных впустую деньгах. Плохой концерт мог повлечь за собой длительную передышку.

Он отсчитал такт, а затем ринулся на сцену с энтузиазмом человека, вдвое его моложе. На вид Фрэнку было лет сорок, но его ноги выделывали па с резвостью шестнадцатилетнего юноши.

Он сам написал небольшой сценарий, искренне надеясь, что эта концертная программа станет визитной карточкой О’Харли. Сидя за роялем, его старший и единственный сын пытался вдохнуть жизнь в мелодию, которую проигрывал уже в сотый раз, тем временем мечтая о совершенно других вещах и других местах.

В это время его мать кружилась по сцене вместе с отцом. И даже после нескончаемых репетиций, переездов и бесчисленных провинциальных театриков и клубов, по которым они его таскали следом за собой, Трейс по-прежнему испытывал к родителям теплоту и любовь. Так же как и уже ставшее привычным чувство неудовлетворенности и разочарования.

Неужели он так и будет всегда сидеть рядом с ними, наигрывая незатейливый мотивчик на второсортном рояле, пытаясь воплотить в жизнь великие мечты отца, у которых нет ни единого шанса на осуществление?

Молли, как всю их совместную жизнь, по пятам следовала за Фрэнком, приноравливаясь к его движениям. Она могла бы сыграть эту сцену с закрытыми глазами. Но, кружась и послушно склоняясь в танце, она больше думала о сыне, чем о репетиции.

Мальчик несчастлив, думала она. И он уже не ребенок. Он уже почти взрослый мужчина и отчаянно желает идти собственной дорогой в жизни. И она прекрасно понимала, что одна мысль об этом настолько ужасает Фрэнка, что он отказывается признавать очевидное.

Ссоры в их семье случались все чаще, и спорили они все ожесточеннее. Скоро, подумала Молли, очень скоро произойдет неминуемый взрыв, и она уже не сможет собрать осколки их семьи.

Еще один поворот и наклон, и вот на сцену резво выпорхнули три их дочери. Прижавшись к Фрэнку, Молли почти физически ощущала, как его охватывает чувство гордости. Она так не хотела бы, чтобы он утратил эту гордость и надежду, благодаря которым по-прежнему оставался тем юным мечтателем, которого она когда-то полюбила.

Когда Молли и Фрэнк ушли со сцены, выступление продолжилось песней. Тройняшки О’Харли — Шантел, Эбби и Мадди — слились в трехголосой гармонии, словно родились с песней на устах.

На самом деле так почти и было, подумала Молли. Но и они, как и Трейс, уже не дети. Шантел уже вовсю пользовалась своим умом и обаянием, очаровывая мужскую половину публики. Эбби, более спокойная и уравновешенная, просто выжидала удобного момента. И уже совсем скоро и Мадди упорхнет от них. Молли испытывала материнскую гордость и одновременно сожаление при мысли о том, что ее младшая дочь слишком талантлива, чтобы всю жизнь выступать в бродячей труппе.

Но сейчас ее гораздо больше беспокоил Трейс. Он сидел за обшарпанным роялем в крохотном грязном клубе, но его мысли витали за тысячи миль отсюда. Она видела буклеты, которые он собирал. Красочные проспекты с фотографиями и рассказами о таких местах, как Занзибар, Новая Гвинея, Масатлан[2]. Иногда во время длительных переездов из города в город на поезде или в автобусе Трейс рассказывал о замках, храмах, пещерах и горах, которые он хотел бы увидеть.

А Фрэнк отметал эти мечты как пыль, отчаянно цепляясь за собственные стремления и за своего сына.

— Неплохо, дорогие мои. — Фрэнк выскочил на сцену, чтобы обнять дочерей. — Трейс, ты витаешь в облаках. Тебе просто необходимо вдохнуть хоть немного жизни в эту музыку.

— В этой музыке не было ни капли жизни с тех пор, как мы уехали из Де-Мойна.

Случись этот разговор несколько месяцев назад, отец лишь усмехнулся бы в ответ и потрепал бы сына по затылку. Но сейчас он ощутил укол критики, мужской вызов, брошенный сыном. Он упрямо вскинул подбородок.

— С этой мелодией все в полном порядке и всегда так было. Все дело в том, что ты недостаточно хорошо играешь. Уже два раза сбился с ритма. Я устал от твоего надутого вида за инструментом.

Пытаясь разрядить обстановку, Эбби встала между отцом и братом. Нарастающее напряжение уже долгие недели держало всю семью на пределе.

— Мне кажется, мы все немного устали.

— Я могу сам говорить за себя, Эбби. — Трейс вскочил из-за рояля. — Никто не дуется за инструментом.

— Ха! — Фрэнк отмахнулся от сдержанного прикосновения Молли. Господи, а мальчик действительно вымахал, подумал Фрэнк. Высокий и стройный, теперь он казался почти незнакомцем. Но Фрэнк О’Харли по-прежнему в седле, и настало время напомнить сыну об этом. — Ты дуешься с тех пор, как я сказал, что мой сын не станет мотаться по миру, направляясь в Гонконг или куда-то там еще, как какой-то цыган. Твое место рядом с семьей. Ты несешь ответственность перед труппой.

— Это не моя ответственность, черт подери.

Глаза Фрэнка сузились.

— Полегче, парень, следи за словами, ты не настолько взрослый, чтобы я не справился с тобой.

— Пришло время тебе услышать правду, — продолжал Трейс, не в силах сдерживать чувства, так долго копившиеся в душе. — Год за годом мы исполняем второсортные мелодии во второсортных клубах.

— Трейс, — Мадди бросила на него умоляющий взгляд, — не надо.

— Не надо что? — грубо откликнулся он. — Не говорить ему правду? Понятно, что он все равно ничего не услышит, но я не могу молчать. Вы втроем и мама слишком долго скрывали от него эту правду.

— Приступы гнева нагоняют скуку, — лениво промурлыкала Шантел, хотя у самой нервы натянулись, словно струна. — Почему бы нам всем не соблюсти нейтралитет?

— Нет. — Дрожа от негодования, Фрэнк отошел от дочерей. — Давай, говори, что хотел.

— Мне осточертело постоянно разъезжать на автобусах непонятно куда, я устал притворяться, что следующая остановка — наш конечный пункт назначения. Ты год за годом таскаешь нас за собой из города в город.

— Таскаю вас? — Лицо Фрэнка пылало от гнева. — Так вот чем я, оказывается, занимаюсь!

— Нет. — Молли шагнула вперед, глядя на сына. — Нет, это не так. Мы сопровождали тебя по доброй воле, потому что искренне хотели этого. И если один из нас не хочет, он имеет полное право открыто заявить об этом, но не быть жестоким.

— Он не слушает меня! — завопил Трейс. — Ему наплевать, чего я хочу или не хочу. Я же говорил тебе. Я говорил тебе, — обернулся он к отцу. — Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить с тобой, все, что я слышу в ответ, — это что нашей семье необходимо держаться вместе, что за углом нас ждет уникальный шанс, хотя за углом не оказывается ничего, кроме очередного паршивого разового выступления в очередном никудышном клубе.

Это было слишком похоже на правду и заставляло Фрэнка чувствовать себя неудачником, в то время как он хотел для своей семьи всего самого наилучшего. Гнев был единственным оружием Фрэнка, и он не преминул им воспользоваться.

— Ты неблагодарный, эгоистичный и глупый мальчишка. Всю свою жизнь я трудился, чтобы пробить для тебя путь в лучшую жизнь. Открыть двери, в которые ты мог бы спокойно войти. А теперь оказалось, что тебя это не устраивает.

Трейс почувствовал, как слезы обиды предательски щиплют глаза, но не собирался отступать.

— Да, не устраивает, потому что я не хочу входить в твои двери. Я хочу чего-то другого, чего-то большего, но ты настолько зациклился на своей безнадежной мечте, что не хочешь замечать, как я ее ненавижу. И чем настойчивее ты заставляешь меня стремиться к исполнению этой твоей мечты, тем ближе я к тому, чтобы возненавидеть тебя.

Трейс не собирался это произносить вслух и замер, потрясенный своими горькими словами. Он с ошеломленным видом наблюдал, как отец побледнел, как-то сразу постарел и сморщился. Он бы многое отдал за то, чтобы не произносить эти слова. Но было уже слишком поздно.

— Тогда следуй за своей мечтой, — произнес Фрэнк, его голос дрожал от переполнявших чувств. — Иди туда, куда она зовет тебя. Но больше не возвращайся, Трейс О’Харли. Не возвращайся ко мне, когда тебе станет холодно и одиноко. Тебя никто не встретит с распростертыми объятиями.

И он сошел со сцены.

— Он не имел это в виду, — быстро проговорила Эбби, беря Трейса за руку. — Ты ведь понимаешь это.

— Они оба не хотели. — Мадди беспомощно посмотрела на мать глазами, полными слез.

— Всем необходимо слегка остыть. — Даже Шантел, обладающая недюжинными драматическими способностями, была потрясена. — Давай прогуляемся, Трейс.

— Нет. — Молли со вздохом покачала головой. — Вы, девочки, идите, а мне надо поговорить с Трейсом.

Она дождалась, когда дочери вышли, устало опустилась на стул за роялем, неожиданно почувствовав себя постаревшей и опустошенной.

— Я знаю, что ты чувствовал себя несчастным, — тихо сказала она. — И то, что ты слишком долго держал это в себе. Мне не надо было закрывать на это глаза.

— Ты ни в чем не виновата.

— Виновата, так же как и отец, Трейс. Твои слова глубоко ранили его, и эта рана еще не скоро заживет. Я знаю, что некоторые слова были сказаны в порыве гнева, но многое — правда. — Она внимательно посмотрела на своего упрямого единственного сына. — Думаю, ты действительно чувствовал, что сможешь возненавидеть отца, если он не отпустит тебя.

— Мама…

— Не надо. Это жестокие слова, но будет гораздо хуже, если они сбудутся. Ты хочешь уйти.

Он открыл рот, собираясь в очередной раз уступить, но злость на отца оказалась настолько сильной, что ему вдруг сделалось страшно.

— Я должен уйти.

— Тогда сделай это. — Она встала и положила руки ему на плечи. — И сделай это как можно быстрее, а не то он или начнет стыдить тебя, или завлекать обратно, и ты никогда не простишь его. Иди собственной дорогой. А мы всегда будем ждать твоего возвращения.

— Я люблю тебя.

— Я знаю и хочу, чтобы так и было впредь. — Она поцеловала его и поспешила прочь, понимая, что должна сдерживать слезы, потому что ей предстояло еще утешать мужа.

В ту ночь Трейс упаковал свои пожитки — одежду, губную гармонику и дюжину буклетов. Он оставил короткую записку, в которой было всего два слова: «Я напишу». Когда он вышел из мотеля и поднял руку, останавливая попутку, в кармане у него лежало всего триста двадцать семь долларов.

Дешевое виски обожгло горло, как укус рассерженной женщины. Трейс втянул воздух сквозь сжатые зубы и приготовился умереть. Когда этого не произошло, он отхлебнул еще немного из стакана, откинулся в кресле и уставился на необъятный простор Мексиканского залива. У него за спиной небольшой бар торопливо готовился к вечернему приему посетителей. На кухне жарились фрихолес и энчилада[3]. Все острее бил в ноздри запах лука, перекрывая ароматы виски и табачного дыма. Разговоры велись на скорострельном испанском, который Трейс прекрасно понимал и пропускал мимо ушей.

Ему хотелось побыть одному. Ему хотелось пить виски и любоваться заливом.

Солнце красным шариком висело над водой. Низкие облака окрасились розовым золотом. От виски в животе разлилось приятное тепло.

У Трейса О’Харли отпуск, и он непременно этим воспользуется.

До Штатов отсюда всего ничего на самолете. Он перестал считать эту страну своим домом еще несколько лет назад или, по крайней мере, пытался убедить себя в том, что перестал. Прошло двенадцать лет с тех пор, как он уплыл из Сан-Франциско, молодой, идеалистичный парень, мучимый чувством вины, но окрыленный мечтами. Он повидал Гонконг и Сингапур. Целый год путешествовал по странам Востока, добывая средства к существованию благодаря уму и таланту, унаследованным от родителей. По ночам он играл в отелях и стриптиз-клубах, а днем жадно впитывал в себя виды экзотичных городов и их новые запахи.

А затем был Токио. Он исполнял американскую музыку в убогом маленьком клубе, намереваясь объехать всю Азию. Жизнь благоволит к тем, кто умеет вовремя оказаться в нужном месте в нужное время. Или, наоборот, как думал Трейс, когда ему приходилось туго, в неподходящем месте в неподходящее время. Пьяная драка и стала самым очевидным подтверждением этой теории. Фрэнк О’Харли научил сына не только как играть, попадая в такт. Трейс прекрасно знал, когда напасть, а когда отступить.