Стелла Камерон - Без страха и сомнений

Хансиньор грозно нахмурился.

– О нет, – возразила мать, застенчиво улыбаясь. – Просто у Эллы такая яркая внешность, что я решила пренебречь традициями и посоветовала ей надеть красное платье на ее первый бал. Тебе ведь не нравятся бледные тона, правда, Элла?

– Да, не нравятся. – Охрипший голос матери удивил Эллу. – Я устала, папа. – «Бедная мама. Она тоже знала эту историю и вспомнила о ней, увидев красный шифон».

Когда она вошла в комнату, глаза ее были завязаны.

– Элла. – Та, что держала ее взаперти, сняла повязку с глаз девушки. – Пришла пора снять накидку.

Элла вцепилась в завязки бархатной накидки, но тот же голос раздался у нее над ухом:

– Элла девственница. Это редкий приз. Сними же накидку, дитя мое.

Женщина, завязавшая ей глаза, предупредила:

– Делай что говорят. И поживее. Тебе же лучше, если не будешь сопротивляться. Будешь упорствовать, горько пожалеешь.

– Сними накидку.

Она стащила с девушки плащ и бросила его на пол.

Мужчины и женщины, увешанные драгоценностями, пьяные, некоторые полуодетые, громко ахнули. Мужчины просили ее подойти к ним. Женщины подзадоривали своих кавалеров, желая видеть больше, на что кто-то расхохотался и сказал, что и так уже видно все, что только можно увидеть.

Одетая в платье из прозрачного красного шифона, она стояла посреди комнаты, наполненной похотливой публикой.

– Элла?

Она очнулась от воспоминаний, услышав, что отец произнес ее имя, и с трудом выдавила из себя улыбку. Гнев исказил его красивое лицо.

– Уже поздно? – спросила она отца, не придумав ничего другого.

– Да, очень поздно, – ответил он.

– Бальное платье из красного шифона, моя дорогая, – сказал Помрой, полуприкрыв тяжелые веки. – Восхитительное зрелище.

– Будем с нетерпением ожидать бала, – весело подхватил Девлин. – А ты что скажешь, Сейбер?

Сейбер ответил не сразу. Едва взглянув на Эллу, он промолвил:

– С вашего разрешения, мы удалимся. Я должен проводить Марго домой.

И он ушел под руку с графиней Перруш. Элла долго смотрела им вслед.

– Я бы ни за что не надела красное платье на бал, – заявила Пришес. – Мои родители сказали бы, что это неприлично.

Миссис Эйбл наконец улучила момент для своего запоздалого появления. Вместе с ней подошел высокий сутулый мужчина, одетый в черное.

– Мама и папа, – прощебетала Пришес. – Прошу вас, отговорите Эллу надевать на бал красное платье. Папа, скажи это Элле и ее маме и папе.

Воспользовавшись тем, что вокруг гремела музыка, Девлин наклонил голову и тихо промолвил, обращаясь к Элле:

– Не знаю, что тут происходит, но послушай внимательно, что я скажу. Что-то здесь не так, и я должен понять, что именно.

Элла зажмурила глаза и слабо покачала головой. Лучше бы он не пытался. И никто не должен этого делать. Остается одна надежда, что Девлин нашел всего лишь чей-то шарф.

– Поручи это мне, – настойчиво продолжал Девлин. – И не суди строго о Сейбере. Он тебя обожает.

«Обожает!» Так обожает, что ушел с женщиной, которая для него наверняка гораздо больше, чем объект обожания. Он ушел с другой, даже не попрощавшись с ней, Эллой, после всего того, что было между ними сегодня вечером.

Ну хорошо же, лорд Эйвеналл. Он ее еще не знает. Она без устали преследовала его до сегодняшнего дня. А теперь у нее на это еще больше причин – ему не будет покоя, пока он не наберется храбрости сказать Элле, что не любит ее.

Сейбер не говорил, что не любит ее. Но он и не говорил, что любит. Как друг – да. Но она не собирается сдаваться. Ей, конечно, мало что известно о подобных вещах, но она знает, что мужчины часто ищут общества женщин определенного сорта, с которыми удовлетворяют известные потребности. Мысль о том, что Сейбер ищет утешения с кем угодно, только не с ней, терзала сердце. Но Элла решила быть стойкой и доказать Сейберу, что ему можно и не искать куртизанок, поскольку у него будет она, Элла.

– Элла погрузилась в задумчивость, – заговорщически промолвил Помрой Уокингем. – И так бледна, несмотря на свою золотистую кожу. Позвольте мне принести вам что-нибудь освежающее. Как это приятно – вновь зажечь румянец на прелестных щечках.

– Ну, это другое дело, – вмешалась Пришес. – А вот красный цвет не поможет оживить такой болезненный цвет лица, правда, мама?

Девлин предложил Элле руку, и она благодарно оперлась на нее. Родители направились сквозь толпу к выходу, и Девлин с Эллой вслед за ними.

– Нет, определенно красный цвет ей не идет, – сказала Пришес. – Так ты принесешь мне чего-нибудь освежающего, Помми?

Последнее, что услышала Элла, – это слова Пома: «Заткнись, Пришес!»

Отец Помроя Уокингема рыгнул и раскинул ноги, развалясь в кресле.

– Ты дурак, – пренебрежительно бросил он сыну. – Не надо мне было тебя слушать. Пошел бы с тобой – глядишь, все бы по-другому обернулось.

Помрой, сидя на алом бархатном диване, потянулся, чтобы налить себе еще мадеры. Вино перелилось через край и запачкало его панталоны.

– К дьяволу! – крикнул он. – Это не моя вина, говорю тебе. Откуда я знал, что появится этот проклятый Норт и вскружит ей голову. А потом и Эйвеналл, черт бы его побрал! Эйвеналл, с его-то изуродованным лицом. А она смотрит на него так, словно он сам Господь Бог!

Отец поддернул полы вышитого шелкового китайского халата, обнажив худые ноги.

– Надо было мне с тобой пойти, – повторил он, опрокинув бокал в рот и жадно высосав остатки вина. – Посылать мальчишку – последнее дело.

Если бы он мог избавиться от этого старого ублюдка, подумал Помрой. Если бы только он мог найти способ обрести свободу. Он бы жил так, как ему нравится. И никто больше не называл бы его мальчишкой.

В комнате было жарко. Окна закрывали зеленые бархатные портьеры. Богато украшенные хрустальные лампы освещали отцовскую коллекцию скульптур – обнаженные женщины в чувственных позах.

Помрой тоже бы сейчас не отказался от обнаженной девицы в чувственной позе. Ему нужна живая и сию же минуту.

– Ты должен был найти способ выманить ее на улицу, – сказал отец и закашлялся, брызгая слюной. – Ты говорил, что Хансиньор был занят беседой с Кэстербриджем, – и ты не смог справиться с этой девчонкой?

– Я же объяснял, все испортил Норт. Отец пренебрежительно махнул рукой:

– Норт ничего собой не представляет. Деньги, Пом, деньги! Такие, как Хансиньор, не продают даже своих так называемых дочерей за деньги. Мне следовало… Черт, что там за шум?

В холле слышались возбужденные голоса – один женский, а другой, без сомнения, принадлежал Боггсу, дворецкому, от которого не было никакой пользы, но которого отец не хотел увольнять.

– Три часа утра, – проворчал отец. – Какая наглость – наносить визиты среди ночи.

– Уже утро, – поправил его Пом.

Отец попытался погрозить ему пальцем, но лишь яростно рубанул воздух.

– Уважение, мальчишка. Я требую от тебя уважения.

– А я требую то, что ты мне обещал, – возразил Помрой, устав изображать смирение. – Я хочу получить эту девчонку. Она моя.

– Ну конечно, она твоя. Мы ее получим – чего бы это ни стоило. Скажи Боггсу, чтобы он прекратил шуметь. Скажи ему, что он продажная задница. Скажи ему это.

– С удовольствием, – заверил его Помрой, но в этот момент в комнату вошел объект его ненависти.

Нечистый цвет лица, нос картошкой, запавшие глаза под нависшими бровями, жирные щеки – Боггс явился перед хозяином, пыхтя и отдуваясь.

– Что за шум, дьявол тебя раздери? – воскликнул отец, махнув рукой в сторону вестибюля. – Ты, Боггс, ни на что не годишься. Продажная задница, вот ты кто.

– Как вам угодно, милорд, – прогнусавил Боггс, поклонившись. – Там к вам молодая дама. Я сказал ей, что вы не принимаете, но она меня не слушает. Очень настаивает, милорд. Лорд Уокингем будет рад ее видеть, говорит. У нее к вам очень важное дело.

Боггс был словоохотлив – никогда не ограничивался одним словом, где можно было сказать пять. Помрой выпрямился в кресле.

– Молодая дама, говоришь? Как ее имя? – Элла наконец-то образумилась и решила пасть в его объятия. Ее праведный папаша убедил ее, что лучше покориться.

– Ее зовут Пришес, – хихикая, провозгласила Пришес, входя в комнату. Увидев лорда Уокингема, она нахмурилась и остановилась. – А это еще кто? Я думала, это твой дом, Помми.

– Убирайся, Боггс! – рявкнул отец. – Объяснись, Пом. Кто эта нахалка?

– Нахалка? – взвизгнула Пришес. Боггс, все еще кланяясь, удалился, прикрыв за собой дверь. Огненно-рыжие волосы Пришес были уложены заново, она накинула голубой плащ поверх бледно-голубого платья. – Этот старикашка назвал меня нахалкой, Помми.

– Этот старикашка, – произнес Помрой, улыбаясь, – лорд Уокингем. Мой отец.

– О! – Она склонила голову набок и выпятила губки. – Мне следовало приглядеться повнимательнее. Теперь я поняла, от кого ты унаследовал благородные черты лица и физическое совершенство, Помми. Добрый вечер, милорд. Я забыла, что вы здесь. Я в общем-то пришла переговорить с вами обоими. Мы с Помми подружились. Я его очень высоко ценю.

– Неужели? – Глаза отца были прикованы к ее груди, что выпирала из низкого выреза платья. Ряд мелких пуговок с голубыми камешками натянулся на лифе платья.

– Мы с Помми хорошо понимаем друг друга, правда, Помми?

– Это так, Помми? – спросил отец, обнажив зубы в похотливой усмешке, которую Помрой так хорошо знал. От предвкушения развлечения свидетельство его возбуждения стало еще заметнее.

– Вы были у нас дома в Ланкашире и нанесли визит моему отцу – преподобному Эйблу из…

– Моего отца не интересуют эти подробности, – поспешно перебил ее Помрой. – Я хотел присоединиться к вам тогда, отец, но повстречался с Пришес, когда отводил лошадь в стойло и… и немного задержался.

Лорд Уокингем усмехнулся, живот его затрясся под шелковым халатом.

– И что же дочка священника делает в Лондоне во время сезона? Я полагаю, вы здесь именно ради сезона?

Пришес отстегнула плащ, сняла его и бросила на спинку кресла.

– Родители понимают, что мне нужны перспективы. Я их единственный ребенок, и они решили, что можно пожертвовать многим, – только бы я подыскала себе выгодную партию.

– Ты имеешь в виду, они надеются, что найдется дурак, который купит эти огромные титьки и таким образом обеспечит благополучие их семьи.

Помрой вскинул брови. Пришес коротко кивнула.

– Да, что-то в этом роде, милорд. Но ведь их нельзя за это винить, правда?

– Конечно, нет, – согласился отец. – Надо сказать, не очень-то они заботятся о своем капитале, позволяя тебе шляться по Лондону в такой час.

– Они ничего не знают. Я решила взять все в свои руки. Я нашла то, что мне надо. – Она улыбнулась Помрою. – Мы прекрасно поладим. А здесь, в этом огромном доме, найдется местечко, где мои родители смогут свить свое уютное гнездышко. Тогда они успокоятся. Если, конечно, вы правильно используете мои возможности.

Помрой посмотрел на нее с интересом. Девчонка была отнюдь не глупа. Она вела себя так, будто обладала еще чем-то, кроме пышных форм, что могло бы дать ей власть над ним.

– И почему, скажи на милость, ты уверена, что мы заинтересуемся твоим предложением? – спросил он ее.

– Мы? – повторила она, подойдя к камину, соблазнительно покачивая бедрами при каждом шаге.

– Лорд Уокингем и я. Мы все делаем вместе, Пришес. – Он встретился взглядом с блестящими глазками отца. Без пудры и румян лицо старика превратилось в маску из красных прожилок.

Пришес обернулась и оглядела их обоих поочередно.

– Мне это подходит. Меня с избытком хватит на двоих.

Помрой уже успел попробовать то, чем Пришес обладала в избытке, – и в Ланкашире, и сегодня вечером в саду у Иглтонов. Он заерзал на диване. Ему не удалось вкусить всего и потому было скучно.

– Чего ты хочешь? – спросил он. Ему надоело разговаривать с Пришес Эйбл. Ее можно было вовлечь в несколько иной стиль общения, а потом вышвырнуть вон. Никто не поверит ее жалобам – она сама виновата, поскольку по собственной глупости отправилась гулять ночью.

– Я уже сказала, что мне нужно.

– Вот вздор! – промолвил Помрой. – Но почему бы нам не насладиться ее визитом, а, отец?

– Согласен, – сказал лорд Уокингем, облизав губы. Он расставил ноги, халат распахнулся – он был готов вкушать удовольствия.

– Не все так просто, как вам бы того хотелось, – сказала Пришес, подойдя поближе и беззастенчиво разглядывая лорда Уокингема. – Ваш инструмент в порядке, милорд, – заметила она, лениво поглаживая левую грудь.

– Раздевайся! – хрипло приказал отец.

Помроя всегда удивлял отцовский аппетит к чувственным развлечениям – даже когда тот был пьян.

– Сейчас, сейчас, – сказала Пришес. Ее соски просвечивали сквозь полупрозрачный муслин, и она принялась поглаживать их подушечками пальцев. – Вы думаете, я просто развратная девица. О да, я хочу отчасти того же, что и вы, это так. Возможно, даже больше, чем вы сможете оба мне дать. Но мне нужно и кое-что другое, и я это получу.