Келли Риммер - Без тебя

Но сейчас… У меня как будто медовый месяц. Я самая счастливая женщина на свете, несмотря на то, что я полнейшая неудачница – до самой последней связи моего ДНК, буквально с момента зачатия.

Если бы были только трудности с глотанием, или только хорея, или проблемы с равновесием, я бы справилась. На все есть свои ответы. Дайте мне питательную трубку. Накачайте меня спазмолитиками. Дайте мне ходунки. Я справлюсь. На самом деле справлюсь.

Но… я вновь начинаю увязать в патоке. Ко мне возвращается чувство, что в голове у меня образуется вязкая жижа, а мысли скомканы и перепутаны. Я ищу идеи, а нахожу только концепции. Разница небольшая, я знаю, но она очень важна. Как называется вещь, которой я хочу поднести ко рту пищу? Я могу рассказать вам все об этой вещи. Она относится к категории столовых приборов и имеет четыре зубца. Она сделана из стерлингового серебра[25]. Дедушке и бабушке подарили целый набор этих вещиц в день их бракосочетания, поэтому ей как минимум семьдесят лет. Быть может, я смогу даже подсчитать точную дату, учитывая, что я помню, когда у них была годовщина. Я пользовалась этой вещью тысячи раз на ферме. Я могу воскресить в памяти яркие моменты этих прошлых трапез. Вещь эта острая, холодная и на удивление тяжелая, потому что набор очень качественный. Эту вещь кладут рядом с ножом и ложкой.

А потом я сажусь и, вертя это в пальцах, рассматриваю со всех сторон. Может пройти несколько минут, прежде чем я вспомню, что это вилка. Такое случается все чаще и чаще. Не каждый день, но через день. Туман вернулся, и он становится все непрогляднее.

Слишком много, всего слишком много. Именно из-за этого я не могу со всем этим справиться, по крайней мере, я так себе говорю. По правде говоря, я никогда не узнаю, что я смогу или не смогу, так как карты уже розданы без меня.

Даже несмотря на сопутствующие обстоятельства, я ощущал облегчение от возращения в Госфорд. Думаю, мне всегда подспудно не хватало продолжения прерванного отпуска.

Я снова привыкаю к Лайле по мере того, как отступают шок и бредовое состояние недели, проведенной в больнице. Я научился не замечать нервные тики ее рук или то, как неуверенно она ходит. Ступает Лайла как-то неуклюже, а мышцы ног напряжены. Она до сих пор не любит сидеть на месте, старается сделать хотя бы несколько шагов. Однако, когда я наблюдаю за тем, как Лайла пересекает комнату или идет по саду, видно, что дается ей это с трудом.

Это плохо, но даже близко не сравнится с тем, как Лайла задыхается от кашля. В своей прямолинейной манере она предупредила меня, что я не должен впадать в панику, когда она пытается сглотнуть, а вместо этого начинает кашлять. Своей заботой я делаю только хуже, когда вскакиваю на ноги и спешу ей на помощь.

– Какого хрена, Каллум! Оставь меня в покое! – едва откашлявшись, однажды набросилась на меня Лайла.

Я научился сдерживаться и есть очень медленно, так, чтобы не заканчивать намного раньше ее. Я научился сосредотачивать внимание на своем дыхании во время еды. Когда Лайла, как мне показалось, в очередной раз подавилась, я дважды глубоко перевел дух прежде, чем попытался ей помочь.

Я также научился присутствовать где-то рядом с ней почти круглые сутки. Лайла двигается неуклюже. Уже страдает ее координация движений. Когда она идет в туалет, я непринужденно ошиваюсь где-то поблизости, прислушиваясь, не упадет ли она. Когда Лайла принимает душ, я жду возле ванной комнаты. Когда слышу, что она включает воду, я становлюсь у двери, желая убедиться, что с ней все в порядке. Когда воду отключают, я быстро ухожу прочь, чтобы она не узнала…

Теперь Лайла стала более откровенной со мной, говоря о наших отношениях и чувствах ко мне, но до сих пор отказывается принимать мою заботу. Я инстинктивно понимаю, что Лайла будет и дальше возражать против того, чтобы я относился к ней словно к инвалиду, даже тогда, когда она утратит свою независимость. Теперь я для нее отчасти ангел-хранитель, отчасти навязчивый ухажер-преследователь.

Подозреваю, что подсознательно моя мотивация объясняется еще и желанием впитать каждую секунду пребывания рядом с Лайлой, пока я еще могу, но в общем я просто боюсь. Каждое помещение, каждое дело, которым она занимается, каждый миг несут в себе потенциальную угрозу. Мне каким-то образом нужно получать все, что возможно, от каждой секунды. Деньки были замечательно долгими: я наслаждался ее обществом и охранял ее покой…

* * *

Как только мы приспособились к новому порядку вещей, я начал уговаривать Лайлу почаще бывать в саду. Под осенним солнцем она чувствовала себя совсем неплохо. Я клал в корзинку для пикников одеяло, книги и что-нибудь поесть, а потом отводил ее куда-нибудь, где росла мягкая трава. Что, в свою очередь, привело к тому, что Лайле захотелось снова работать в саду. Это занятие вызывало у меня беспокойство, но я видел, что ей это нужно.

– Как думаешь, что случается, когда мы умираем? – спросила она меня однажды, когда мы собирали с грядки урожай.

Я не знал, что ответить, но и молчать было бы неловко.

– Думаю, ничего особенного, – обтекаемо ответил я.

Не поймите меня превратно. Я искренне желаю, чтобы мой рационализм оказался ошибочным и Лайлу ждало после смерти какое-нибудь замечательное существование. Проблема состояла в том, что я в это не верил, не верил даже сейчас, когда мы оба очень нуждались в подобном утешении.

– Я считаю, что у нас есть только эта жизнь, – признался я и сунул сельдерей в плетеную корзинку, в которую мы складывали собранные овощи. – Ты ведь тоже так думаешь?

– Я склоняюсь к гуманизму. – Внезапно она сорвала листок сельдерея с растения, которое я только что срезал, и порывисто сунула его себе в рот. – Мне кажется, что, когда умираешь, ты словно бы засыпаешь. Это станет концом, отдохновением. Ты засыпаешь, словно после тяжелого дня, когда ты очень устал, или как будто под действием анестезии.

– Ты же не боишься? – спросил я.

То, куда повернул разговор, меня удивило и немного испугало. Я перестал работать, не в силах продолжать.

– Нет, – пожала плечами Лайла. – Смерть меня не страшит, а вот симптомы, сопутствующие болезни… Когда это случилось с папой и ему становилось все хуже, он стал ужасно импульсивным. Однажды мама застала его за тем, что он спускался вниз по утесу здесь, перед домом. Когда мама спросила у него, что он делает, папа заявил, что хочет немного поплескаться в воде. Он уже не осознавал, что это опасно.

Мысленно я сделал пометку: надо будет как-нибудь ночью укрепить забор, пока она будет спать.

– Но, мне кажется, я буду вести себя разумно, – тихо продолжила Лайла. – Я полагаю, что простужусь, у меня случится очередное воспаление легких, я буду терять сознание, потом приходить в себя, пока не придет тьма. Мой мозг не очнется, и я не почувствую страха. – Она улыбнулась. – Темнота. Умиротворение. Чего здесь бояться? Я даже ничего не узнаю, поэтому не испугаюсь.

Я принялся срезать сельдерей, растущий передо мной на грядке. Картина, которую она мне обрисовала, испортила мне настроение. А потом Лайла переступила через грядку и схватила меня за плечи. Мне пришлось посмотреть ей в глаза.

– Эй, послушай! Я буду удивлена, если после смерти очнусь среди фей и окажется, что какое-то загробное существование все же предусмотрено. Тогда я вернусь и устрою тебе веселую жизнь. Возможно, я проникну к тебе в спальню и переверну корзину с нижним бельем или так перемешаю твои туфли, что ты даже пару себе не подберешь.

Она изобразила ужас, и я засмеялся, хотя в животе у меня все сжалось.

– Мне легче представить себе, как я просыпаюсь однажды, а моя кровать усыпана листьями или цветами.

Она тоже рассмеялась и, склонившись, поцеловала меня в макушку.

– Ты прав. Надеюсь, я буду более утонченной, но, честно говоря, если я засну и проснусь чертовым духом, то сделаю так, что ты будешь выглядеть, словно побывал на Магди Гра[26].

* * *

– Симптомы дали себя знать сразу после того, как мне исполнилось тридцать четыре года, – рассказывала она, когда мы на следующей неделе лежали как-то ночью в постели.

Нервное ощущение первых дней улеглось, и я снова мог получать удовольствие от близости с ней.

– После смерти папы я сдала генетический анализ, а потому знала, что это должно случиться. Я знала также, что это случится рано из-за высокого числа CAG-повторов. Ты помнишь, сколько их у меня?

– Помню, что много.

– Сорок восемь, – произнесла Лайла, и по ее тону становилось ясно, что об этом числе она часто вспоминала на протяжении своей жизни. – Это много, но это не значит, что болезнь Хантингтона будет протекать с большими осложнениями, просто симптомы, скорее всего, проявятся раньше, и болезнь разовьется стремительно. Со мной это приключилось точно по расписанию.

– А с твоим отцом?

– Он был постарше, когда заболел, а бабушка – и того старше. В некоторых случаях течение болезни усугубляется с каждым последующим поколением. Именно поэтому у меня нет детей. На мне все это и закончится.

– Как ты поняла, что заболела?

– У большинства людей сначала проявляются психиатрические симптомы. Часто это необъяснимое возбуждение либо депрессия, но мне кажется, со мной пока все в этом плане в порядке. У меня же начали неметь ступни ног. Я это ощущала и часто выходила из себя. Я читала, что умственный труд смягчает двигательные симптомы, поэтому вместо того, чтобы обратиться к врачу, я начала работать, словно одержимая. Я работала и занималась научными исследованиями. А еще я злилась на весь мир.

– А потом ты вышла на невролога из Мексики?

– Нет, сначала я нашла Линн. Я предприняла то же, что и ты в то утро в больнице: пыталась уговорить ее подсказать мне хоть какую-то возможность исцелиться, – негромко рассмеявшись, сказала Лайла. – Меня терзало безумное подозрение, что существует какой-то прорыв в лечении, но она это от меня скрывает. В клинике у Линн я встретилась с Харуто.

Мы замолчали. Я смахнул волосы, упавшие ей на лицо, и прислушался к шуму океана.

– Хочешь, я тебе о нем расскажу?

Голос ее был тихим. Конечно, я не хотел. Я не хотел ничего знать, но в ее словах звучала такая тоска, такое желание выговориться, что я подавил растущую во мне ревность.

– Конечно.

– Ты мне никогда не рассказывал о своих бывших.

– О моих бывших рассказывать неинтересно.

– Уверена, что они о тебе рассказывают.

– Все мои бывшие уже давным-давно замужем, счастливы и хоть раз в жизни сообщили своим мужьями, что Каллум Робертс был тем еще засранцем.

Мы оба тихо рассмеялись.

– Расскажи хотя бы об одной.

Я вздохнул.

– Ты излишне требовательна. Я расскажу тебе об Аннализе. – Аннализа была моей последней подружкой до Лайлы. – Глупенькая, вечно хихикающая девчонка. Серьезно.

– Дай догадаюсь! Она была инструктором по фитнесу?

Похоже, Лайла решила меня немного поддразнить.

– Ошибаешься, – самодовольно произнес я, пока не осознал, что правда куда непригляднее. – Она врач-косметолог.

– О, это идеально! Дай-ка снова угадаю… Она была твоим личным косметологом.

– Недолго.

Я притворился, что пытаюсь выгородить себя. Похоже, тяжелый разговор вдруг принял легкомысленный оборот. Если даже шутить будут за мой счет, ничего страшного. Так все равно предпочтительнее.

– А разве конфликта интересов в ее случае не было? Разве юристы и врачи имеют право встречаться со своими клиентами?

– На самом деле это было даже удобно. Она не приходила ко мне домой до тех пор, пока мы не начали появляться на людях.

– А эта Аннализа, не приходившая к тебе домой косметолог, была красива?

– Не красивее тебя, но симпатичная, – не кривя душой, заявил я. – Миловидная – более точное для нее определение, чем красивая. Все мои бывшие подружки были симпатичными. Когда-то это казалось мне очень важным. Неудивительно, что я так и не остепенился.

– И что пошло не так?

– Мы встречались несколько месяцев. Все вроде было нормально… даже более чем нормально, но… Я не знаю… Я просто понимал, что наши отношения ни к чему не приведут…

– Она не была идеальной?

– Нет, не была, – согласился я.

Сердце мое норовило вырваться из груди. Я вдруг понял, что могу честно во всем признаваться и мои слова не причинят никакого вреда, ибо ситуации достигла, что называется, самого дна.

– Она не была тобой.

В глазах Лайлы вспыхнули игривые огоньки. Она прикусила губу и оперлась о мою спину. Я чувствовал, что она расстроена, и подозревал, что она не отступится. Лайла хотела меня. Больше ей не было нужды что-либо от меня скрывать. Я тоже мог быть с ней предельно откровенен.

Какое-то время мы молча лежали рядом.

– Я ненавижу эту болезнь, Лайла, – наконец сказал я.