Только такие ужасные ситуации способны пробудить в человеке все самое лучшее. Мы с Петой, в обычных обстоятельствах до неприличия замкнутые в самих себе, весь день хлопотали вокруг Лайлы, нашептывая ей на ухо слова утешения и любви, которые, в каком бы бреду она сейчас ни находилась, должны были достичь ее сознания.

Я решил, что завтра Лайле должно полегчать. Она приходила в себя на короткое время и смогла проглотить несколько кусочков яичницы-болтуньи. Во второй половине дня мы даже немного поболтали. Лучше всего было то, что кашляла она меньше. Теперь мне уже не казалось, что Лайла ведет свою последнюю войну. Это всего лишь еще одна битва, которую ее тело выиграет.

– Я не хочу сегодня видеть местного врача, – ни с того ни с сего заявила Лайла среди дня.

Пета нахмурилась.

– Лайла! Разве это разумно?

– А что, разве это меня убьет?

Ее мрачный юмор остался без ответа. Она отрицательно покачала головой.

– Нет, мам. Сейчас неподходящее время принимать у себя незнакомцев. Он все равно ничем мне не поможет.

– Я могу попросить Линн снова приехать, – предложил я.

Лайла снова замотала головой.

– Нет. Я просто хочу остаться с вами. Терапевт, если хочет, может приехать завтра.

Пета беспомощно пожала плечами. Вздохнув, я поднялся и, позвонив по телефону, отменил визит. Лайла просила нас читать вслух ее любимые книги, а когда отдыхала, то слушала музыку. Когда стемнело, Пета ушла к себе передохнуть, а Лайла лежала, прижимаясь ко мне.

– Тебе не больно? – спросил я.

Она уже некоторое время не принимала морфин, так, по крайней мере, мне казалось… Или я просто этого не замечал?

– Все хорошо, – хрипловатым голосом тихо произнесла она. – Я очень рада, что ты со мной, Каллум. Я знаю, что тебе ужасно тяжело.

– Я понятия не имею, что будет, когда ты покинешь нас, – обманчиво спокойным тоном произнес я, – но все равно хорошо, что мы познакомились.

– Ты должен жениться. – Тон ее был легким, дразнящим, но тут же вдруг стал ужасно серьезным. – Ты должен кого-то встретить, Каллум. Ты должен жениться, а жена родит тебе детей. Ты просто обязан.

Я отрицательно покачал головой. Слезы наворачивались мне на глаза.

– Сёрша! Не говори об этом сейчас.

– Какого хрена! Я могу окочуриться в любую минуту. Не хочешь же ты, чтобы я умерла с неспокойным сердцем…

Смех был слабым, но все же она смеялась. Потом Лайла опять посерьезнела.

– Обещай мне.

– Не могу тебе этого обещать.

Уже то, что Лайла мне такое предложила, само по себе казалось ужасно жестоким. В течение нескольких секунд мне хотелось наброситься на нее с такими словами: «Как ты смеешь мне это советовать? Я тебя нашел, полюбил и теперь наблюдаю, как ты умираешь, а ты хочешь, чтобы я искал другую!»

– Можешь. Ты со мной познакомился, заботился о мне, но сейчас я умираю. Мне важно знать, что ты найдешь себе другую. Я могу судить, насколько счастливее ты будешь, если в твоей жизни появится кто-то, кого можно любить.

– Такая, как ты, встречается раз в жизни, Лайла, – не позволяя себе расплакаться, заявил я.

Она сильно ударила меня в грудь. Мне было больно.

– Чушь! Перестань трепаться. Мы не будем обсуждать всю эту фигню о «настоящей любви». Помнишь, мы договаривались? Ты будешь искать и найдешь другую, а потом, обещай мне, женишься, не испытывая ни малейшего чувства вины, заведешь красивых детишек и будешь до омерзения счастлив до конца своей долгой-предолгой жизни.

Как я мог, ради всего святого, ответить на это разумно? Мы долго лежали и молчали в темноте ее спальни. Лайла слегка ткнула меня в грудь локтем. Я притворился, что мне снова больно. Теперь она казалась слабой, измученной разговором и пререканиями, попытками заставить следовать ее воле.

– Обещаю, – прошептал я, хотя понятия не имел, как смогу воплотить ее желание в жизнь.

Возможно, это и не важно. Возможно, хватит того, что она решит, будто добилась своего.

– Хорошо, – прошептала она мне в ответ.

Хотя я ощущал, что ее кожа снова начинает гореть огнем, я слышал, что она дышит уже ровнее. Лайла успокаивалась.

* * *

Еще не было даже пяти часов утра, когда Лайла снова разбудила меня, пихнув под ребра острым локтем.

– Я хочу мандарин.

Сонный и сбитый с толку, я приподнялся на постели.

– Что? Который час?

Электронные часы у нашей кровати сообщили мне, когда Лайла промолчала: 4: 48.

– Возьми фонарик и ступай к мандариновому дереву, – сказала она.

Голос ее был хриплым, дыхание – учащенным, а ее кожа, к которой я прикасался под одеялом, обдавала меня жаром.

– Дерево растет в дальнем конце сада, – возразил я, скорее машинально.

– Каллум! Времени мало. Ну сходи.

Полусонный, я вышел из спальни, отыскал фонарик и отправился в сад. Было холодно. Скоро наступит зима. С моих губ срывался пар. Я знал этот сад не хуже, чем тыльную сторону собственной ладони, поэтому даже в темноте легко нашел дерево. Задержался я только затем, чтобы выбрать более спелый мандарин. Возвращаясь в предрассветном сумраке в дом, я представлял, как Лайла смакует каждую сладкую дольку плода. То, как она меня разбудила, напомнило мне ту ночь, когда Лайла также беспардонно подняла меня с постели, чтобы пригласить прогуляться по берегу. Все вполне соответствовало ее характеру.

Когда я вернулся, Пета все еще спала, а Лайла как раз садилась на кровати. Я решил, что она ходила в ванную комнату, и рассердился на то, что она отправилась туда одна, без меня. Лампа на столе горела, как и прикроватный светильник. Мандарин Лайла схватила с жадностью. Она ела его долька за долькой, не кашляя, словно смаковала грешное наслаждение, нечто настолько восхитительное, что физическая боль просто не могла испортить ей удовольствие.

– Как хорошо, – прошептала она, проглотив последний кусочек. – Можешь разбудить маму?

– Еще рано, Лайла.

Взяв мою руку, она поднесла ее к своим губам.

– Пришло время, Каллум. Разбуди ее, а меня вынеси на террасу.

* * *

Она уговорила меня вынести ее наружу полюбоваться рассветом. Просьба не была особенно затруднительной, учитывая какой худой и слабой теперь она стала. Еще раньше, пока я был в саду, она выдернула из руки иглу капельницы. Помню, впрочем, что я долго спорил, опасаясь, что холодный воздух может ей повредить.

Но эти красивые голубые глаза смотрели на меня так умоляюще… Если бы Лайла попросила меня, извернувшись, откусить себе яички, не исключено, что я подчинился бы, поэтому непродолжительная прогулка на террасу проблемой не стала. Снаружи все же было довольно прохладно. Я завернул ее маленькое хрупкое тельце в стеганое одеяло. Помню, как мы проходили мимо лэптопа, лежащего на столе. Она наклонилась, из-за чего я едва не потерял равновесие, и захлопнула его крышку. Пока я нес ее по дому, Лайла звала мать. Распахнув застекленную створчатую дверь, я усадил ее в плетеное кресло. Она стала не тяжелее птенца. Темнота уступала место бледному сиянию поднимающегося на горизонте солнца. Лайла все время улыбалась.

– Это идеально, – прошептала она, прижимаясь к напряженным мышцам моего предплечья.

Я не осмелился ее отпустить и придерживал, пока она садилась в кресло. У нее до сих пор была довольно высокая температура, но по сравнению со вчерашним днем больной Лайла почти не казалась. Несмотря на холодный воздух, дышалось ей куда лучше. Состояние ее совсем не соответствовало прогнозам Линн.

– Идеально для чего? – спросил я.

Меня приводило в недоумение несоответствие между ее словами, трепетным, пахнущим мандаринами дыханием на моем лице и просветленным, вполне довольным жизнью выражением ее лица.

Пета решилась выйти из дома на холодную темную террасу.

– Что такое? – спросила она.

Спросонья она говорила настолько невнятно, что речь матери ничем не отличалась от речи дочери.

– Не знаю, – ответил я.

Лайла позволила шуму волн, разбивающихся внизу о берег, заполнить паузу, наступившую после вопроса.

– Я скоро умру, мам, – наконец тихо сказала Лайла.

Услышанное коренным образом изменило мое восприятие происходящего.

– Ты не можешь знать наверняка, – порывисто произнес я.

Я сильнее сжал ее тело в своих объятиях. Она слабо покачала головой, покоящейся у меня на плече.

– Я знаю, Каллум.

Пета протиснулась в узкое пространство с другой стороны от дочери. Я почувствовал, как ее руки скользят, обнимая Лайлу.

– Прощай, мой красавица-доченька, – прошептала она. – Я горжусь тобой. Ты смогла поступить так, как надо.

Воцарилось молчание. Я еще до конца не проснулся. Мной овладели замешательство и душевные терзания… А потом я осознал, что дыхание Лайлы постепенно замедляется… Промежутки между вдохом и выдохом становились все продолжительнее… Прямо в моих объятиях та, которую я всеми силами желал удержать в своей жизни, ускользала из нее. Я обнял ее крепче и уткнулся лицом ей в волосы.

– Пожалуйста, Лайла, – прошептал я.

Я разрыдался у нее на глазах. Это уже не напоминало несколько непрошенных слезинок. Я утратил над собой контроль. Лайла пришла в себя. Первые настоящие лучи осветили горизонт. Она взглянула на меня и улыбнулась.

– Это того стоило, Каллум… стоило задержаться на несколько лет, чтобы тебя встретить…

Голос ее был ужасно слабым. Затем ее веки затрепетали и закрылись. Я встряхнул ее. Пета сильно сжала мне руку. Поверх головы дочери она окинула меня таким взглядом, что я умолк.

Смерть пришла, и я не мог и не должен был с ней бороться.

– Я тебя люблю, – прошептал я.

Возможно, я это прокричал… Не знаю. На ее сонном лице еще на мгновение застыла легкая улыбка, а потом время между ее едва слышными вздохами стало увеличиваться все быстрее. Оно растянулось до нескольких секунд… А затем я убедился, что она мертва.

Но я все ждал и ждал, когда же Лайла снова очнется. Солнце поднялось над горизонтом. Теперь мы сидели в гробовом молчании. Я поймал себя на том, что с замиранием сердца вслушиваюсь, не начнет ли она снова дышать. Нет, не начала. Вдруг воздух со свистом покинул ее легкие. Этот звук потом в течение долгих месяцев звенел у меня в ушах.

Лайла, моя милая Лайла, непревзойденная Лайла умерла на рассвете.

* * *

Когда я вновь обрел способность двигаться, я отнес тело Лайлы обратно на постель. Мне показалось, что теперь она стала даже немного легче той живой Лайлы, которую я полчаса назад выносил на террасу.

Меня охватило какое-то странное оцепенение. Должно быть, это был шок: внезапно все душевные терзания, вызванные невосполнимой утратой, схлынули, а их место заняло умиротворение. Я положил ее на серые измятые простыни, испещренные пятнами пота, появившимися минувшей беспокойной ночью. Я осторожно выпрямил ее ноги и руки. Поверх ее хлопчатобумажной пижамы был накинут голубой халат. Она, конечно, выглядела бледной, но она всегда казалась очень бледной. Я отошел от нее лишь для того, чтобы найти небольшое чистое полотенце. Смочив его в теплой воде, я присел на кровать рядом с Лайлой, провел полотенцем по ее лбу, пригладил волосы, которые свалялись за ночь, а затем слегка протер ее лицо и увлажнил обе руки. Потом я застыл, словно ждал, не откроет ли Лайла глаза, не рассмеется ли тому, что я попался на ее розыгрыш, или вдруг пошевелится, пробудившись от глубокого сна.

Когда дверь, ведущая на террасу, закрылась и к нам присоединилась Пета, я вздрогнул и наконец позвонил в скорую помощь.

Пета пошла прямиком к дивану, стоящему в гостиной. Пока я ожидал подле тела Лайлы, Пета рыдала так, словно сердце ее рвалось прочь из тела. Я сидел, держа руку Лайлы, и думал о Пете и всех ее недостатках. Она переживает эту утрату уже во второй раз. Линн, скорее всего, права: Пета постепенно со всем справится, но сейчас она была такой же опустошенной, как я и Лайла.

* * *

Когда приехала скорая помощь, я встретил медиков у входной двери. Они последовали за мной в дом. Вся бумажная работа прошла в относительном молчании за барной стойкой под аккомпанемент рыданий Петы. После этого я провел медиков в спальню и сам положил на носилки труп Лайлы. Медики остались в моей памяти смутными тенями, но я все равно испытываю огромную благодарность к ним за то, с каким уважением они вели себя по отношению к телу Лайлы.

Когда ее не стало, в доме тотчас же образовалась зияющая пустота. Это я почувствовал сразу же. Весь день был пропитан горем. Часы тянулись мучительно медленно, а затем растворялись, ничего после себя не оставив. Один из тех дней, когда, проснувшись утром, ты первым делом думаешь, что все это всего лишь плохой сон, но жжение в глазах и тяжесть в груди доказывают тебе, что происходящее – реальность.

Минуло много дней, прежде чем я понял, насколько нам повезло. Лайла страстно желала умереть без мучений. Так оно и случилось. Несмотря на почти физическую боль, разрывающую мне грудь, несмотря на то, что мне ужасно ее не хватало, я отдавал себе отчет в том, что ее смерть была настолько достойной и безболезненной, насколько мы могли надеяться.