Кристина Брук - Без ума от графа

Столь бесстыдная наглость шокировала ее. Тошнотворный комок застрял в горле. Ужас и отвращение охватили ее, слезы выступили на глазах.

Но разве в глубине души она не догадывалась о его подлинных намерениях? Как было глупо с ее стороны сидеть сейчас рядом с ним и выслушивать его непристойные предложения, она даже не предполагала, что они могут быть такими гнусными. Как все-таки была права ее мать!

Лодердейл поднес к губам ее руку и поцеловал. Прежде чем она успела вырвать ее и вскочить, он уже выпустил ее ладонь.

Осознание того, что они находятся на вечере, среди многочисленных гостей, заставило Розамунду сдержать свой гнев. Едва слышно она произнесла:

– Не стоит обольщаться, капитан Лодердейл. Смею вас уверить, что не собираюсь вступать с вами в любовную связь.

Ее слова не произвели должного впечатления на Лодердейла. Нисколько не смутившись, он понимающе улыбнулся в ответ.

– Посмотрим, посмотрим. Боже, Розамунда, разве этот олух знает, что такое любовь. – Опять взгляд его темных глаз прожег Розамунду насквозь. – Но поверьте, дорогая, что я умею любить. Через несколько месяцев после замужества вы будете сами умолять меня сделать это.

Он явно увидел по глазам, насколько она шокирована, и, нахмурившись, заметил:

– О Боже, не стоит изображать праведное возмущение. Может быть, я и поверил бы, будь на вашем месте какая-нибудь другая леди. Но дочь незабываемой леди Стейн? Ну полно, полно, дорогая. Боюсь, вы слегка переигрываете.

Розамунда буквально кипела от негодования, и в то же время ей хотелось смеяться над собой. Какая наивность! Как же она заблуждалась, когда переживала из-за этого наглеца, и более того, боялась обидеть его. А ведь он не любил ее, а испытывал лишь физическое влечение. Он любил ее лицо и тело, как и все мужчины.

Она вскочила на ноги. Гнев, злость, возмущение душили ее.

Лодердейл тоже встал, но не успел ничего сказать, поскольку рядом, словно из-под земли возник Эндрю и предложил своей кузине бокал шампанского.

Ей хотелось броситься ему на грудь и расплакаться. Боже, как хорошо, что рядом с ней Энди!

Розамунда дрожащей рукой взяла бокал и сделала глоток.

Эндрю напрямую обратился к Лодердейлу:

– Дружище, кажется, у вас назначена встреча…

Несмотря на дружескую манеру обращения, в его словах слышалось столько твердости и металла, что из них можно было ковать гвозди.

– Совершенно верно, дорогой Лидгейт.

Лодердейл непринужденно поклонился, не упустив возможности бросить на Розамунду взгляд, полный страстного желания.

– Увидимся позже, на суаре у леди Бакэм.

«Напрасно надеешься», – злобно подумала Розамунда.

Она смотрела на Лодердейла. Как он уходил прочь, божественно прекрасный, неотразимый в своем военном мундире. Само совершенство! Хотя в действительности он был самовлюбленный хлыщ и наглец. Ей стало горько и обидно от всех тех красивых глупостей, которыми она тешила свое сознание. Оказывается, он не испытывал к ней никаких чувств, о которых так любил распространяться, им владело одно лишь похотливое вожделение.

– Ты чем-то расстроена. Что-то случилось? – Эндрю еле заметно кивнул в сторону ушедшего Лодердейла.

– Нет-нет, ничего.

Увидев проходивших вблизи знакомых, Розамунда поспешно изобразила улыбку, но улыбка получилась натянутой.

Энди не унимался:

– Он приставал к тебе? Может, вызвать его на дуэль и убить? Что скажешь, дорогая?

Хотя слова звучали, как всегда, легкомысленно, в его глазах не было и тени шутки, они были мрачны и серьезны.

Она покачала головой:

– Не стоит, Энди. Просто я…

Ее улыбка погасла и рассыпалась на мелкие кусочки, едва заметные в уголках губ, которые предательски подрагивали. Притворяться у Розамунды больше не было сил.

– Энди, будь так добр, отвези меня домой.

Предсказание Лидгейта, что «у Лиммера» всегда беспокойно, даже по ночам, сбылось полностью. Шум, пьяные крики, доносившиеся с нижнего этажа, не давали сомкнуть глаз. Невыспавшийся, измученный Гриффин оплатил счет и тут же выехал из гостиницы.

Чуть ранее Лидгейт прислал ему записку, в которой сообщалось, что согласно договоренности он подтверждает приглашение герцога остановиться в его доме. Только когда Гриффин поднялся следом за старым дворецким в отведенные покои, он поверил: все, что с ним происходит, – происходит на самом деле. Он спросил, где Монфор, но герцог отсутствовал и обещал вернуться поздно вечером. Лидгейт спал; не было никаких сомнений, что раньше полудня он вставать не привык.

Когда Гриффин вчера попал в дом Монфора, он не слишком пристально разглядывал внутреннее убранство особняка. Теперь же, шагая следом за дворецким, он внимательнее смотрел по сторонам.

«Грандиозно» – вот то слово, которое, по его мнению, лучше всего подходило для описания обстановки дома Монфора. Он нисколько не походил на обычные городские дома – это действительно был особняк, окруженный настоящим парком.

Холл при входе поражал величественной высотой и воздушным пространством, очень напоминая храм. Здесь было просторно, а гулкое эхо от шагов, ударяясь о стены, уходило вверх, под сводчатый купол. Холл украшали греческие статуи между колоннами, резные капители которых также были выполнены в греческом стиле.

Поднимаясь по лестнице, Гриффин посмотрел в высокое окно. Веселое весеннее солнце яркими желтыми пятнами освещало пол, выложенный, словно шахматная доска, черными и белыми квадратами. Мраморные плиты блестели не хуже отполированной обеденной посуды. Они были такими чистыми, что при желании на них можно было бы поставить блюда с едой и пообедать.

Гриффин поморщился, невольно вспомнив пол своего родного Пендон-Плейс. На тамошних полах вольготно обедали серые обитатели подвала, для которых это давно вошло в привычку.

Особняк Монфора служил яркой противоположностью его ветхому жилищу. Стены дома буквально излучали роскошь словно некий драгоценный аромат. Неприкрытое, физически осязаемое богатство особняка угнетающе подействовало на Гриффина: им овладели тяжелые сомнения, сможет ли он прожить здесь хотя бы неделю.

Когда дворецкий ввел его в предоставленные покои, Гриффин изумленно остановился на пороге. Никогда в жизни он не видел подобных комнат, таких красивых и элегантно обставленных. Кроме… Внезапно он вспомнил свою мать. Шелка, атлас, бархат. Заботливые материнские руки, пальцы в бриллиантах.

Нет, не в бриллиантах. В изумрудах, под цвет ее глаз. Как он мог об этом забыть?

Гриффин стоял в дверях и смотрел, пока до его сознания не дошло, что дворецкий ждет, желая узнать, доволен ли граф отведенными ему покоями.

Не следовало открывать рот от изумления перед слугой. У состоятельного графа не могло быть других апартаментов.

Гриффин кивнул.

– Очень хорошо.

Дворецкий поклонился.

– Полагаю, милорд, вам будет здесь удобно. – Он махнул рукой вошедшему слуге, принесшему скудный багаж графа. – Сэр, вы взяли с собой лакея?

– Нет, – смущенно ответил граф. Разве мог он признаться, что у него нет личного лакея.

– Хорошо, милорд. В таком случае я попрошу слугу лорда Лидгейта позаботиться о вас.

– Сейчас в этом нет необходимости.

Он не собирался обедать, было уже поздно, а также не намеревался выходить в город, поэтому не требовались услуги лакея, чтобы привести в порядок его платье.

– Все, что мне нужно, – это горячая вода утром. – Гриффин опустил глаза на свою грязную обувь. – Да, и пусть вычистят мои сапоги.

– Я прослежу, милорд, – почтительно склонил голову дворецкий.

Одобрительно буркнув и вручив дворецкому щедрые чаевые, Гриффин отпустил слугу.

Встав у окна, откуда открывался приятный вид, он принялся внимательно разглядывать парк, там все радовало глаз: фонтаны, клумбы с цветами и чисто убранные дорожки. В тени садовых деревьев виднелся очаровательный летний домик, увитый побегами дикой глицинии. В его воображении возникла картина: Розамунда и ее подруги, беседуя, пьют чай и порхают с места на место, словно стая разноцветных бабочек.

От царившей вокруг умиротворенной утонченной атмосферы, как это ни удивительно, у него испортилось настроение. Как долго ему придется ухаживать за Розамундой, согласившись на ее условия, чтобы в конце концов повести к алтарю? Он упустил из виду, насколько легкомысленны женщины. Гриффин нахмурился: нет, наверное, все-таки следовало все предъявленные ею условия записать на бумаге, чтобы она не могла их расширять и увеличивать.

Боже, ну какого он свалял дурака, согласившись на ее условия! Но мог ли он поступить иначе? От воспоминаний – какая у нее высокая грудь и тонкая талия – у него пересохло в горле.

Все это может быть моим.

Вчера в его воображении царила очаровательная живая девушка в синем костюме для верховой езды, который подчеркивал голубизну ее глаз, а сегодня ее место занял совершено иной образ – образ обольстительной женщины, уверенной в себе и твердой в своих намерениях. Эта новая девушка была намного опаснее той, другой; у него мутился рассудок при взгляде на нее.

Он догадывался о том, что Розамунда непорочна. Хотя на ней был столь соблазнительный наряд, он не сомневался, что она еще не одарила ни одного мужчину своей любовью, что это чудо произойдет с ним, после того как она выйдет за него замуж.

Но это совсем другое дело – узаконенная любовь, несмотря на то что их брак не окажется обычным соблюдением условностей, как это было принято в роду Уэструдеров. В их избранном кругу никто не женился, повинуясь чувствам. Все заключаемые браки основывались на холодном рассудочном принципе, а вовсе не на взаимной любви.

В том кругу, к которому принадлежала мать Розамунды, леди Стейн, супружеская верность считалась чем-то немодным, во всяком случае, не совсем приличным. От жены ждали наследника рода. После его появления на свет она могла спать с кем угодно, что же касается мужей, то им совсем не надо было соблюдать супружескую верность.

От одной мысли, что Розамунда может пойти по стопам матери, Гриффину стало не по себе, он даже вспотел. Ему вдруг захотелось со всего размаху ударить в стену, как будто перед ним возник образ ее неведомого будущего любовника.

Он согласился на этот брак под давлением деда, не представляя, куда это его приведет. Он почти не думал о своей невесте до тех пор, пока они не встретились. Так почему она должна была думать о нем? Гриффин согласился на требование старого графа с неясным ощущением, что невеста скорее должна действовать как некое противоядие против него, раз родители позволяют ей погубить свою жизнь, выдавая замуж за такого как он.

Однако он недооценил коварство деда. Насколько злобным был его замысел, он понял лишь после того, как увидел леди Розамунду Уэструдер во всей ее безупречной и совершенной красоте.

Боже, он-то наделся увидеть тихое, послушное создание, согласное прожить вместе с ним в глуши до конца своих дней. Создание, которое не перечило бы ему и не требовало бы внимания. Создание, которое вряд ли было бы способно пробудить в нем безумное желание.

Боже, как можно было так ошибаться?!

И вот теперь она почти превратила его в дрессированного медведя, заставив плясать под свою дудку. Ну что ж, он все вынесет и стерпит, только чтобы она поскорее пошла к алтарю. А потом потребует, чтобы она выполнила все свои обещания.

– Неужели вы это серьезно? – удивился Гриффин.

Лидгейт шумно вздохнул.

– Совершенно серьезно. Я никогда не шучу, когда речь заходит о моде. Для начала, Трегарт, познакомьтесь с вашим лакеем.

Гриффин окинул представленного слугу оценивающим взглядом. Худощавый молодой человек среднего роста, правильные черты лица, самоуверенные манеры. Носил он темного цвета сюртук, простой жилет и ослепительно белую рубашку. Тонкий и опрятный, он чем-то напоминал булавку и в то же время выглядел любезным и мягким.

– Его зовут Дирлав, – сказал Лидгейт.

– Как-как? – опешил Гриффин. – Это что же получается? «Дирлав, где мое нижнее белье?» Или: «Дирлав, наполни мне через час ванну». Или…

– Хорошо, хорошо. Мне все понятно, – кисло промолвил Лидгейт и повернулся к слуге: – Какое имя дали тебе при рождении?

Лакей обиженно и смущенно откашлялся.

– Если вы не против, милорд, я бы предпочел, чтобы…

– Черт побери! Чтобы я произносил: «Дирлав», да никогда в жизни, – рассердился Гриффин. – Мне вообще-то не очень нужен лакей. Но если бы он был мне нужен, я придумал бы для него более подходящее имя.

Лидгейт с нескрываемым любопытством оглядел юношу.

– Ваше имя, Дирлав. Поживей.

Возможно, это было игрой воображения, но Гриффину показалось, что в глазах слуги промелькнуло еле заметное смущение или растерянность.

– Гм-гм… Сладкий Уильям, милорд.

– Сладкий? Очень интересно. – У Гриффина отвисла челюсть. Он взглянул на Лидгейта, чьи плечи вздрагивали от едва сдерживаемого смеха.