Кристина Брук - Без ума от графа

Розамунда все поняла, ей стало жаль его. В ее сердце проснулась нежность, которая начала одолевать полыхавшие там обиду и гнев. Чувства настолько переполняли ее, что она, не выдержав возбуждения и закричав, ответила на его поцелуй. Ответила яростно, горячо, страстно.

Она буквально впилась в его губы, прокусив зубами кожу на нижней губе.

Гриффин застонал. Однако в его голосе слышалась не боль, а настоящее животное вожделение. Его чувственный стон пробрал Розамунду до самых костей.

В тот же самый миг у нее все завертелось перед глазами. Обида и гнев превратились в страсть. Она облизала кровь на его губе и, возбужденная ее запахом, с такой же ответной силой вцепилась в него. Чувствуя себя слабой, находящейся целиком в его власти, она подчинялась его воле. Однако его желание, отразившись в ее душе, усилилось в них обоих, породив взаимное, чувственное стремление.

Щетина на его щеке царапала ее нежную кожу. Осыпая ее поцелуями, он вдруг приник к нежной коже прямо под ее подбородком. Горячая волна пробежала по ее телу, по ее жилам, знакомое ощущение жара овладело ею. Она бесстыдно начала тереться об него, возбуждаясь все сильнее.

Гриффин, возбужденный ею не менее, приподнял ее чуть вверх, так что ее голова оказалась на одном уровне с его головой. Одним бесстыдным движением он вошел в нее, глядя нагло и вызывающе.

– Боже, – застонала она от вожделения.

Поддерживая ее за бедра, тогда как она обхватила его ногами, он начал двигаться взад и вперед в привычном ритме, наполняя ее, возбуждая, приводя в неистовство.

Они много раз занимались любовью, но сейчас все было иначе – острее, жестче, необузданнее. Взаимная злость воспламенила жгучую, почти звериную страсть, и теперь они сгорали в ее огне.

Как только стих первый порыв, Гриффин начал двигаться внутри ее тише, продлевая удовольствие. И эта медленная мука была самой сладкой.

– Быстрее, – не выдержав, взмолилась Розамунда.

Но он лишь покачал головой и ухмыльнулся.

Она знала, что он, как и она, стремится к максимальному наслаждению, он входил все глубже и плотнее. Невольно она обхватила губами мочку его уха, а потом больно прикусила.

Он едва не задохнулся от вспышки наслаждения и, потеряв над собой власть, в исступлении приник к ней, пока она вся не задрожала от охватившего ее света и тепла. Розамунда извивалась и целовала его, передавая ему всю ту звериную плотскую страсть, которую он возбуждал в ней. Через миг и его тело задрожало, напряглось, и он издал восторженный первобытный крик победы.

Хрипло и тяжело дыша, Гриффин осторожно поставил ее на пол. Пока он приводил себя в порядок, Розамунда рассматривала его. В ней уже не было ни гнева, ни обиды, одно лишь любопытство двигало ею.

Что за черт! Было бы из-за кого впадать в такую ярость? Из-за Лодердейла?! Разве он не знал, что она рассталась с капитаном без малейшего сожаления. Даже если бы она испытывала нежные чувства к мужчине, ничего здесь нельзя было поделать. Брак графа и графини Трегарт не мог быть заключен по любви. Он не имел никакого права требовать ее сердца, а также супружеской верности.

Даже если бы она не скрывала чувств, которые могла бы питать в глубине сердца к капитану, у Гриффина не было причин для недовольства.

Впрочем, от таких рассуждений веяло некоторым лицемерием. Рассудком он понимал, что у него нет повода для гнева, однако благоразумие не спасло его от краткого умопомешательства. Он хотел ее, она была ему нужна, а она могла думать лишь о нем.

Да, верно, он ревнив! Но разве он не признавал, что ревнив? Хотя это была его проблема, а не ее, он должен сам держать себя в руках. Среди многих пунктов свадебного договора любовь не значилась. Он не имел права приказать ей выбросить Лодердейла из сердца.

– Прости меня, – пробормотал он. – Сам не знаю, что на меня нашло.

Розамунду словно кольнуло в одно место, от ее благодушия не осталось и следа.

– Если ты хочешь извиниться за то, что так грубо занимался со мной любовью…

– О, я извиняюсь не за это, – рассмеялся он. – Откровенно говоря, я был бы только рад, если бы наши стычки приводили к таким необузданным проявлениям чувств. Я отнюдь не против повторить.

Розамунда зарделась от смущения. Ее голубые глаза стали совсем синими, пронизанными светом искренней радости, пылкости и любопытства.

– Ты хочешь знать, на что я способен, если разозлюсь как следует? – Он задумчиво побарабанил пальцами по подбородку. – Хм, дай-ка подумать.

Гриффин притворился, что думает, хотя на самом деле уже знал, что будет делать. Его воображение рисовало причудливые любовные сцены, тесные объятия, соития…

Розамунда облизнула свои красные припухлые губы, и сразу у него в горле пересохло. Нет, пока еще рано делиться подобными фантазиями. Но как знать, в будущем…

– Надумал? – спросила Розамунда. Она стояла, по-прежнему прислонившись к стене.

Ухмыльнувшись, Гриффин ответил:

– Тебе придется подождать. И тогда посмотрим.

Она нахмурилась и недовольно выпятила нижнюю губу.

На губах Гриффина заиграла лукавая улыбка.

– Ты выглядишь словно падший ангел, которого не впускают в рай.

Розамунда рассмеялась.

– После того, чем мы с тобой занимались, меня бы это нисколько не удивило.

Нагнувшись, он поднял медальон и без колебаний, не открывая его, подал ей. Несмотря на их примирение, она не показала ему то, что было внутри.

– Я починю цепочку, – уныло предложил он.

– Не беспокойся, сама справлюсь, – весело ответила она. – Я умею исправлять такие небольшие повреждения.

Медальон исчез в складках ее платья, по-видимому, во внутреннем кармане.

– Гриффин? – окликнула она.

– Да?

– Я сказала тебе правду о Лодердейле. Ты сам, наверное, это знаешь. Я никогда не любила его и даже не вспоминала о нем, после того как мы расстались.

По-видимому, она сама верила в то, что говорила. Разве могла она сказать ему что-нибудь другое? Поверил ли Гриффин в искренность ее слов? Говорила ли она правду или просто отказывалась от своих чувств к Лодердейлу? Как бы то ни было, но представление Розамунды об идеальном браке подсказывало ей, как надо действовать в подобном положении.

Гриффин мучительно раздумывал над ее словами. А ему следовало быть на седьмом небе от радости, ведь она верна ему, мечтает о семье, о детях. Внезапно перед его мысленным взором возникло видение золотоволосой девчушки – у него даже захватило дыхание от счастья и боли.

Он нежно поцеловал Розамунду в щеку.

– Прости меня за эту вспышку. Обещаю, такое больше не повторится.

– Охотно прощаю, – улыбнулась она. – Только знаешь, я была бы очень рада, если бы имя Лодердейла больше никогда не всплывало в нашем разговоре. Что же касается остального, то на самом деле меня не пугает твоя вспыльчивость, я нахожу ее очень возбуждающей.

Вот это новость! Он удивленно посмотрел на нее.

– Ты это всерьез?

– Более чем. Когда мои родители ссорились, то мать швыряла в отца все, что попадало ей под руку. Отец превращался в холодную сосульку и уходил, иногда не бывал дома неделями. Мне же больше по душе честность и откровенность во всем.

Однако сегодня, мелькнуло в голове Гриффина, она была не совсем откровенна. Ладно, это не так уж важно.

– Особенно когда разговор на высоких тонах перерастает в столь захватывающее и увлекательное действо.

Розамунда рассмеялась и сделала несколько шагов вперед. Разбросанные по полу шпильки заставили их обоих вернуться к реальности. Гриффин помог ей собрать шпильки.

Розамунда заколола рассыпавшиеся волосы и поправила прическу. Помогая ей, Гриффин больше мешал ей приводить себя в порядок.

Подойдя к зеркалу над камином, она взглянула на свое отражение, все ли в порядке. Любуясь собой в зеркале, она задала все тот же вопрос:

– Так что насчет Жаклин? – И тут же поняла бесполезность вопроса.

Лицо Гриффина сразу стало жестким и суровым.

– Мы немедленно уезжаем в Лондон.

«Я знаю, ты не убивал Олбрайта».

Скомкав клочок бумаги, Гриффин уставился в окно, выходившее в сад. Долгие годы сад выглядел заброшенным и диким, но теперь изменился, стал опрятнее, чище, красивее, как в далеком прошлом, когда жива была его мать.

Теперь в саду трудились садовники, следившие за цветниками, оранжереями, газонами и деревьями. Сад словно воскрес и все благодаря ее усилиям.

Почему Розамунде удавалось так легко сходиться с людьми? Почему так легко она завоевывала их доверие?

Гриффин покачал головой. Довольно глупые вопросы! Точно так же, как и он, прислуга Пендон-Плейс поддалась ее неотразимому очарованию. Медленно, но осязаемо, Пендон-Плейс превращался из музея в жилой дом.

Он скорее согласился бы умереть, чем признаться, что ему очень нравятся перемены. Он предпочитал ничего не замечать. Более того, даже делал вид, будто не знает, что прислуга получает двойное жалованье.

Осторожно, вернее, неуверенно, он развернул скомканную записку и вгляделся в написанное.

Видел ли он раньше этот почерк?

Раньше он получил несколько анонимных писем с обвинениями его в убийстве Олбрайта, но все они были написаны полуграмотно и не очень хорошим почерком. Однако в последнее время местные жители стали увлекаться новыми сплетнями, дававшими недоброжелателям новую пищу для удовлетворения их желчи и злобы.

Неутихающие слухи о свидетеле убийства Олбрайта занимали мысли Гриффина. В самых грустных видениях он представлял себя в кандалах, бредущим вместе с другими заключенными, и Розамунду, с презрением отворачивавшуюся от него.

Он слегка повернул голову в сторону Розамунды, чьи пальцы ласково касались его щеки, вторая рука лежала на его груди. В ответ на это движение она прошептала что-то тихо и ласково – так мать шепчет сквозь сон зашевелившемуся спящему ребенку, успокаивая его.

Он нежно обнял ее, любя больше своей жизни, он искал и находил в тепле ее тела, в тепле души свое убежище.

Она ни разу не спрашивала его о снах, возможно, многое знала и о многом догадывалась, прислушиваясь к его сонному бормотанию или шепоту.

Внезапно страх охватил его. Неужели он проговорился во сне о том, что его больше всего волновало и тревожило?

Нет, скорее всего нет. Если бы Розамунда знала правду, вряд ли она молчала бы.

Занимаясь с ней любовью, он отгонял тревожные мысли на время в сторону, но они неизменно возвращались, когда он засыпал или, вернее, пытался заснуть. Гриффин лежал, наслаждаясь близостью ее теплого тела и мерного тихого дыхания.

В предрассветной тишине лежать вот так рядом с ней было неизъяснимое блаженство. Сделав усилие, он попытался отогнать прочь мрачные мысли, как вдруг холодный липкий страх проник в его душу. Неужели он может все это потерять? Потерять ее?

Никто не смог доказать, что он убил Олбрайта, но ведь его невиновность отнюдь не была похожа на высокую крепкую стену, за которой можно было бы спрятаться от обвинений. Гриффин не доверял местным жителям. Разве можно было поручиться, что среди них не найдется хотя бы одного-двух недоброжелателей, которые дадут ложные показания против него?

Как было бы хорошо, если бы удалось найти мотив, намерение, стоявшие за этим слухом о свидетеле, мнимом или настоящем. Гриффин не сомневался: хороший адвокат камня на камне не оставит от лжесвидетельства, если только дело дойдет до суда.

Думать о другой противоположной возможности совсем не хотелось. Мерное дыхание Розамунды по-прежнему успокаивало его.

Вдруг она зашевелилась и с глубоким вздохом проснулась.

– Гриффин?

– Да?

– Ты не спишь? – Она улыбнулась. – Это совсем не похоже на тебя.

Он ласково провел рукой по ее плечу.

– Мне что-то не спится.

– Может, я смогу тебе чем-то помочь? – От одного лишь звука грудного голоса Розамунды у него поползли мурашки по коже.

– Давай я попробую тебя успокоить, и ты уснешь, – предложила она.

У него перехватило дыхание, когда ее длинные нежные пальцы заскользили по его коже. Вслед за ними пришла очередь поцелуям и ласкам.

«Успокоить?» – Он застонал. Скорее всего она доведет его раньше времени до могилы.

Она правильно расценила его нетерпение. Усевшись сверху, она с новой силой принялась гладить и ласкать его. Ее обнаженные груди касались его тела, сводя с ума. Обхватив его ногами и упершись руками в широкие плечи, она то приникала к нему, целуя в шею или в глаза, то слегка приподнималась, чтобы, отдышавшись, опять припасть к его груди.

У него перехватило дыхание. Невероятно, но он снова был возбужден, несмотря на бурные любовные игры, закончившиеся всего несколько часов назад. Она действовала на него, как никакая другая женщина.

Он обхватил ее за бока, но она отвела его руки.

– Нет, предоставь мне все сделать самой.

Она поцеловала его – долго, сладострастно. Ее груди терлись о его кожу – это было восхитительно.