Джин Фелден - Безграничная любовь

— Бетс, ну не будь смешной. Что такого может произойти? — Он бросил салфетку на стол. — Я пойду на собрание! Мне давно следовало встретиться с Карром. И сегодня я это сделаю, и кончим на этом!

— О, Святая Мария, ты упрям как осел! И зачем я только вышла за тебя замуж — не знаю.

Она встала и посмотрела на него сверху вниз.

— Ты сказал Джинкс, что идешь на собрание?

— Нет, ее это не касается.

— Ты просто боишься, что она скажет то же самое, что твержу тебе я, — что тебе следует держаться подальше от этого маньяка! — Она снова села и прошептала:

— Ох, Киф, как я жалею, что вообще сказала тебе о том телефонном звонке. Как я хочу, чтоб ты не ходил туда, ведь я говорила тебе о том, что сказала Эли…

— О том, что она слышала завывания? Ну, Бетс, брось, она слышала вой собаки, только и всего.

Бетс покачала головой.

— Я так не думаю. Хочешь знать, что я думаю? Думаю, что твой братец сходит с ума. Киф не смотрел ей в глаза.

— Ты знаешь, что это правда! Джинкс не сделала бы себе двойные двери, если б он не был сумасшедшим! Прошу тебя, не приближайся к нему!

— Он не смог бы проводить собрание, если б был так плох, как ты думаешь. Но может быть, ему нужен врач. Ты когда-нибудь думала об этом? — Он дотронулся до ее руки. — Я буду с ним не один на один, милая. Там будут Олли и Пенфилд.

— Все равно случится что-то ужасное! Я чувствую это.

Он вздохнул и закатил глаза.

— Как я могу реагировать на это? А что бы ты чувствовал, если б узнал, что Джинкс решила пойти на это собрание?

— Джинкс? — Он рассмеялся. — Она не пойдет туда.

— Но вдруг пойдет? Как бы ты чувствовал себя, если б узнал, что она будет находиться в одной комнате с твоим сумасшедшим братцем?

— О, Боже сохрани.

— Вот видишь? — Бетс пристально посмотрела на Кифа.

Он поставил чашку на блюдце.

— Это совсем другое! Неужели ты не понимаешь разницы между тем, что я пойду, и тем, что пошла бы Джинкс?

— А какая разница? Разве, — сказала она насмешливо, — Олли и как-там-его-зовут — Пенфилд — не будут там?

— Да. Но Джинкс — женщина, и в этом и состоит разница. Пожалуйста, перестань вести себя так, будто я ребенок, которого ты должна защищать. Я уже большой мальчик, Бетс. — Но сердце его колотилось, и он знал, что не только от злости.

— Твой брат — душевнобольной, ты сам это сказал. Вот поэтому-то я и не хочу, чтоб ты ехал туда!

— Бетси, пожалуйста, не возбуждайся ты так. — Он вскинул голову и посмотрел в сторону лестницы. — Ты ничего не слышала?

Она нахмурилась и покачала головой.

— А почему тети Пэйшиенс все еще нет? Она же никогда не опаздывает к завтраку.

— Понятно, ты пытаешься сменить тему! — Бетс поколебалась. — Но ты прав, конечно, она что-то припозднилась. Хочешь, я сбегаю наверх и посмотрю, в чем дело?

— Да, если можно. А то в последнее время я что-то волнуюсь за нее.

— Да, она не очень хорошо выглядит. — Бетс пошла к лестнице, но по пути остановилась и бросила через плечо:

— Но пока меня нет, подумай, пожалуйста, о том, что я сказала.

Киф посмотрел ей вслед — легкая и гибкая фигурка, которой каким-то образом удается источать целые потоки энергии. Если бы Бетс была мужчиной, подумал он с ухмылкой, ей наверняка удалось бы перевернуть мир. В одном ее мизинце было больше выдержки и решительности, чем…

Неожиданно Киф услышал пронзительный крик. Он вскочил на ноги.

— Киф! Быстро! Тетя Пэйшиенс! О, Киф, Киф!

Казалось, что утро длилось вечно. Бетс думала, что от ожидания она сойдет с ума. Дважды она звонила в больницу и дважды получала один и тот же ответ:

— Очень жаль, но никаких изменений, миссис Хэрроу.

Она хотела пойти к ним в больницу, но знала, что будет там только путаться под ногами.

Трудно было бороться против инфаркта. И все же Киф должен попытаться.

Бетс сделала на обед салат, но не смогла его есть. Она бродила по пустынным комнатам, взбивая подушки и поправляя картины на стенах. Часы на каминной полке пробили один раз. Внезапно она осознала, что собрание директоров начинается без Кифа. Бетс со стыдом подумала, что ее тревоги — ничто по сравнению с тем, что произошло с тетей Пэйшиенс.

Вот миновало еще полчаса. Она услышала поездной гудок — на станцию с лязгом и грохотом пришел поезд. Она снова взглянула на часы. Поезд, как всегда, опоздал.

С бьющимся сердцем пошла она позвонить по телефону еще раз.

— Извините, миссис Хэрроу, но никаких изменений до сих пор нет. И доктор Киф все еще у нее.

Внутри Бетс нарастало чувство грядущего несчастья. Она поняла вдруг, что оно не связано с тетей Кифа. Несчастье должно произойти в Хэрроугейте — она чувствовала, как тучи сгущаются над заозерной крепостью.

Звук тиканья часов в тихой комнате оглушал. Бетс подумала, что просто сойдет с ума, если не узнает, что происходит там. Она подняла трубку.

— Пожалуйста, семнадцатый, Эунис.

— Мы все молимся за сестру Хэрроу, — сказала женщина. — Она такая приятная леди. Сейчас даю семнадцатый, мадам.

— Спасибо, Эунис. — Бетс подождала. Должно быть, Джинкс наверху и не сможет сразу подойти.

— Этот город будет совсем другим, если что-нибудь случится с сестрой Хэрроу, — сказала Эунис. — Ведь ее муж помогал основать этот город. Его убили на гражданской, и, конечно, уже мало кто его помнит. Его звали Сэмом.

Ее голос все журчал и журчал, и сомнения Бетс сменила тревога.

— Извините, но вы уверены, что звоните по тому номеру?

— Звоню мисс Хэрроу в Хэрроугейт. Ведь вы ей хотите позвонить?

— И никто не отвечает?

— Забавно, правда? Никогда не слышала, чтоб она выходила куда-нибудь.

Бетс бросила трубку и побежала к окну, из которого можно было увидеть шпиль башни Хэрроугейта. Она смотрела на нее так, будто башня могла раскрыть ей секреты того, что происходило за ее стенами. Предчувствие несчастья, бывшее у Бетс всю неделю, усиленное инфарктом Пэйшиенс, резко перешло в страх. Там что-то произошло! Только истинное бедствие могло заставить Джинкс и Элисон покинуть башни.

Бетс побежала наверх за своим чепчиком и сумочкой. Она уже почти открыла входную дверь, и тут зазвонил телефон.

— Это Хелен из больницы. Я хочу сообщить вам, что в состоянии сестры Хэрроу наметился поворот к лучшему.

— О, спасибо, Хелен, за хорошие новости. Слушайте, вы не передадите кое-что моему мужу? Я не хочу беспокоить его, но если я ему понадоблюсь, то я — в Хэрроугейте.

15 сентября 1899

Эли стояла на верхнем балконе и смотрела на долину. Холодный воздух ранней осени сковал ветки деревьев во фруктовом саду. Горные свиристели все еще сновали в поисках пищи, но скоро все они должны были улететь. Рябины, ясени и тамариск начали опадать, а на низких склонах холмов между мрачными соснами там и сям алели клены. Красноголовка присела на мгновение на ближайшую ветку, а где-то на вершине холма залаял койот. Воздух в долине похрустывал. Пороги шумели, казалось, совсем близко.

Звук легких шагов заставил Элисон обернуться.

— О, ты оделась! — воскликнула она, глядя на прогулочный костюм матери. Глаза ее скользнули по плоской шляпе, которую та держала в руке. Элисон открыла от удивления рот. — Ты уходишь? — Мама никогда никуда не уходила. Никогда. На памяти Элисон нога матери никогда не ступала за порог их крыла. Ни разу.

— Только в основной дом, дорогая. Больше — никуда.

— Но я пойду с тобой?

— Нет, пожалуйста, останься здесь. Элисон начала было протестовать, но Джинкс успокаивающе похлопала ее по плечу.

— Слушай, дорогая, все точно так, как ты говорила: твой дядя Карр делает в компании такие вещи, которые… ну, не правильные, вот и все.

Глаза Эли блуждали по городу, горам и долине — уже совсем не такой уродливой теперь, когда быстрорастущий орегонский дуб заменил собою вырубленные деревья.

— Дядя Карр погубил не только наш бизнес, но еще и горы.

Джинкс облизала губы.

— Сегодня — всего лишь через несколько минут — в главном здании будет собрание…

— Я видела, как приехали два экипажа.

— В одном, должно быть, был твой кузен Олли. А кто был во втором — не знаю.

— И сколько людей придет?

— Не знаю. Собрание — для директоров компании.

— А ты директор, мама?

— Так мне сказали.

— Как же получилось, что ты ни разу раньше не ходила на них?

Джинкс улыбнулась и потрепала Эли по руке.

— У меня ведь не было взрослой дочери, чтобы напоминать мне о моих обязанностях.

— Меня?

— Угу, тебя.

— А что ты будешь делать на собрании, мама?

— Скажу твоему дяде Карру, что мы умываем руки. Продаем наш пай — но не ему.

— О, здорово. Я тоже хочу пойти, ведь я директор — у меня же есть пай.

— Ты еще не можешь голосовать, дорогая. Я контролирую твои два процента, пока ты несовершеннолетняя.

— Два процента — как-то не очень звучит, правда?

— О, но это очень много! Два процента от папиной компании представляют собой кучу денег! — Джинкс пришпилила шляпку к вьющимся рыжим волосам. — Я хорошо выгляжу?

— Ты просто красавица, мама, и всегда хорошо выглядишь. Джинкс рассмеялась.

— О, спасибо, дорогая. — Она наклонилась, чтобы поцеловать дочь.

— Ты надолго?

— Нет, должно быть, на полчаса, не больше.

— Ты откроешь дверь и пройдешь через дом? — спросила Эдисон с надеждой. Она никогда не видела того, что лежало за двойными дверьми.

— Нет, эти двери не отпираются, ты же знаешь. Я пройду через веранду и двор. Это всего лишь два шага.

— Покажи ему сама знаешь что, мама.

— Элисон Хэрроу! Где, скажи, пожалуйста, слышала ты это выражение? Твой дядя Киф когда-нибудь…

— Я прочитала его в газете, мама. А что оно означает?

— Неважно, — сказала Джинкс, смеясь, — скоро увидимся.

Эли перегнулась через перила и помахала матери. Солнце превратило яркие мамины волосы в горящий костер. Джинкс посмотрела наверх и улыбнулась, помахав Элисон. «Она такая красивая, — подумала Эли, — и стала еще красивей после приезда дяди Кифа».

Она надеялась на то, что мама действительно покажет дяде Карру, где раки зимуют.

Она не помнила, чтоб когда-нибудь встречалась с дядей Карром, но знала, что он бы ей не понравился.

Эли взяла журнал и приготовилась к ожиданию. Раньше она никогда не бывала совершенно одна, и одиночество приятно взволновало ее. Несмотря на то что мама была совсем рядом — в основном доме, — оставшись одна, Эли почувствовала себя совсем взрослой.

Где-то вдалеке она услышала, как по долине с ревом едет поезд, пронзительно и настойчиво свистя. Облако черного дыма медленно продвигалось вдоль Десятой улицы, ниже больницы, к станции. Иногда поезд не останавливался, но сегодня — остановился. Эли рассеянно отметила, что кто-то, должно быть, либо сел, либо сошел с него.

Немного потеплело. Эли открыла журнал и стала читать. Она услышала, как звонит телефон, и пошла было к нему, но поняла, что дойдет до него только тогда, когда он перестанет звонить.

Поздняя муха зажужжала под ее носом, и она отмахнулась.

Эли не знала, сколько времени прошло перед тем, как до нее донесся странный звук — рычание и хруст — и злой мужской голос: «Убирайтесь, паршивые псы!» Послышался вой. Хлопнула дверь. Элисон подождала, сердце ее учащенно забилось. Происходило что-то странное. Потом из-за угла дома показался пес, голодный и свирепый.

Эли наклонилась, совершенно ошарашенная увиденным. Псов никогда не выпускали днем! Как будто почувствовав ее испуг, черный доберман остановился и посмотрел вверх. Он открыл огромную пасть, язык его вывалился наружу, а слюна потекла на бурую траву. О, мама! — в неистовстве подумала Элисон. Как же мама придет теперь домой?!

15 сентября 1899

День был великолепным. Джинкс шла по побуревшей траве к мощеной дороге, ведущей к главному входу. Осенний воздух, хрустящий и прохладный, был и тем же, что она вдыхала, сидя на веранде башен, и одновременно совсем другим, сладким и чистым, как свежевзбитое масло.

Ей захотелось снять шляпку и высвободить волосы, поднять юбки и побежать по полю, как она делала это с Райлем. Как хорошо было им вместе! Но она не хотела сегодня думать о Райле. Сегодня было не время для сожалений и горечи по поводу потерянной любви.

Она подняла было руку к дверному звонку, но уронила ее и повернула ручку двери. В конце концов, это и ее дом.

Огромный холл в три этажа выглядел почти так же, как и раньше. Яркий солнечный свет струился из окон на стены, облицованные английским дубом. Гостиная лесопромышленного короля Северо-Запада была отделана тщательно отполированным деревом, подчеркивавшим величие и воздававшим хвалу хозяину. Куполообразный потолок, отделанный красным деревом, контрастировал с сосной и ценными породами деревьев Южной Америки. Теперь в холле было жарко, стоял какой-то затхлый запах спертого воздуха. С потолка струился свет, который давали сотни электрических лампочек, а в камине горел огромный костер, жар которого только усугублял чудовищную жару, стоявшую в комнате.