— Тогда выходит, что, куда б ты ни поехал, всюду точно так же, как и там, где ты уже был, — сказала Джинкс, не в силах скрыть своего разочарования.

Он закинул голову и рассмеялся.

— Ты не поверишь! Но именно люди делают одно место не похожим на другое! Дай-ка я тебе вот что расскажу. На французском побережье Средиземного моря находится самое дорогое, исключительно дорогое место в мире. Именно там развлекаются самые богатые мира сего. Знаешь, что случилось там несколько лет назад? Джон Муседун, старый матрос, которому присуще больше озорства, нежели здравого смысла, обвел этих миллионеров вокруг пальца — и они до сих пор не знают, как это произошло. — Эрик вытащил табакерку и начал набивать трубку. — Как-то во время своих странствий Джону посчастливилось найти сундук с монетами — маленький сундучок, набитый золотыми и серебряными дублонами. Они не так уж много стоили, но старый Джон вообразил, что они помогут ему скрасить его последние годы. И вот он потащил свои старые кости на юг Франции, чтобы погреть их там на солнце. Но увидел мезонины с ровными лужайками и фантастическими подъездами и не смог устоять.

Джинкс в нетерпении наклонилась, так как Эрик замолчал, чтоб зажечь трубку.

Заклубился сладкий, пахнущий вишней дымок.

— Старый Джон зарыл несколько монет на берегу, там, куда богачи приходили на воды. Потом он сел в сторонке и приготовился наблюдать забавное зрелище.

— И что случилось?

— Ну, по городу поплыли слухи о найденном сокровище. «Это место принадлежало пиратам», — шептали вокруг. «Нет, — опровергал кто-то эту версию. — Здесь был некто иной, как Черная Борода». — Эрик рассмеялся. — Люди могут поверить во что угодно, если речь идет о деньгах. Во всяком случае, все в городе теперь искали золото, для чего перерыли весь берег и порушили все прекрасные лужайки и пляж. А старый Джон просто сидел и посмеивался.

Джинкс не смогла сдержать своего смеха.

— Какой ужасный старик, — сказала она. — Он и вправду это сделал?

— Вправду. Он исключительный прохиндей. Ему удавалось годами получать бесплатную выпивку в маленьком прибрежном бистро в Тулоне за счет рассказа об этой истории с привлечением пары газетных вырезок в качестве доказательства.

— Кузен Эрик…

— Просто Эрик, — мягко поправил он. — Ты не думаешь, что пора уж нам обходиться без этого слова «кузен»?

— Ну тогда Эрик. Что я хочу спросить; из всех мест, где ты был, какое лучшее?

Он долго молчал, а глаза его, изучающие ее, были необыкновенно серьезны.

— Лучшее — несомненно, здесь, — наконец сказал он, — и сейчас. — И он усмехнулся как будто для того, чтобы уменьшить серьезность сказанного. — Самое лучшее — всегда там, где есть ты, Рыжая. Вот такая она — жизнь, и каждый день в ней непременно самый лучший.

Она подумала было, что он сделал в некотором роде заявление, настолько серьезным он выглядел, но его смех и то, что он сказал в конце, разубедили ее. Джинкс не хотела бы, чтоб он влюбился в нее, подобно местным мальчишкам. Но, конечно же, с ее стороны глупо так думать. Кузен Эрик был бывалым человеком, повидавшим мир, на десять лет старше ее, и так как ей в ноябре исполнялось шестнадцать, значит, ему было уже двадцать пять. Она никогда не считала его старым. Но с ее стороны, конечно же, было глупо думать, что он имеет к ней романтический интерес, как и местные мальчики. Уголком глаза она наблюдала за ним. Он был красивым мужчиной ростом примерно 5 футов и 10 дюймов, коренастым, с коричневой бородкой и усами, загорелым дочерна, а в океане его серых глаз таилась какая-то загадка. Когда Эрик поддразнивал кого-то, в глазах его мерцал свет, пляшущий подобно солнечным бликам на волнах. Ей нравился Эрик больше, чем кто-либо, кого она знала, за исключением Райля, разумеется.

Воспоминание о Райле укололо ее.

Наверное, Эрик заметил, как она вздрогнула, потому что его взгляд заострился.

— Кем бы он ни был, — сказал он, — он чертовски везучий парень.


Тем воскресным днем они ускользнули с концерта Эйлин, чтоб глотнуть прохладного воздуха на боковой веранде. Если б кто-то иной, а не Эйлин, устраивал воскресный концерт, он вызвал бы на побережье скандал, но поскольку его устраивал лидер миллтаунского общества, приглашения были приняты с удовольствием. Джинкс томилась в своем бледно-зеленом шелковом платье с огромным турнюром, который уже выходил из моды, из-за чего она чувствовала себя ужасно неудобно. Эрик в своем темно-сером шерстяном костюме стоял у перил с неизменной трубкой в руке. Из гостиной лились звуки Баха в исполнении городского струнного квартета.

— Его длина триста девяносто четыре фута, — сказал Эрик Джинкс, — он из стали, а мачты его — в двести футов высотой, в три фута толщиной у основания.

Когда Эрик рассказывал о «Тихоокеанской колдунье», лицо его светилось гордостью и любовью, и Джинкс подумала, что он говорит о ней как о женщине.

— Она берет на себя пять тысяч тонн груза, — продолжал он, не обращая внимания на аплодисменты, раздавшиеся из комнаты, — и делает в среднем восемь узлов в час, даже в непогоду. Корабль — четырехмачтовый, с квадратными парусами впереди, стакселем и гафельным марселем на четвертой мачте. На нем шестнадцать кливеров, и опорами оснащены и нос, и корма. Площадь его парусности — пять тысяч квадратных футов.

— Ты говоришь о своем корабле как о человеке — как о женщине, — поддела его Джинкс. Но Эрик не рассмеялся:

— Он для меня действительно как женщина, прекрасная и капризная, одна из наиболее волнующих женщин, известных мне. — Глаза его буравчиками впились в глаза Джинкс.

— Поедем со мной во Фриско, Рыжая увидишь мою леди.

Она почувствовала себя заинтересованной.

— А мне можно?

— Почему ж нельзя? Отец едет. Нет причин, по которым тебе нельзя было бы ехать. Может быть, тогда грусть уйдет из этих прекрасных зеленых глаз? — Он сел рядом с ней. — Ах, Рыжая, если б ты хоть один раз почувствовала ветер на своем лице, а под ногами качающуюся палубу, увидела бы великолепную бездонность неба ночью, то…

Неожиданно ей безумно захотелось всего этого.

— Ну, все это мне, к сожалению, недоступно. Но если я поеду во Фриско, то по крайней мере смогу ступить на борт «Тихоокеанской колдуньи». И когда ты снова уйдешь в море, смогу представить тебя на капитанском мостике и в твоей каюте. — Она взглянула на него:

— Я буду скучать по тебе, Эрик, когда ты будешь в море.

— Моя каюта очень хорошо обставлена, — медленно сказал он, глядя ей прямо в глаза, — она в самом деле очень изящная, даже по сравнению с этим домом. Знаешь, немецкие капитаны частенько берут с собой в плаванья жен. Поэтому и моя каюта была оборудована с учетом этого.

Она нервничала, когда Эрик вот так смотрел на нее. Джинкс разгладила волосы.

— Хорошо, — сказал Эрик, неожиданно вскакивая, — если мы не хотим рассердить маму, то нам лучше вернуться внутрь.

После концерта ни разу не представилась возможность обсудить поездку Джинкс в Сан-Франциско. Тетя Эйлин очень плотно распланировала день. За концертом последовал маленький ужин, а за ним — декламация.

Джинкс думала, что умрет от скуки, но Эрик рассмешил ее своими угрозами ущипнуть, если она не перестанет зевать, прикрываясь веером.

— Не посмеешь, — прошептала она в ответ.

— А ты попробуй, — прорычал он, зловеще нахмурившись.

Когда гости разошлись, Джинкс быстро пожелала всем спокойной ночи и устремилась к вожделенной кровати. Но сон не шел к ней, а когда она наконец забылась им, ее посетило видение. Тетя Эйлин в нем давала костюмированный бал. Приехал в красных кальсонах Райль, одетый Люцифером, у него были огромные рога и длинный хвост. Над его золотыми волосами клубился дым, и когда он говорил, то изо рта его выбивалось пламя. Он поманил ее, и она с удовольствием последовала за ним, все глубже и глубже погружаясь в огненную феерию. Вот она как раз собиралась ступить с ним в самый жар пламени и тут услышала зов:

— Рыжая… Рыжая, не ходи туда. Если ты еще хоть раз согрешишь со своим братом, то будешь уже потеряна навсегда.

Она проснулась от собственного крика. Берта склонилась над ней.

— Мисс Джинкс, проснитесь!

Сон был таким реальным, что она боялась засыпать снова. «О Райль, Райль… — рыдало ее сердце. — Наша любовь была такой чистой. Как могло случиться, что она превратилась в такую муку? Как могло это быть грехом, если было столь прекрасно?»…

К утру она снова задремала, и когда Берта разбудила ее, чтобы идти к завтраку, Джинкс пришлось в спешке одеваться, что было нелегко, так как она опять чувствовала тошноту, и даже большую, чем раньше.

Она пришла в столовую как раз тогда, когда все сели завтракать, но от вида густого желтого масла, тающего на слоистых бисквитах, ей опять стало плохо.

Все обсуждали возможность ее поездки в Сан-Франциско.

— Ты не сможешь поехать с ними, — сказала Эйлин, поворачиваясь к Джинкс. — Мне очень жаль, дорогая, но утром мы получили телеграмму от твоей мамы. Твои родители привозят к нам Райля, чтоб он начал работать с Уилли, а тебе мама велит упаковывать вещи и готовиться к возвращению домой с ней.

До Джинкс только сейчас дошло, что ведь сейчас сентябрь и, следовательно, Райль должен приехать в Миллтаун.

«Я не готова к тому, чтоб увидеться с ним», — пронеслось у нее в голове.

Джинкс взглянула на Эрика, прекрасно понимая, что он ничего не сможет сделать, но надеясь на что-то. Он подмигнул ей:

— А почему бы нам не послать тете Джо телеграмму и не попросить у нее разрешения на поездку Джинкс в Сан-Франциско?

— Да, это можно сделать, — ответила его мать, — но, может быть, лучше просто отложить поездку? В конце концов, они ведь уже скоро будут здесь. Почему бы не подождать их?

Сердце Джинкс сдавило. Сейчас ее вытошнит. Она встала, как сквозь туман видя, что Эрик поднялся и обошел вокруг стола. Он так медленно подошел к ней, что она даже удивилась, когда почувствовала его руку на своей. Джинкс встретилась с ним глазами — с его стальными серыми глазами. Они приказывали ей стоять и не давать той пропасти, что разверзлась перед ней, увлечь себя. Эрик держал ее за руку.

— Может быть, пойдем прямо сейчас и пошлем телеграмму? Хорошо, мама? Мы можем послать тете Джо телеграмму и попросить у нее разрешения на то, чтобы Джинкс поехала с нами.

— Ты что, не можешь дождаться субботы? «Нет, скажи „нет“«, — молили глаза Джинкс.

— Дело не в этом. Просто мы скоро будем загружать «Тихоокеанскую колдунью», и я хочу к семнадцатому быть во Фриско.

— Безусловно, вы можете попросить у нее разрешения, но я очень сомневаюсь в том, что Джо позволит Джинкс поехать в Сан-Франциско без соответствующего сопровождения.

Эрик рассмеялся:

— Но ведь с нами будет отец! Разве можно придумать лучшего сопровождающего, чем он? — Он повернулся к Джинкс. — Почта на другом конце двора. Ты можешь даже не надевать шляпки. — Он повел ее к дверям.

Снаружи Эрик обнял ее за талию.

— Ты чуть не упала в обморок, Рыжая. С чего бы это? Может быть, нам стоит немного поговорить, прежде чем послать ту телеграмму?

Он отвел ее в сад к укромной скамейке за изгородью.

— Ну, а теперь, красавица, я хочу узнать, почему ты в таком волнении из-за приезда своей семьи.

Она попыталась было отвернуться, но он взял ее за подбородок и притянул к себе.

— Скажи мне, Рыжая, ты можешь мне довериться.

Рыдания охватили ее — совсем как в ту ночь, когда мать сказала ей, что Райль — ее брат.

— Я так отчаянно люблю его, — всхлипывала она, — мы хотели пожениться, но теперь… мы не можем. О, Эрик, я хотела бы умереть.

Его руки накрыли ее словно одеялом, мягкая борода коснулась щеки.

— Счастливчик, — пробормотал он.

Джинкс почувствовала его губы на своих волосах, щеках, веках. Она подчинилась ему и постепенно расслабилась в нежной теплоте его ласк, пропитанной знакомым вишневым запахом.

«По крайней мере хоть кто-то любит меня, — подумала она. — Хоть кто-то еще хочет прижать меня к себе».

Рыдания ее прекратились, и она затихла, прижавшись к нему.

— Лучше? — прошептал он. Она кивнула, и медные пуговицы его пиджака оцарапали ее щеку.

— Твоя семья не одобряет твоего молодого человека?

— Да. — Джинкс было проще, чтобы он так думал. Она ведь не могла рассказать ему, что Райль — наполовину брат ей, не могла поведать правду об отце и Гейл Толмэн. Джинкс уставилась на аккуратно подстриженную изгородь и поздно цветущие розы. Если она останется здесь, то все обо всем узнают. Она не может смотреть на Райля так, чтобы не обнаружить своих чувств к нему. Как сможет она удержаться от того, чтоб не броситься к нему в объятия и не объявить во всеуслышание, что любит его? Джинкс знала, что не сможет этого сделать.

Эрик непременно должен увезти ее в Сан-Франциско. Должен! Все что угодно, только бы не видеть Райля! Может быть, потом, когда-нибудь, но не сейчас. Эрик протянул ей платок.