— Мне бы хотелось, чтобы мы поженились немедленно, — продолжал он, — но тебе надо закончить школу, — твердо добавил он, и Салли вздохнула. — После того как ты закончишь учиться, мы поговорим, как быть дальше. — Потом, как надеялся Тадаси, у них будет ребенок. Им придется подождать только до июня. Но за последние три года они потеряли так много, что теперь Тадаси мечтал обо всем сразу: о жене, семье, детях, хорошей еде, теплой одежде, настоящей квартире с отоплением. — Надеюсь, я тоже смогу найти работу в Нью-Джерси. — В отличие от Хироко, он имел диплом колледжа и прошел подготовку для работы в больницах. — Я поговорю с твоей матерью, — пообещал он.

Так он и сделал на следующий день. Вначале Рэйко была изумлена. Она считала, что Салли еще слишком молода, но согласилась с Тадаси, что в лагере люди взрослели быстрее и умирали молодыми, как Так. И вот теперь ее девочка собиралась замуж. Рэйко любила Тадаси, считала, что он станет хорошим мужем для Салли, и согласилась взять его с собой. В тот же день Тадаси обсудил свои планы с матерью, и она поняла его. Мать Тадаси собиралась в Огайо, к своей сестре, и потому охотно смирилась с тем, что сын отправится в Нью-Джерси и даже женится на старшей дочери Танака. Сначала женщина думала, что он говорит о Хироко, и не скрывала! недовольства, помня о существовании Тойо, но когда узнала, что сын влюблен в Салли, обрадовалась и пожелала ему счастья. Салли и Тадаси ликовали. Теперь вся семья была в сборе — кроме Хироко. Она по-прежнему настаивала на том, что должна вернуться в Сан-Франциско.

— Позднее я всегда смогу присоединиться к вам, — снова пообещала она. Но теперь ей не терпелось увидеть места, где она когда-то бывала, — воспоминания вызывали у нее сладкую грусть. Даже здесь, в лагере, видя кого-нибудь из знакомых, Хироко вспоминала, что вскоре уедет и никогда больше не увидится с этим человеком. Все чаще она плакала, подхватив на руки Тойо. Вскоре он будет единственным знакомым и любимым для нее существом в большом городе Хироко надеялась, что Тойо никогда не вспомнит место, где он родился, и уроки, которые усвоил в лагере.

В Новый год они отправились в храм и отметили годовщину смерти Такео, а затем побывали на кладбище. Рэйко было горестно уезжать, оставляя мужа здесь, однако делать было нечего — она могла увезти с собой лишь воспоминания в сердце. Они долго стояли у могилы, а затем дети оставили Рэйко наедине с Таком. Земля вокруг затвердела и замерзла, как год назад, во время похорон. Вернувшись в свое крохотное жилище, семья начала укладывать вещи.

Сборы заняли всего два дня. Большинство вещей они раздали, многие из них были бесполезны. Им хотелось сохранить совсем немногое, так что львиную долю работы занимала сортировка. Кто-то нашел старый чемодан, и Рэйко складывала туда одежду, а Хироко уложила еще один кукольный домик для Тами — сейчас это был просто сувенир, вряд ли девочка удосужится даже распаковать его.

Все вещи Хироко и Тойо поместились в одну сумку, ту самую, которую Хироко привезла с собой. Этих вещей было так мало, что ей не требовался чемодан. Рэйко дала ей двести долларов, чтобы продержаться, пока Хироко не найдет работу, и Хироко сложила их в сумочку. Родственники из Нью-Джерси прислали им пятьсот долларов на дорогу и сказали, что будут рады прислать больше, если потребуется. Но купить предстояло только билеты на поезд. Рэйко решила добраться поездом до Нью-Джерси, выехав из Сакраменто.

На следующий день предстоял отъезд. Утром пришел Тадаси со своими вещами и помог закончить сборы. Рэйко отдала свою хибати[16] соседям — она купила ее у семьи, уехавшей в Японию в самом начале пребывания на озере Тьюл, а старые игрушки подарила семье, живущей через дорогу. Фотография Кена уже покоилась в ее сумке, воспоминания — в сердце, вместе с памятью о муже.

Наконец, покончив с делами, они в последний раз обошли две крохотные комнаты, в которых прожили два года.

Соломенные матрасы были убраны, железные кровати стояли с голыми сетками, татами, которые сплела Хироко, исчезли, кухонная утварь была роздана или выброшена. Чемодан и сумки стояли на крыльце, комнаты были пусты.

— Забавно, — проговорила Салли, глядя на мать. — Никогда бы не подумала, что мне будет так грустно уезжать отсюда.

— Покидать дом всегда трудно… некоторое время здесь был наш дом… — Для Рэйко это время было очень долгим, как и для остальных. Хироко плача попрощалась с сестрами из лазарета, особенно с Сандрой. Здесь родился ее ребенок, и, несмотря на страдания, Хироко было о чем вспомнить.

Здесь у нее появились друзья, они шутили, играли, смеялись за колючей проволокой, под постоянным надзором охранников.

— Ну, вы готовы? — негромко спросил Тадаси. Он уже попрощался с матерью — та уехала в Огайо еще вчера. Это было печальное прощание, но Тадаси знал, что матери хочется пожить у сестры.

В лагере бывшие пленники получили бесплатные билеты на поезд до Сакраменто и пятьдесят долларов на семью на расходы. После того они были предоставлены самим себе.

Тадаси и Танака собирались сесть на поезд, а Хироко отправлялась автобусом до Сан-Франциско. Рэйко беспокоилась, глядя, как она уезжает совсем одна, но Хироко уверяла ее, что все будет в порядке. У нее не было ни единого знакомого в Сан-Франциско, но она твердо пообещала: если не сможет найти работу, то сядет на поезд, идущий в Нью-Джерси прежде, чем у нее кончатся деньги. Ей оставили телефонный номер и адрес родственников Рэйко.

Они подхватили сумки, а Тадаси и Салли вдвоем несли чемодан. Рэйко подозревала, что никогда не решится его открыть, но все-таки взяла с собой — в нем лежали маленькие, неуклюжие самодельные вещицы с озера Тьюл.

Автобус ждал у ворот, рядом уже собралась толпа. Как всегда, неподалеку стояли солдаты, но больше для поддержания порядка. Теперь они походили скорее на полицейских, чем на охранников. Солдаты помогли Хироко внести сумку в автобус, пожали бывшим пленникам руки и пожелали им удачи. Странно, никто не держал друг на друга зла. Все, что ни случилось между ними — хорошее или плохое, было кончено. Наступил январь 1945 года, и вскоре Тьюл, Манзанар и другие лагеря остались лишь в воспоминаниях бывших заключенных.

Когда автобус тронулся с места, Хироко прильнула к окну, стараясь сохранить в воспоминаниях бараки, пыль, холод', знакомые лица, детей, которых она выходила, тех, которые умерли, тех, кто уже успел уехать, — все это должно было навсегда врезаться ей в память.

Тойо сидел у нее на коленях, теребя прядь материнских волос. Прижав к себе, Хироко поцеловала его. Когда-нибудь ей предстоит рассказать сыну, в каком месте он родился, но он никогда не поймет мать, никогда не увидит лагерь своими глазами. Оглядывая остальных пассажиров автобуса, Хироко заметила на их лицах такую же боль и любовь, муки расставания с местом, где они пробыли так долго. Откуда-то сзади послышался негромкий голос: «Теперь мы свободны». Автобус вывернул на шоссе и направился к Сакраменто.

Глава 17

Для Хироко расставание с Тадаси и родными на станции было самым тяжелым в жизни. Все горько плакали; чувства, которые они сдерживали при отъезде из лагеря, теперь выплеснулись наружу. Даже Тадаси плакал, прощаясь с всхлипывавшей Хироко, и, когда поезд тронулся, Хироко и Тойо замахали руками.

Хироко целовалась с родными на платформе, и они едва успели вскочить в поезд. После их отъезда Хироко ощутила внутри тянущую пустоту — такого еще никогда не было. Как потерянная, она добрела до автовокзала, неся на руках Тойо и сумку. Ее провожали взглядами, но никого не удивлял вид японки, устало бредущей куда-то, никто не кричал вслед «Япошка!», не отпускал грубые шуточки, однако война еще не закончилась. Хироко удивлялась — неужели все забыли о том, как прежде относились к японцам, или просто потеряли к ним интерес?

Было уже пять часов дня, и Хироко купила сандвич для себя и сына. В половине шестого, точно по расписанию, автобус выехал со станции, направляясь в Сан-Франциско.

Поездка прошла без приключений, Тойо почти всю дорогу проспал, а у залива Хироко во все глаза смотрела на мост, удивляясь его красоте. Он казался бриллиантовым ожерельем на поверхности воды. Кругом все выглядело чистым и идеальным: ни Следа колючей проволоки, ни автоматов, ни тесных домишек; никто не спешил домой, обернувшись под одеждой газетами, чтобы не промерзнуть, никто не спал на колючих соломенных матрасах. Хироко даже не представляла себе, что значит спать в настоящей постели или на удобном футоне. Она улыбнулась, осознав, что за три с половиной года с тех пор, как покинула Киото, она стала настоящей американкой. Правда, это превращение далось ей с трудом.

Ночь она провела в маленькой гостинице, думая о родственниках, уехавших на поезде. Для них переезд был большим событием. Вспоминая о Тадаси и Салли, Хироко улыбалась. Она уже скучала по ним, но считала, что приняла правильное решение.

На следующее утро, позавтракав вместе с Тойо, она направилась к телефонной будке. Держа за руку малыша, она долго листала справочник и задрожала, увидев знакомое имя.

Может, напрасно она это задумала, может, стоит обратиться в агентство… Но несмотря на все сомнения, что-то подсказывало Хироко, что она поступает правильно.

Хироко набрала номер, и на другом конце линии тотчас подняли трубку. Она не стала называться по имени, просто представилась «подругой из колледжа».

— Слушаю, — отозвался приятный голос.

— Энн? — спросила Хироко, сжимая трубку дрожащей рукой и стараясь говорить отчетливо. Она прижала к себе Тойо. Малышу уже наскучило стоять, он вертелся. Ему не было и двух лет, он не понимал, куда делись остальные. Для него случившееся было лишь непонятным приключением. Он все время повторял имя Тами, и Хироко объясняла ему, что Тами уехала на поезде, но Тойо не понимал, что такое поезд.

— Да, это Энн, — послышался сдержанный ответ. Энн Спенсер не утратила аристократических манер. На следующий день она возвращалась в колледж после рождественских каникул. В июне она должна была получить диплом, а для Хироко колледж стал лишь отдаленным воспоминанием. — Кто говорит?

— Хироко, — просто отозвалась она. — Хироко Такасимая. — Из колледжа, из Танфорана, с озера Тьюл… может, Энн забыла ее, но почему-то Хироко сомневалась в этом.

После паузы послышалось приглушенное восклицание.

— Ваша корзина помогла нам продержаться несколько дней, — печально добавила Хироко.

— Где ты? — мягко спросила Энн, не в силах признаться, что она рада или удивлена звонку.

— Вчера нас отпустили из лагеря. Мои родственники уехали в Нью-Джерси.

— А ты, Хироко? — расспрашивала Энн. Они когда-то были всего лишь соседками по комнате, но не подругами.

Однако дважды Энн извинялась перед Хироко. — Где ты? — снова спросила она.

— Здесь, в Сан-Франциско. — Хироко смутилась, но взгляд на Тойо придал ей смелости. — Мне нужна работа. — Ее голос прозвучал так умоляюще, что она уже пожалела о своей просьбе и звонке. Однако было поздно. — Я только хотела узнать, не знаете ли вы… или ваши родители, или друзья… может быть, кому-нибудь нужна прислуга для уборки в доме… для любой работы… Два года я проработала в лазарете. Могу ухаживать за детьми и стариками…

— Ты знаешь мой адрес? — решительно перебила Энн, и Хироко кивнула.

— Да, он есть в телефонном справочнике.

— Приезжай ко мне прямо сейчас. Возьми такси, я заплачу. — Энн не знала, есть ли у Хироко приличная одежда, голодна ли она и есть ли у нее деньги.

Хироко вышла из будки и остановила такси, но заплатила сама и с удивлением увидела, что Энн ждет ее у дома. Но Энн была еще больше изумлена, заметив Тойо.

— Это твой ребенок? — еле выговорила она, и Хироко с улыбкой кивнула. В то время как Энн играла в теннис, учила французский, отдыхала на озере Тахо, Хироко растила сына.

— Да, мой, — гордо глядя на сына, ответила она. — Его зовут Тойо.

Энн не стала спрашивать, как фамилия ребенка или вышла ли Хироко замуж. Глядя на нее, Энн подозревала, что лучше об этом не заикаться. Платье Хироко оказалось не только безобразным и мешковатым, но и старым, из грубой ткани.

— Я говорила с мамой, — объяснила Энн, стоя на тротуаре у дома. — Она даст тебе работу, но, боюсь, не самую легкую. Нам нужна помощница на кухне. — Снова взглянув на Тойо, Энн поняла, что присутствие ребенка ничего не меняет. — Ты можешь брать ребенка с собой, когда будешь работать на кухне, — добавила она, открывая дверь. Уже в доме Энн спросила, не голодна ли Хироко, но та ответила, что они успели позавтракать.

Энн провела Хироко в отведенную ей комнату. Комната была маленькой, опрятной, без каких-либо украшений, но гораздо удобней, чем жилье, в котором Хироко провела почти три года. Она была благодарна за работу, а когда узнала, что у нее будет своя комната, не удержалась, чтобы не сказать:

— Не знаю, как мне благодарить вас, Энн. Вы совсем не обязаны помогать мне.