С недавних пор последнее словосочетание стало использоваться как ругательство, но это никого не вводило в заблуждение. Может, наш мастер тайно сочувствует Риму? Уилл прав: прикинуться можно кем угодно.

— Нам надо выбрать те праздники, что предполагают большое скопление народа. Нынче к нам соберется, похоже, вся Англия. Вам известно, что даже глава клана Дональд, лорд Островов, присылает к нам племянника?

— Я слышал, что там они попивают кровь, — заметил Хоббинс — Они же, говорят, остались язычниками.

— Чепуха.

Я с нетерпением ждал знакомства с потомком древних гэлов и викингов. Мне еще не приходилось встречаться и дружески беседовать с настоящим горцем. Вдобавок он ненавидел моих недругов из шотландских низин. А враг моих врагов — мой друг. Прекрасная старая поговорка.

— Вот список возможных увеселений, — сказал мастер, раскручивая аккуратно исписанный пергамент.

С большим трудом мы составили перечень развлечений для пятнадцати сотен дам и кавалеров. Если наши планы провалятся, то гостей приберет к рукам дьявол.

* * *

Приглашенные начали съезжаться к середине декабря. Сперва они знакомились друг с другом и с таким интересом осматривали дворец, что вовсе не было надобности их развлекать. Число прибывших постоянно росло, и как-то раз, двадцатого декабря, я выглянул из окон королевских покоев и увидел, что задымили все каминные трубы Хэмптон-корта. Во внутреннем дворе дружным, почти солдатским строем поднимались вверх струйки печного дыма; незримое трубное воинство густо туманило небеса над боковыми дворами.

— Завтра начинаем, — проворковал я.

Прекрасная Екатерина привольно раскинулась на королевской кровати. Ее серебристая атласная ночная рубашка переливалась в отблесках пламени камина, где горели ароматные поленья.

— Королевское Рождество, — сонно произнесла она. — Что вы подарите мне?

Какое же она еще дитя! Но я не разочарую ее. Приготовленный ей подарок потрясет весь двор, все королевство.

— Терпение, моя милая.

Мне нравилось поддразнивать молодую женушку. Я старался приучать ее к терпению и в постели, заставляя ждать, и медлил сам ради того, чтобы доставить ей высшее наслаждение. Я возбуждал ее постепенно и мягко, искусно доводя до дрожи, трепета и полного изнеможения. Хотя она жаждала получить все удовольствия разом.

— Неужели вы не можете хотя бы намекнуть? — надув губки, спросила она.

— С удовольствием. Подарок связан с цветами.

Садоводство ее не интересовало, поэтому она прекратила вопросы.

— Завтра я устраиваю благородную охоту. Леди тоже приглашены. Вы поедете на арабском скакуне, присланном вам в качестве свадебного подарка рыцарями-госпитальерами.

Последнее отчаянное подношение в надежде на мою милость, перед тем как их цитадели закрыли в Англии. Мне не хотелось вспоминать об этом.

— На кого же мы будем охотиться?

— На вепря.

— В день святого Томаса? А вы не боитесь Дикой охоты?

Раздался треск поленьев, и пылающая щепка отскочила к каминной решетке.

— Это всего лишь легенда, — сказал я.

— Охота… в самый короткий день года… когда так быстро темнеет с каждым часом… — В ее голосе прозвучала искренняя озабоченность.

— А что может случиться в сумерках?

Может, у нее есть какие-то тайные сведения?

— Говорят, если в такую ночь пойти на церковное кладбище… то можно увидеть, как сам святой Томас выезжает на огненной колеснице. А потом он призовет всех умерших и сожженных Томасов, они восстанут из могил и последуют за ним к кладбищенскому распятию, и полыхнет оно страшным неземным огнем…

Екатерина проникновенно рассказывала старинную легенду, и ее лицо озарялось чарующим светом. У меня возникло ощущение, будто я обнимаю вещую пророчицу, Кассандру.

— …а иногда этот святой утаскивает заблудшего охотника с собой на призрачную охоту. Или один из восставших Томасов… Подумайте же, дорогой милорд, каких Томасов, ныне покойных, вы встречали в жизни… Они обретут власть…

Меня пронзил суеверный страх, такой острый и ледяной, как рапира, пролежавшая январскую ночь на морозе. Покойные Томасы в моей жизни: Уолси, Мор, Кромвель. Что, если они восстанут из могил и набросятся на меня? Смогут ли они завладеть моей душой, дабы свершить тайный суд в кладбищенском мраке? Дух Уолси, покинувший давно разложившиеся и усохшие останки; безголовый Мор, истерзанный праведным самобичеванием; Кромвель с еще кровоточащей шеей, кипящий жгучей ненавистью… Их грязные саваны едва различимы в туманной мгле, мертвые подступают, окружают меня, опрокидывают на землю и…

— Нет! — выпалил я.

И в тот же миг, словно подтверждая мои мысли, опять затрещал огонь.

— Это глупые байки простонародья, и я знать их не хочу.

— Калпепер сам видел, — прошептала она. — Он рассказывал мне…

— Его тоже зовут Томас. Да такие, как он, что хочешь придумают для завлечения красоток. Пыль в глаза пускают, дескать, мы храбрецы хоть куда! И как же он избавился от жуткой хватки костлявых пальцев?

Она обиженно отвернулась.

— Вы не верите мне. Прекрасно, тогда отправляйтесь завтра на эту охоту. Раз вы готовы посмеяться над святым и всеми прочими Томасами.

Боже! Только сейчас, вспоминая те события, я понял: именно Томас, живой, не покойник, посмеялся надо мной в тот день, пока я охотился, оставив дома прелестную даму. И поднялся он не из могилы, а прямо с тюфяка за моей кроватью… и умело заловил мою собственную жену. Я с пылом и страстью скакал по лесу, и она делала то же самое, только в королевской опочивальне. Так же, как я всадил копье в щетинистого кабана, он всадил свое копье в молодую королеву. Или они заранее назначили свидание, и, рассказывая о призрачных Томасах, она отчаянно пыталась избежать греха и сохранить остатки добродетели? Могло бы все кончиться иначе, если бы я проявил осторожность?

Наша охота оказалась удачной…

Копыта лошадей процокали по плитам дворцового двора. На волокушах тащили следом трех здоровенных оленей и одного могучего вепря. Из всех окон высунулись зрители, встречая нас ликующими криками. Рождественские празднества начались.

XXXIII

Воспоминания о тех двенадцати днях сливаются в волшебный красочный каскад музыки и веселья. Праздник продолжался со дня охоты на вепря и до заключительного карнавала. Повседневную одежду убрали в сундуки, обычную разухабистость сменили скрупулезно продуманные учтивые жесты, а скромность и бережливость попросту исчезли. Камины полыхали сутки напролет; огарки не успевали угаснуть, слуги надрывались, притаскивая из кладовых тяжеленные корзины со штабелями новых свеч; бочки эля вскрывались каждые два часа, и никто даже не пытался подсчитать, сколько мы выпили вина. Избранные менестрели с виолами, блокфлейтами и ребеками бродили по коридорам и галереям, играя в свое удовольствие или исполняя пожелания гостей. Мария, Елизавета и Эдуард попросили разрешения поиграть с музыкантами, и я с радостью дал согласие. Все мои дети любили музыку и обладали недурными способностями. Мария предпочитала французскую виолу и присоединилась к группе музыкантов, развлекавших гостей в Большом зале; Елизавета в костюме пажа играла на флейте с оркестром итальянцев; а малыш Эдуард, уже вполне освоивший барабан, аккомпанировал мальчикам-хористам.

* * *

Двадцать третьего декабря я вызвал эту троицу к себе для особого совещания. Для нашей встречи я выбрал небольшую приемную, укромное, обшитое дубовыми панелями помещение за верхней галереей.

Первой явилась Елизавета, причем пришла одна, без няни Эшли. Я похвалил ее: в простом коричневом костюмчике она напоминала юного менестреля, ее великолепные, зачесанные назад волосы скрывались под шапочкой. Жизнерадостный семилетний ребенок. Она захватила с собой перо и папку с бумагами. Следом пришла Мария, извинившись за легкое опоздание. Пухлого и розовощекого Эдуарда, облаченного в синий бархатный наряд, сопровождала няня. Ему уже шел четвертый год.

— Итак, прошу вас, присаживайтесь, — оживленно предложил я, испытывая необычайный прилив гордости при виде своих отпрысков. — Мне нужно узнать ваше мнение о тех играх, что мы собираемся устроить в канун Рождества.

Мария и Елизавета выглядели разочарованным. Неужели они ожидали, что я буду советоваться с ними о парламентских делах?

— Я больше не играю в игры, — еле слышно вымолвила Мария.

— А вот и нет, — возразила Елизавета. — Вы любите играть в карты и заключать пари.

Пари? Мария стала азартным игроком? А я даже не догадывался.

— Только она вечно проигрывает, — продолжила Елизавета, — и берет у меня в долг.

— Больше ничего не одолжу у вас, — бросив хмурый взгляд на сестру, проворчала Мария. — Вот только верну деньги…

— До Рождества уж точно не вернете, иначе вам пришлось бы удерживаться от игр все праздники, а ведь к нам со всего королевства съехалось множество азартных игроков. Наверняка вы не способны на такую жертву, — весело предсказала Елизавета.

Мария пожала плечами, не удостоив ее ответом.

— Так значит, вы любите рисковать? — поддразнил я старшую дочь. — Кто бы мог подумать, глядя на ваши унылые наряды. Мария, ради меня и Рождества Христова, откажитесь хотя бы на праздники от фиолетовых и черных платьев. В них вы похожи на старую деву.

Мария обиженно поджала губы, а Елизавета стрельнула глазами в мою сторону. Я не догадывался, как болезненно Мария переживала свое незамужнее положение, она очень боялась, что никогда не выйдет замуж. Ей уже исполнилось двадцать четыре года, ее считали незаконнорожденной. Никто из протестантских или католических принцев других государств не захочет жениться на ней, пока Екатерину Арагонскую не признают вновь моей супругой. Вероятно, мне следует устроить брак дочери с одним из английских пэров. Да, надо позаботиться о ней.

— Я закажу для вас алое платье, — пообещал я. — Сегодня с вас снимет мерки швея, и за ночь она успеет его сшить… Да, в канун Рождества вы будете в алом наряде.

Она скривила губы. Честно говоря, по-моему, Мария не умела улыбаться. Она не была дурнушкой, но ее манера держаться отпугивала кавалеров. Я вздохнул. Матушка ее обладала большей соблазнительностью и женственностью, по крайней мере в двадцать четыре года. В кого же превратится Мария годам к пятидесяти?

— А какие игры, отец, вы предлагаете для дворцовых праздников? — радостно спросила Елизавета.

— Настольные игры, скажем игра в кости, привлекут далеко не всех гостей. И для остальных — для тех, кто хочет порезвиться, — нам придется подыскать иные забавы.

Делая вид, что перебираю в уме развлечения, я оценивал младшую дочь. Не красавица. Умна. Но настолько, чтобы скрывать это. В ней есть притягательная сила. Она пробуждает интерес. Так же как… ее мать. Те же проницательные, оценивающие глаза. Легкие проворные пальцы.

— Игры для всех желающих, — продолжил я, — без денег. В них может играть большое число людей, кто угодно — дамы и кавалеры, мальчики и девочки, которые просто хотят повеселиться и похвастаться своими лучшими нарядами. Нравится ли вам игра в жмурки?

— Ах, ну конечно, — сказала девочка. — А еще мне нравится «Пчелка». Никому не хочется быть ужаленным или пойманным и узнанным, как в жмурках.

— И мне! И мне! — воскликнул Эдуард, захлопав в ладоши.

— Сможет ли он играть? — спросил я.

— Играть может кто угодно, — заверила она меня. — Даже немощный старичок вроде сэра Энтони Броуна. Или Брэндона.

Брэндон? Старичок? Ему уже за пятьдесят. М-да, староват.

— Или мой дядюшка Норфолк. И даже… — прыснула она от смеха, — моя двоюродная бабушка, герцогиня Норфолк!

— Эта старая карга? — усмехнувшись, бросила Мария. — Хотелось бы поглядеть, как она прижмет к стенке своего бывшего муженька. Да она поколотит его, как два года назад его полюбовницу!

— Нет, скорей уж он прижмет ее, и она опять умоется кровью.

Откуда, интересно, они разузнали о Норфолке и его любовном треугольнике?

— Нам нужны и другие игры, — церемонно произнес я. — Как вы относитесь к «Туфле по кругу»?[25]

Эту игру я запомнил с первого своего Рождества.

— Детская забава! — со смехом воскликнула Елизавета.

— В Рождество мы все дети.

— Послушные и воспитанные дети, — ворчливо добавила она. — Такие не показывают, что их расстроил проигрыш; им позволено играть допоздна, они могут веселиться целую ночь вместе со взрослыми, и никто не станет ругать их за то, что они без конца тащат в рот пирожные и сласти. И эти дети никогда, никогда не дерутся… зачем же драться, когда все дозволено?