Считая, видимо, что я вполне здоров, советники обрушили на меня все отвратительные подробности северного мятежа. Утверждения изменников: король — пособник дьявола, король стал анабаптистом, короля преследуют души убиенных им монахов — граничили с богохульством. Кем же правит английский монарх?

— Среди моих подданных полно отъявленных грешников! — воскликнул я, отвечая на свой мысленный вопрос. — Лишь несчастные бездельники вынашивают в душах мятежные замыслы.

Я окинул взглядом самодовольные лица моих советников. Что с ними? Какие злобные умыслы таятся в их душах?

— Ничего, скоро они столкнутся с такими неприятностями, что у них не останется ни времени, ни сил потворствовать вздорному неповиновению!

«И вам тоже, господа, придется несладко, — подумал я, глянув на советников. — Юнцы, покуда есть крепость и здоровье, забивают себе головы бредовыми идеями, но я покончу с этим. Нам с Брэндоном подвластно все, старые вояки знают, как управлять государством».

— Все они будут казнены за измену, а летом мы отправимся на Север утешать вдов. Трава не успеет вырасти на этих могилах! А сыновьям бунтовщиков придется встретить нас с нижайшими поклонами. Пускай подавятся своей злобой. Пусть змеи шипят по норам, но не смеют высовываться. Я заставлю их…

— Ваше величество!

С видом полнейшего изумления в гостиную влетел доктор Баттс.

Еще бы, его царственный больной встал с постели как ни в чем не бывало!

— Я случайно услышал о вашем выздоровлении, — обиженно произнес он. — Почему вы не послали за мной?

Я долго досаждал ему, вызывал по любому поводу, просил ухаживать за мной, в страхе цеплялся за него, а когда недуг отступил, тут же забыл о его существовании. Так же люди обходятся с Богом.

— Извините меня, — сказал я. — Так, господа, вы можете удалиться, оставьте нас с доктором одних.

Придворные с явным облегчением выполнили мое распоряжение.

— Я услышал ваш голос еще с галереи, — сообщил Баттс.

— Господь даровал мне выздоровление.

— Это еще надо проверить. И в полном объеме. Разумно ли сразу пускать в галоп лошадку, которая чахла от болезни и топталась в стойле две недели? Постепенно, мало-помалу — вот путь, ведущий к крепкому здоровью.

Он осмотрел мое горло, проверил тоны сердца и ногу. Рана на бедре почти исчезла. Ее края подсохли и зажили, она превратилась в пустяковый шрам. Проклятая предательница! Такая же коварная, как мои северные подданные!

— Ваше сердце не готово к перегрузкам, — обеспокоенно заявил он. — Вам необходимо избегать волнений. — Он убрал слуховую трубку (по-гречески — стетоскоп) и улыбнулся. — Но должен признать, Господь явил вам милость исцеления.

Выдав еще несколько распоряжений относительно моего питания, питья и отдыха, он ушел по своим делам. Я вновь освободился из плена собственной немощи.

* * *

К тому времени, когда Брэндон добрался до Кембриджа, пришло сообщение о том, что мятеж исчерпал себя, израсходовав все свое топливо. Теперь Чарлзу не было нужды принимать суровые меры закона, и он вернулся к Пасхе, когда в Лондон уже ворвалась весна.

XLI

Весна и Пасха принесли множество хлопот, связанных с подготовкой к путешествию на Север. Я никак не мог выбраться из паутины дел. На лугах уже ярко зеленела трава, голые ветви кустов и деревьев опушились кружевной листвой, и с трудом верилось, что в английском королевстве есть еще места, оставшиеся во власти зимних холодов. С улиц доносились веселые возгласы детворы. Они проникали в мои покои через распахнутые окна — ребятишки прыгали через скакалки, катали мраморные шарики и гоняли пасхальные яйца, а когда те трескались при столкновении, съедали их. Слабые поначалу голоса быстро окрепли и зазвучали в полную силу. Подобно зверькам, долго томившимся в неволе, дети радовались своей свободе. К вечеру они вернутся домой с ободранными коленками и потерянными шарфами. Что ж, так обычно бывает на праздничных гуляньях.

Днем я изучал донесения и составлял четкие списки запасов и имен тех придворных, которые отправятся с нами в путь. Надо было пересмотреть кучу протокольных документов. Я собирался жестко обойтись с оставшимися бунтовщиками, а верноподданных северян, напротив, осыпать милостями. И эта разница должна потрясти всех, породить благоговейный страх и раскаяние в мятежных душах. Это послужит хорошим уроком на будущее.

Сложности также возникли в связи с моим родственничком, королем шотландцев: молодым Яковом Стюартом, сыном моей сестры Маргариты. Он недавно женился на французской принцессе (Марии де Лонгвиль, о которой я коротко упоминал, прежде чем рассказать о фламандской кобыле), и она скоренько родила ему двух сыновей. Но недавно, буквально на Пасхальной неделе, оба они внезапно умерли, и он вновь оказался бездетным. Так что ему, как я надеялся, понадобится расположение южного дядюшки. Не имело никакого смысла для Шотландии оставаться независимым народом. Все указывало на выгоды нашего объединения.

Маргарита… Сестра еще жива, продолжает интриговать и развлекаться. Только, как нередко случается с увядшими красотками, она теперь тоскливо бредет одна по обочине жизни. Жаль. Как раз недавно она посетовала Ральфу Садлеру, моему послу: «Как жестоко, что вы не привезли мне письма от короля, вашего господина, ведь он вполне мог потратить для этого немного времени, чернил и бумаги. Мне выказывали бы здесь больше почтения, если бы знали, что брат Генрих уважает меня».

Что ж, ее желание исполнится. Я послал приглашения ей, ее сыну Якову V и шотландским лордам, предлагая приехать ранней осенью в Йорк на встречу со мной. Мы наконец свидимся со старшей сестрой после двадцатипятилетней разлуки, я познакомлюсь с моим племянником. Путешествие не займет у них много времени. Ради этого приема я решил обновить аббатство Святой Марии. Наша встреча важна и заслуживает любых затрат. По моему распоряжению в обитель отправились плотники и каменщики, за добрых пять месяцев они вполне справятся со всеми восстановительными работами.

Кого-то надо оставить в Лондоне! Кому можно доверять? Кому претят непокорность северян и их собачья преданность древним церковным традициям? Думаю, лучше всего со столичными делами управится Кранмер, а помогут ему канцлер Томас Одли и Эдвард Сеймур. Остальной двор гудел, как растревоженный улей. Летнее путешествие представлялось придворным настоящим приключением. Я не вспоминал о северных границах с тех самых пор, как меня околдовала ведьма. Со времени встречи на Поле золотой парчи прошло два десятка лет. Молодое поколение слышало о грандиозных торжествах в Валь-д'Оре; они обросли легендами, хотя постепенно начали забываться. Теперь молодые англичане сами станут героями сказаний о блистательном путешествии, и им не придется больше завидовать старикам.

Когда Роберт Эск преклонил колени передо мной во время «Благодатного паломничества», то я пообещал ему, среди прочего, что приеду на Север и Джейн коронуют в монастырской церкви Йорка. К сожалению, через несколько месяцев королева умерла. Но это обещание висело на мне, как неоплаченный долг. Может, короновать в Йорке Екатерину?

Нужно ли это? Почему бы и нет? Аббатство Святой Марии будет великолепно отделано ради нашей встречи с Яковом V. Почему бы не провести там церемонию коронации? Шотландцы, разумеется, не откажутся посетить это торжество, которое будет способствовать мирному воссоединению и станет бесподобным свидетельством моей преданности Екатерине.

В сущности, что мне мешает? Наш союз идеален, и коронация увенчает его. Это будет выглядеть столь же уместно, как дитя у материнской груди. Чем же тогда объясняются мои колебания? В конце концов я оправдал собственные сомнения дурными воспоминаниями о неудачном совмещении важных событий… Визит 1532 года во Францию вместе с Анной, увешанной драгоценностями Екатерины, ничем хорошим не обернулся… Нет, всему свое время.

Да и при дворе никто не намекал на очередную коронацию. Вероятно, подобно свадебным торжествам, эти церемонии теряют при повторении важность и очарование. Я убедил себя в этом. Но какова была истинная причина?

* * *

Май и июнь прошли в подготовке к королевскому северному путешествию, как теперь его стали называть. Судя по самочувствию, мое здоровье полностью восстановилось, словно тех ужасных мартовских дней и вовсе не бывало. Нога не беспокоила меня. Я был чрезвычайно занят и к тому же понимал, что летом мне предстоит много ездить верхом и охотиться, поэтому временно отказался от напряженных атлетических тренировок.

Уилл:

Перед отъездом Гарри не забыл еще об одном важном деле — о «весенней чистке Тауэра». Королю не хотелось оставлять без своего надзора опасных заключенных. И посему Маргарет Поль, старая графиня Солсбери, последовала за своим сыном Генри, лордом Монтегю, на эшафот. Она отказалась взойти на него, заявив, что «так поступают только с предателями, а она не предательница», и заставила бедного палача — словно фермера, который гоняется по скотному двору за курицей, — бегать за ней вокруг эшафота, размахивая топором.

Генрих VIII:

С женой я виделся меньше, чем мне хотелось бы. Общая суматоха препятствовала нашим встречам, да и сама Екатерина была очень сдержанна и казалась расстроенной. Я заподозрил неладное, хотя она уверяла, что все в порядке. Должно быть, она тревожилась из-за королевского путешествия, во время которого ей постоянно придется быть на виду. Понимая ее чувства, я похвалил себя за то, что решил отложить коронацию. Екатерину и без того ждет немало испытаний.

В хлопотах я и не заметил, как наступило лето. Меня волновала только своевременная подготовка к отъезду. За окнами распускались и увядали цветы. Но мне было не до красот природы.

Как-то раз Калпепер сообщил, что в приемном зале сидит посетитель, желающий говорить со мной.

— Одет он бедновато, — бросил он, — и притащил с собой пеньковый мешок.

«Нищий проситель», — мысленно проворчал я. Но мешок… не скрывается ли там предательский нож? Убийцы сновали повсюду, они могли появиться в любой момент.

— Пригласи его сюда. Но сам держись поблизости.

Вскоре Калпепер вернулся и привел старого садовника. Он и правда явился в грубом рабочем наряде. Должно быть, пришел прямо из оранжереи.

— Я вырастил ее, ваша милость! — Его голос дрожал от восхищения. — Я не ожидал, что она расцветет так скоро!

Из мешка он извлек горшок с розой чистого красного цвета, на гладком, лишенном шипов стебле.

— Цветок, правда, еще маловат. Но выглядит здоровым и крепким.

— Потрясающе! — пробормотал я.

Бутон едва приоткрыл нежные лепестки над безупречно гладким стеблем. Он напомнил мне мою юную Екатерину. Я подарю ей цветок сегодня после вечерни.

Старик получил щедрую награду за свои труды.

Больше всего я любил это время — когда, закончив все дневные дела, мы с Екатериной вместе музицировали. В тот вечер она играла на верджинеле, а я аккомпанировал ей на лютне. Сидя рядом с женой, я любовался изящным изгибом ее шеи и высокой замысловатой прической. Моя душа пребывала в покое. И лишь когда Екатерина вопросительно взглянула на меня, я нарушил очарование и сказал:

— У меня есть для вас маленький чудный сюрприз.

Ее глаза засверкали. Она обожала получать подарки. Должно быть, я надарил ей уже целый сундук драгоценностей. И разумеется, к ней перешли все мои подношения Джейн Сеймур. А также владения Кромвеля.

— Смотрите.

Я вручил ей розу, необыкновенную, выращенную по моему заказу.

— Так где же он?

Она взяла горшок и, даже не взглянув на цветок, лучезарно улыбнулась.

— Подарок у вас в руках.

Только тогда она присмотрелась к розе и восторженно похвалила ее. А когда я объяснил ее символическое значение, Екатерина расплакалась.

XLII

Отъезд мы назначили на первое июля. Но Господь распорядился по-другому, и хляби небесные разверзлись над Англией. В общей сложности три недели нам пришлось дожидаться, пока кончатся обильные дожди и как следует просохнут дороги. Шотландцы посвятили это время обсуждению ответа на мое приглашение, а англичане — отделке Большого зала в йоркском аббатстве Святой Марии.

Мне не хочется пересказывать скучные подробности того долгого путешествия. Моя свита насчитывала целую тысячу слуг, офицеров и прочих придворных, и поэтому одно только размещение на ночлег требовало неимоверных усилий и хлопот. Даже богатейшие дворяне не могли поселить под своей крышей такую огромную толпу, хорошо, что для восполнения нехватки жилых помещений мы захватили с собой пару сотен шатров. Да, протокольные церемонии, обустройство жилья и обязательные пиршества и увеселения (во время которых все давили мух со скуки) оставили унылое впечатление. Чего нельзя сказать о природе и об обитателях этих краев!