Но нет, никто не покусился на нее. Она добровольно ограбила и себя, и меня.

Оставшись в одиночестве, я опять решился взглянуть на «признание». Вчитываясь в каждое слово, я будто надеялся увидеть что-либо между строк, понять нечто такое, что могло бы отчасти оправдать ее или свести на нет обвинения.

Вместо этого я лишь счел их еще более серьезными.

«Сначала, будучи совсем юной, я, польщенная восхищением Мэнокса, дозволяла… что ни мне, ни ему нельзя было делать, помня о благочестии и чистой совести.

Также и Фрэнсис Дерем, уговорами склонивший меня к порочной связи… встречались как муж и жена на любовном ложе…

…Тонкую лесть и восхищение молодых людей и невежество и слабости неопытных женщин».

Смердящая ложь, жалкая попытка свалить всю вину на мужчин. Она поступила бы гораздо благороднее, признав лишь свои грехи, взвалив на свои плечи всю ответственность! Лучше быть гордой Далилой, чем ищущей оправданий Евой.

И почему она захотела стать моей женой?

«…Меня так ослепило желание мирской славы…»

Глупая дрянь! Глупа даже ее лесть! Уж лучше бы честно написала, что жаждала богатства и драгоценностей.

Увы, я любил глупую блудницу. Распутство требует осуждения, но и скудоумие не заслуживает похвал. Невежество не позволяет юной даме выбрать достойный стиль для письма, и этот бессмысленный лепет оскорбляет того, к чьей милости она взывает! Порочность и коварство ее кузины Анны Болейн, подобные отравленным яствам, могли заманить в ловушку любого смертного. Но глупость! Меня околдовали прелести безмозглой простушки!

XLV

Полчища предателей разнесли ужасную новость по всему королевству. Наше летнее путешествие, несомненно, не могло соперничать с ними в скорости. Добравшись до Йорка и Линкольна, они свели на нет все благие дела, совершенные мной ради утверждения могущества короны. Но ничего. Скорый суд сорвет все покровы с позорной тайны и насытит самое извращенное любопытство. Меня не волновало, что открытое дознание выявит множество отвратительных подробностей. Пусть станет известна вся полнота мерзости. Я был готов пожертвовать своей гордостью — зато никто потом не обвинит королевский суд в несправедливости, в поддельных уликах, как после процесса над шестипалой ведьмой.

Екатерина получила приказ покинуть покои в Хэмптон-корте и под стражей переехать в Сайон-хаус, бывший монастырь. Пребывание там, безусловно, не добавит ей благочестия, коего церковь и ранее не смогла привить этой грешнице.

Получив ее отчаянное послание, я опять послал к ней Кранмера в компании с менее добросердечным Томасом Райотесли. Мы уже знали о ее вине, и если она надеялась получить отпущение грехов ради ее вечной души, то должна была признаться и в связи с Калпепером.

Когда ей предъявили его засвидетельствованные показания и сообщили, что нашлось ее письмо к нему, она потеряла сознание.

— Он не мог… не смел… — пробормотала она, падая в обморок.

Открыв глаза, она первым делом спросила:

— Письмо! Где оно?

— Оно изъято у Калпепера, мадам, — сказали ей. — И хранится у его величества короля.

Она взвыла и разрыдалась. Затем, немного успокоившись, рассказала, что их свидания с Калпепером проходили в заранее подготовленных тайных местах и в укромных уголках дворцов. Она называла его своим милым шутом и подарила ему в знак любви бархатный колпак и колечко.

— Но клянусь, мы ни разу не согрешили! — сквозь слезы воскликнула она и тут же, не переведя дух, обвинила леди Рочфорд и Калпепера в том, что они вынуждали ее к этим встречам.

Леди Рочфорд, однако, поведала нам иную оправдательную историю. Она устраивала эти свидания, побуждаемая непонятными просьбами Екатерины. Более того, она поклялась, что «все виденное и слышанное позволяет ей утверждать, что Калпепер познал королеву как женщину».

Достаточно. Пора покончить с увертками. Надо выяснить полную правду. Дерем и Калпепер, леди Рочфорд и Екатерина Говард, как и все прочие Говарды, должны предстать перед судом. Предварительные допросы и расследования закончились.

* * *

Лондонский Гилдхолл. Тайный совет в полном составе, иноземные послы — французы Марильяк и Кастильон, почтенный Шапюи — уже сидели в зале суда, когда присяжные призвали к ответу преступных негодяев.

Мне сообщили, что Дерем вел себя чудесно. Лишившись былой заносчивости, он всячески выставлял напоказ свои заслуги, родовитость, любовь к Екатерине и честные намерения. По его словам, он ухаживал за Екатериной, мечтая лишь о том, чтобы назвать ее своей женой. И сердце его разбилось от горя, когда он вернулся из Ирландии (куда отправился только ради того, чтобы заработать состояние, дабы обеспечить невесту так, как она заслуживала) и узнал, что она с презрением отвергла его. Исчезла та простая девушка, которая жила в доме герцогини, ее сменила влиятельная придворная дама, потерявшая голову от собственного успеха. Ее другие поклонники — особенно, конечно, Томас Пастон и ее кузен Томас Калпепер (очередные порочные Томасы!) — не волновали его. Именно король стал тем соперником, которому пришлось неохотно уступить. Тем не менее он заявил: «Если бы король умер, я уверен, что смог бы жениться на ней».

Вот как! Он представлял себе мою кончину, желал ее. Таил злой умысел в сердце. Кроме того, потребовал у Екатерины должности в ее свите. Очевидное доказательство и свидетельство его грязных намерений.

Герцогиня поддержала его претензии. Она тоже имела кровный интерес в данном деле. Она содействовала изменникам.

Впервые приведенный в зал суда Калпепер проявил меньше подобострастия и словоохотливости, чем Дерем. Видно, его оскорбило то, что он оказался в одной компании с такой мелкой сошкой. Но гордость подвела его, и он хвастливо ляпнул, что во время северного путешествия, исключительно по пылкому настоянию Екатерины, они тайно встречались при поддержке леди Рочфорд. «Я питал надежды согрешить с королевой, которая с теми же намерениями приглашала меня в свои покои», — заявил Калпепер.

Этим бахвальством, с характерной для него безрассудной небрежностью, он погубил и себя, и Екатерину. После его признания не могло и речи идти о помиловании. Нет прощения никому из этих злодеев. При дворе орудовала шайка изменников, тайно желая мне всяческих болезней и немощей: Дерем заполучил должность в свите Екатерины, а Калпепер ловко пролез в мою опочивальню.

Более того, он надеялся, что его служба вскоре закончится. Это он отравил меня в марте, когда я онемел от удара. Не по воле Господа завладела мной та болезнь, виной всему тот, кто злонамеренно действовал по сатанинскому наущению. Калпепер полагал, что я умру, а он будет беспрепятственно наслаждаться прелестями моей жены.

Смерть им. Пособники зла должны сгинуть.

Десятого декабря их вывели из Тауэра и доставили на площадь Тайберн, к месту публичной казни простолюдинов.

Как сообщили мне члены Тайного совета, преступление Калпепера «столь гнусно и тяжко», что заслуживает суровейшего приговора, несмотря на его прошение о замене повешения обезглавливанием.

Славный, обаятельный, игривый Калпепер, слуга, которого я полюбил как раз за его милое озорство! Я пригрел на груди этого змееныша, защитив от наказания. Следуя порочным наклонностям, он изнасиловал жену егеря, а потом убил одного из фермеров, пытавшихся спасти ее. То преступление заслуживало смертной казни, но тогда, ослепленный прелестной внешностью и велеречивостью развратника, я помиловал его. Теперь же я понял, как жестоко ошибся. Не раскаявшись в содеянном, он нагло продолжал предаваться греху. Вот доказательство того, как неоправданное милосердие порождает чудовищ.

Калпепер предал своего благодетеля. А предательство заслуживает самой мучительной смерти, какую только может изобрести человеческий разум.

Тем не менее я написал иное распоряжение: «Приговор привести в исполнение обычным обезглавливанием», — и послал его палачу на площадь Тайберн.

Пусть называют меня по-женски мягкосердечным. Что я мог поделать со своей добротой?

* * *

Рождество. Безрадостное и скорбное. Екатерину по-прежнему содержали под стражей в Сайон-хаусе, а я тосковал в своих покоях, читая и перечитывая ее письмо Калпеперу, и в итоге знал в нем не только каждое слово, но и каждую складку, помарку и кляксу. Зачем я так поступал, точно монах, который твердит молитвы, перебирая четки? Отчего подвергал себя этой пытке? Если я надеялся залечить сердечную рану, то чаяния мои совершенно не оправдались, скорее наоборот: постоянно бередя незаживший струп, я заставлял его кровоточить.

При дальнейшем расследовании открылись и другие измены, что повергло меня в еще большую угрюмость. Я был вынужден арестовать герцогиню, поскольку она уничтожила улики, связанные с обвинениями Дерема. Она спешно вытащила из его сундуков подарки Екатерины и сожгла уличающие его письма до того, как за ними прибыли мои уполномоченные.

На самом деле клан Говардов сговорился одурачить меня, скрыв истинную натуру Екатерины, дабы она помогла им пролезть к власти. Они знали, какой блудливой она была в юные годы, но подсунули ее королю, стремясь удовлетворить свои корыстные цели. Теперь они поплатятся за это: всех их ждал Тауэр! Говардов пытали и сочли виновными в укрывательстве государственных изменников, и посему все их имущество отошло короне, а самим им грозило пожизненное заключение. И распутному дяде Екатерины, Уильяму Говарду; и ее тетке, леди Бриджуотер; и всем ее братьям и сестрам. Некоторые из них трусливо сбежали за границу. Что до Томаса Говарда, герцога Норфолка, то он прислал мне елейное оправдательное письмо:

Благороднейший и великодушный суверен и владыка, вчера дошло до моего сведения, что моя безнравственная мачеха, мой несчастный брат и его жена, а также похотливая сестра Бриджуотер заключены в Тауэр, и я убежден, что такой арест вызван их вероломными и предательскими действиями против Вашего королевского величества. Сие заставило меня мысленно вернуться к не менее омерзительным преступлениям двух моих племянниц против Вашего величества, и я испытал величайшую растерянность. Боюсь, что Ваше величество, столкнувшись с коварством моих многочисленных родственников, может не только осерчать на меня и всю мою родню, но даже, проникшись справедливым отвращением, отказаться выслушать оправдания. Посему, о великодушнейший суверен и владыка, покорнейше склоняясь перед Вами, я молю припомнить, что многие подробности вышеупомянутых преступлений обнаружились благодаря моему заявлению. Ибо, согласно моему священному долгу, я сообщил Вашему величеству о словах, сказанных мне моей мачехой, герцогиней, когда, по Вашему приказу, я обыскивал в Ламбете вещи Дерема. А без этого, полагаю, не могли бы быть подвергнуты дальнейшим допросам ни она сама, ни ее распутные потомки.

Мои верноподданные деяния на благо Вашего величества наряду с откровенной неприязнью, выказываемой мне вероломными и порочными родственниками, вселяют в меня некоторую надежду на то, что Ваша милость не досадует на меня. Ибо Господу известно, что я никогда даже и помыслить не мог о том, чтобы вызвать Ваше неудовольствие.

Действительно, Говарды не любили герцога, что на сей раз могло сослужить ему добрую службу. Вероломные и предательские действия его племянниц — да, он нашел удачные и точные определения! Кто мог оказаться в худшем положении, чем дядя ведьмы и блудницы… кроме того, разумеется, кто поочередно женился на них? Герцог не пойдет в Тауэр вслед за остальными. Я пощажу его. Но что мне делать с Екатериной? Именно об этом толковали люди, удивляясь тому, что она так долго остается под охраной в Сайон-хаусе. Причем ее заключение не было лишено удобств. Драгоценности у королевы, конечно, отобрали, но при ней остались камеристки. Компанию ей составляли четыре придворные дамы. Екатерину не пытали, и пока она не подвергалась суду. Со дня разоблачения ее предательства прошло уже шесть недель. Анна Болейн просидела в тюрьме на три недели меньше, а я успел вновь жениться. Одни относили такое промедление на счет моего нежелания еще больше омрачать рождественские праздники, другие говорили, что это доказывает мою неистребимую любовь к распутнице. Заключались пари на то, что грешнице сохранят жизнь, хотя ее любовников казнили как преступников.

Отчасти я даже желал такого завершения. И у Екатерины был выход, путь к спасению… Она могла признать их брак с Деремом, подтвердить, что стала его женой. Правда, тогда ее обвинили бы в лжесвидетельстве и двоемужии, зато ее прелюбодеяние уже не считалось бы государственной изменой. Подумаешь, бессердечная и бессовестная девка пренебрегла чувствами пожилого человека… Пусть раскается, назовет себя вдовой и поклянется вести тихую и благочестивую жизнь. Тогда ей не придется подниматься на эшафот.