Обед проходил в ленивой праздной обстановке. Подавали традиционные местные салаты из репчатого и зеленого лука с листьями одуванчиков, запеченных в тесте жаворонков и голубей, вишни со сливками и пряное вино. И мы с удовольствием подолгу просиживали за грубо сколоченным столом на скамьях, установленных прямо на выложенном булыжником дворе, нам не хотелось расходиться, и кто-нибудь обычно заводил разговор. Беседовали мы свободно и на любые темы. Послеобеденное время посвящалось дальним прогулкам, музицированию или любительскому философствованию. По вечерам, когда удлинялись тени, мы собирались в просторной верхней гостиной для скромного вечернего молебна. Я проводил службу, сам выбирая псалмы и простые молитвы, подходящие для завершения дня.

Так тихо и благостно проводили мы время. Я поначалу не осознавал, насколько целительна для меня такая жизнь. Но обратил внимание, что ходьба по лесам и лугам теперь доставляет мне удовольствие. Больные ревматические ноги стали кое-как гнуться и больше не ныли. По-правде говоря, они с трудом носили мое отяжелевшее тело (вес его, увы, не убавился) и порой бунтовали в самые неподходящие моменты, но в целом здоровье мое заметно улучшилось.

Поздним вечером, если было желание, мы заходили друг к другу в гости. Но и уединение никому не возбранялось. Живя сегодняшним днем и не загадывая на будущее, мы отменили все правила придворного этикета. Впервые я чувствовал себя свободным от них.

Каждый вечер Эдуард рассказывал мне о своих успехах, сделанных за день. Я внимательно выслушивал сына. Бывало, леди Кейт подсказывала ему что-то, но не всегда. Они легко достигли взаимопонимания, и в ее присутствии Эдуард вел себя спокойно и самоуверенно (что редко случалось при моем появлении).

* * *

За двумя полями, разделенными заброшенной пасекой, высился огромный амбар, где покойный сэр Джон устроил пир в честь нашего с Джейн обручения. Четырнадцать закатов озарили его кровлю, прежде чем я осмелился пойти туда. Да, мне было страшно. Я боялся воспоминаний о тех безмятежных днях, не хотел пробуждать образ утраченного счастья… однако раз уж я здесь, надо собраться с силами и добрести до амбара. Стыдно быть малодушным. К тому же отказ от памяти Джейн — чистое святотатство.

И вот, после одного веселого ужина, на который подали рыбу, пойманную Эдуардом в ручье за заливными лугами, перед поздней вечерней я отправился в поход. Я посмотрю на это исполинское сооружение и примирюсь с тем, что оно стоит на своем месте, а былое блаженство давно поглотила могила.

Я с трудом ковылял по узкой дорожке. Ходил я теперь со скоростью улитки — уж очень был грузен. Похоже, резвым мне не стать никогда… Солнце спешило на отдых. Длинные косые лучи озаряли все вокруг, их мягкий свет ласкал поля, золотил колосья и амбарную крышу.

Наш обручальный пир тоже проходил в цветущую пору года. Тогда в долгих сумерках вдоль всей дорожки до самого амбара горели факелы… впрочем, и сам он преобразился в сказочный дворец. Грубые глинобитные стены затянули шелками, своды увили цветочными гирляндами, а внутри настелили дощатый дубовый пол и установили длинные столы, накрыв их в честь праздника скатертями и уставив золотой и серебряной посудой.

Нынче вечером, заглянув в амбар, я увидел, каков он в будни: скудно освещался земляной пол, а воздух пропитался запахами сена и животных. Магия исчезла, она осталась в прошлом вместе с волшебным дворцом и его обитателями.

Я присел на узкую скамью и привалился к стене. Прогулка утомила меня. Нижняя одежда промокла от пота. На что я надеялся, стремясь сюда? Хотел убедиться, что прекрасные мгновения миновали? Успокоить одолевавших меня призраков? Или приобщиться к некоему таинству?

Как бы то ни было, действительность перечеркнула все надежды. Я увидел лишь старый амбар, завеса времени отделяла меня от праздника, который я пытался возродить. Никто не смог бы перемахнуть через барьер времени даже с помощью воображаемого шеста. На страстное желание вернуться в прошлое нельзя опереться.

Я такой, какой есть. Живу на белом свете. Печальные и унизительные рассуждения о себе самом, как ни странно, даровали мне свободу. Я принимал себя настоящего. Сейчас, в этот момент. Но во мне живет еще и бывший молодой, и будущий старый Генрих…

Внезапно мои размышления прервала чья-то веселая беседа. Кто посмел нарушить мое священное уединение, тайный обряд поклонения моим богам?

— А вот знаменитый амбар Вулф-холла, — произнес звонкий голос Кейт. — Его построили… — Паузу заполнил шелест страниц. — В тысяча четыреста пятьдесят втором году по приказу прадедушки вашей матушки. Здесь проходил ее обручальный пир.

— В амбаре? — раздался голос Эдуарда, удивленный и плаксиво-пренебрежительный.

— Да. Тут может разместиться множество гостей. Смотрите, какой это замечательный амбар.

Она вышла на середину и развела руками.

— Как удачно, что его построили таким огромным!

— Амбар, — повторил мальчик.

— Волшебный амбар, — громко сказал я, выступая вперед.

Некрасиво было бы подслушивать дальше!

Они оба побледнели, их явно не порадовало мое неожиданное появление.

— Я забрел сюда, чтобы оживить воспоминания об обручальном пиршестве с моей дорогой женой, — пояснил я. — И нет ничего постыдного в том, Эдуард, что мы отпраздновали нашу помолвку в амбаре.

Я взглянул на леди Парр. Мне не хотелось показывать, как я тронут. Умница Кейт привела сюда мальчика, чтобы рассказать ему о матери…

— Очень любезно с вашей стороны, что помимо истории Древнего Рима вы знакомите принца с семейной хроникой, — сказал я.

Она лишь молча склонила голову.

— Да, Эдуард, именно здесь мы с твоей матушкой отметили наше обручение. Тогда стояла чудная майская ночь, и все местные дворяне и помещики прибыли, чтобы поздравить ее, — сообщил я.

На лице его не отразилось никакой заинтересованности. «Вот оно, наше настоящее, — мысленно отметил я, — в равнодушии наших детей». Повествование о любви родителей ничуть не тронуло Эдуарда. Старый амбар оставался для него старым амбаром, лишенным магии, которая соединяет чудесное прошлое с настоящим.

— Жаль, я не успел с ней познакомиться, — наконец вымолвил он.

«Теперь только благодаря портретам Гольбейна вы можете узнать друг друга», — подумал я.

Убежав в дальний конец амбара, Эдуард залез на стожок недавно скошенного сена. Внезапно, сам не зная почему, я почувствовал себя старым и больным. Нам проповедуют, что «в страданиях наших Христос говорит с нами». Но о чем Он говорит? Я ничего не слышал. В эту пору жизни уже следовало подводить итоги, но я не мог. Во многих отношениях я казался себе незрелым человеком. В изношенном хвором теле все еще жил несведущий юнец.

Пока Эдуард прыгал на сене, Кейт стояла рядом со мной. На губах ее блуждала улыбка.

— Пусть пока по-детски, но ваш сын почитает и любит свою мать, — заметила она. — По-моему, для него очень важен приезд сюда, в родовое гнездо Сеймуров. Он должен знать, что в его жилах смешалась кровь Тюдоров и Сеймуров.

— На таких древних фамилиях зиждется величие Англии. Сеймуры, Денни, Парры — все они составляют настоящее могущество страны, — сказал я и взглянул на нее. — Да, Парры славно послужили короне, и, говоря о настоящих англичанах, я имею в виду также и ваш род. Без Парров наша родина не выстоит под натиском врагов.

Кейт хотела было возразить, но почему-то передумала.

— Да, — молвила она, — мы гордимся английским происхождением.

О чистокровных англичанах любила рассуждать Елизавета. Она с торжеством заявляла о своей беспримесной родословной. Надо будет послать ей письмо. Вероятно, в Натфилде тоже безопасно, но, право, девочке лучше перебраться к нам сюда. Мне не хотелось потерять ее. Нет… Ведь я любил дерзкую маленькую мятежницу…

Мысли мои разбегались, но я постарался сосредоточиться. Кейт молча ждала.

— Слава Англии основана на родовой гордости, — заключил я.

Прогулка лишила меня сил. Я мечтал добраться до кровати. Обратная дорога представлялась ужасно дальней. Хорошо бы сейчас сесть в паланкин. Но в то же время меня ужасало то, что придется остаться в пустых покоях. Вот если бы у меня появилась родственная душа…

Мы с Уиллом часто болтали.

Да, но… Уилл был мужчиной.

«Мне очень не хватает понимающей и внимательной жены… — Невольное признание так потрясло меня, что я ошеломленно тряхнул головой. — Жены?..»

О супружестве не может быть и речи, напомнил я себе.

А если… у меня появится просто спутница? Подруга жизни. А вовсе не жена в традиционном, привычном смысле.

Монашеский, платонический брак?

Да, почему бы и нет? Король может позволить себе все, что угодно.

Близкая подруга всегда составит мне компанию, почитает перед сном, а в моменты мучительных приступов отвлечет разговорами.

Но где же найти поистине добродетельную даму? Ее не прельстят никакие драгоценности.

Драгоценности?.. Я бросил взгляд на руку Кейт Парр. Да, она носила рубиновое кольцо, что я подарил ей после того скандального Валентинова дня.

— Кейт, — сказал я. — Хотите стать моей женой?

Она повернулась ко мне, на лице ее застыло непроницаемое выражение. Потом ее губы изогнулись и дрогнули.

— Ваша милость, — после долгой паузы произнесла она, — может быть, лучше… вашей любовницей?

— Любовницей? — презрительно воскликнул я.

Я совершенно не нуждался в плотских утехах, мне не хватало лишь духовной близости. Мысль о женских прелестях вызывала у меня отвращение. Развратные липкие объятия? Ни за что на свете.

— По-вашему, это меня интересует? Нет, мадам, значит, вы не понимаете меня! — Я обвел рукой просторы сумеречного амбара. — Думаете, я пришел сюда, желая оживить воспоминания о непристойных наслаждениях? Неужели вы считаете, что мне недоступны возвышенные чувства?

Зачастую мы и не подозреваем, что кто-то кроме нас самих способен желать душевного тепла.

— Простите меня, — наконец ответила она. — Я не имела в виду ничего предосудительного. Но я знаю… мне рассказывали… что брак предполагает… физическую близость. У меня были старые мужья, и я осталась… несведущей в данном вопросе. Я могла бы… научиться. Но сейчас не представляю себе в полной мере, что значит быть женщиной.

— Вы уже обладаете всем, что необходимо красивой и здоровой женщине, — успокоил ее я. — А прочее… о, храните невинность, милая Кейт! Эти отношения ничтожны!

— Как же они могут быть ничтожны, если их воспевают в Библии? «Я принадлежу возлюбленному моему… Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами… Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностию!.. Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность…»[45] Мне… не довелось испытать такую любовь, — грустно закончила она.

О счастливица! Судьба избавила ее от порока!

— Дважды овдовев, вы остались девственной, — молвил я. — И со мной тоже сохраните целомудрие. Кейт, я нуждаюсь в вашей доброте, а не в плотском женском очаровании. Меня пленяет ваша духовная натура.

— И какова же она, по вашему? — В ее голосе прозвучала странная печаль.

— Вы вобрали в себя все достоинства благочестивой христианки.

— Да?

Она выглядела разочарованной, услышав столь высокую похвалу.

— Будьте моей женой. Разве вы не согласны с тем, что Англия достойна благочестивой королевы?

— Согласна.

— Вы говорите «да», сознавая ваш долг перед родиной, или по… личным мотивам?

— По личным мотивам, — кивнула она. — Я не настолько патриотична.

Значит, я ей небезразличен. Мое сердце вдруг учащенно забилось.

— Я буду добрым с вами, Кейт, — пообещал я. — Добрым, мягким и праведным.

Она покорно склонила голову и тихо произнесла:

— Да, ваше величество.

* * *

В доме я нашел лишь Уилла, доктор Баттс отправился в луга собирать целебные травы, в том числе такие редкие, как очиток, чернобыльник и валериану, которые с восторгом обнаружил во время одной из прогулок. Уилл сидел на подоконнике, его фигура казалась темной на фоне золотистых летних полей. Он выглядел слегка отяжелевшим и уставшим. Неужели он тоже состарился, как не раз уже говорил мне?

— Уилл! — завидев его, сразу воскликнул я. — Должен сообщить тебе удивительную новость… Даже не знаю, как объяснить, но…

Он вяло пошевелился и повернулся ко мне, загородив весь оконный проем.

— Уилл, я… решил жениться, — заявил я, сам удивляясь своим словам.

— О господи, не может быть!

Он спрыгнул с подоконника, впустив в комнату свет.