Когда я принялась благодарить Тень, он лишь пожал плечами:

– Если хочешь удить рыбу, делай это правильно.

После этого мы виделись с ним чуть ли не каждый день. Иногда встречались на речке, но чаще он приходил к нам домой. Я старалась убедить себя, что он в восторге от моего общества, но, если честно, на самом деле он не устоял перед чарами моей мамы. Так как у него своей мамы не было, он привязался к моей. Иногда я ревновала, потому что она очень уж крутилась вокруг него. Она закармливала его печеньем, расхваливала его на все лады и дарила ему столько внимания, что он, как голодный котенок, жадно заглатывал все, что бы она ему ни говорила и чем бы ни кормила. И все же я была ему рада. В долине больше никто не жил и мне совсем не с кем было играть. Впрочем, Тень не признавал игр. Он считал их занятием для девчонок, глупым и бесполезным, и отказывался участвовать в том, что считал ниже своего достоинства, в сущности, практически во всем, интересном для меня.

Зато он учил меня распознавать следы на земле и искать дорогу домой по звездам. Еще он показал мне, как свежевать и разделывать оленя. Сначала шкуру надо было растянуть на земле, потом счистить с нее мясо и жир костью с ноги бизона, потом срезать все волосы, если только из нее не делали одежду, потому что с шерстью она была гораздо теплее. Потом мозги и печенка перемешивались с жиром и втирались в шкуру, и только после этого ее замачивали в воде. Счистив с нее все лишнее длинным каменным ножом, ее развешивали для просушки. Наконец, ее мяли и били по ней, пока она не становилась нежной, как бархат.

У меня весь этот процесс вызывал отвращение, но я молчала, чтобы не услышать насмешек Тени. И все-таки мне не удалось возвыситься в его глазах. Он навеки запрезирал меня, когда я великодушно отказалась в его пользу от сырого сердца молоденького бизона.


В преддверии зимы шайены уходили на юг, и в отсутствие моего друга я очень тосковала по нему, и никто не мог мне его заменить. Опять я была одна и большую часть времени проводила с книжкой возле камина, стараясь забыться в приключениях пиратов и невзгодах несчастных влюбленных.

Тень возвратился весной с подарками для всех нас. Папе он принес охотничий нож, маме – затейливо сплетенное индейское одеяло, а мне – черно-желтую бисерную ленту на голову. В тот год он учил меня высокому искусству узнавать звериные следы, а также отличать мокасины шайенов от мокасин сиу. Он даже начал разговаривать со мной на своем языке и показывать некоторые знаки, с помощью которых воины из разных племен общались друг с другом.

Он рассказал мне, что волки метят границы своих владений мочой, и очень удивил меня, заявив, что, если воин помочится у входа в пещеру, ни один волк не посмеет войти в нее.

Конечно, Тень тоже кое-чему учился. Он уже не так по-книжному говорил, к тому же в его словаре появились американизмы. Несколько ругательств он перенял от папы. Однако его настоящей учительницей была мама. Я до сих пор помню, как она расстроилась, когда Тень остался с нами обедать и принялся есть картофельное пюре руками! Тогда она настояла, чтобы он обучился приличным манерам белых американцев. А стоило ей узнать, что он не умеет ни читать, ни писать, как она мгновенно вытащила на свет тетради, ручки и мой старый заслуженный учебник.

Тень оказался на редкость смышленым и быстро научился читать и писать. Больше всего он полюбил чтение и не пропускал ничего: от баночных этикеток до старых газет, моих книжек и даже томика Шекспира, в котором никто из нас ничего не понимал, не говоря уж о маминых кулинарных рецептах и папиных каталогах. Его любимой книгой стала Библия, и он дважды одолел ее от начала до конца!

– Белый человек никого и ничего не уважает, – сказал он как-то вечером, прочитав двадцать седьмую главу книги Матфея, в которой рассказывалось о распятии на кресте Иисуса. – Мало ему, что он убивает бизонов, индейцев, своих белых братьев, так он и своего Бога тоже не пощадил!

Тень обожал мою маму и не скрывал этого. Он часто приносил ей подарки. То мягкие мокасины из кожи оленя, то какое-нибудь немыслимое ожерелье из бирюзы и серебра, то затейливые гребешки для волос. Я не сомневалась, что он босым прошелся бы по горячим углям, попроси его об этом мама. Каково же было мое изумление, когда в один прекрасный день он отказался принести ведро воды из колодца.

Я таращила на него глаза, а он раздулся, как лягушка, и ледяным тоном проинформировал нас, что такая черная работа, как вода, хворост, лечение, шитье, стирка, еда и маленькие дети, находится в ведении скво, и ни один охотник НИКОГДА не будет ее выполнять, если рядом есть женщины. Еще он выразил нам свое удивление, что наш папа работает в поле, когда у него в доме взрослые и здоровые жена и дочь.

– У нас обязанности распределяются по-другому, – спокойно проговорила мама, никак не отреагировав на его выпад.

Однако я обратила внимание, что она больше ни разу не попросила его сделать что-нибудь из так называемой женской работы. Когда же я пристала к ней с расспросами, то она заявила, что считает в порядке вещей учить Тень чтению и письму, и даже поведению за столом, но вторгаться в привычный ему образ жизни она не намерена. С грустью она заметила, что в один прекрасный день Тени предстоит стать воином и ему будет трудновато жить жизнью шайенов, если он воспримет слишком много чужих привычек.

Папе не пришлись по душе частые визиты Тени, но он старался быть гостеприимным ради мамы. Частенько, когда Тень уже скакал домой на своей кобыле, он ворчал, что мы пригреваем змею на груди… Не знаю, что он имел в виду.

– Черт побери, Мэри, – услыхала я как-то вечером, – этот полуголый дикарь скоро станет охотником, а наша Анна, надеюсь, леди.

– Ты прав, Кудряшка, я с тобой совершенно согласна, – спокойно сказала мама.

Папа громыхнул по столу кулаком.

– Ты прекрасно все понимаешь, Кэтрин Мэри Кинкайд, – крикнул он. – Ты знаешь, о чем я говорю.

– Не глупи, – донесся до меня ласковый голос мамы. – Анна не собирается с ним бежать.

У меня перехватило дыхание от неожиданности. Неужели папа в самом деле этого боится? Зачем мне убегать с Тенью? Я с хохотом выскочила из своего укрытия. Я и Тень! Вот смешно-то! Мне тогда было всего одиннадцать или двенадцать лет, но я отлично знала, за кого хочу замуж. Он должен был быть высоким, красивым и богатым, а еще жить на большом ранчо в Медвежьей долине и выращивать чистокровных лошадей. Мы нарожаем кучу ребятишек и будем ездить в Нью-Йорк, где я накуплю себе уйму красивых платьев – шелковых, парчовых, кружевных, – и мы будем ходить в театр и обедать в дорогих ресторанах с креслами, обитыми бархатом, и хрустальными люстрами. А еще у нас будет роскошная коляска, запряженная великолепной черной парой отборных рысаков…

О, у меня были весьма честолюбивые планы для девочки в столь нежном возрасте, и, можете не сомневаться, полуголому невежественному индейцу в них не было места!


Когда Тени исполнилось четырнадцать лет, он вместе с другими мальчиками-шайенами стал готовиться к тому, чтобы стать настоящим воином, поэтому мы все реже и реже видели его.

К тому времени, как мне исполнилось двенадцать, а Тени пошел шестнадцатый год, наши встречи почти прекратились. Должна признаться, я очень по нему скучала, но, думаю, больше всего его недоставало маме.

ГЛАВА 2

1872–1874

В то лето, когда мне исполнилось тринадцать, у нас появились соседи. Папа недовольно заметил, что в Медвежьей долине становится шумновато, но на самом деле он радовался не меньше нас с мамой. Приятно было сознавать, что мы больше не единственные белые люди в наших краях.

У наших новых соседей Эда и Клер Бердин были два сына – Джошуа шестнадцати лет и Орин – четырнадцати. Крепкие симпатичные ребята, высокие, светловолосые, голубоглазые, они умели веселиться и ладить друг с другом и окружающими. Мы прекрасно проводили вместе время. Взрослые многого от нас не требовали и, покончив утром с делами, мы были вольны до вечера кататься на лошадях, исследовать наши владения и плавать в речке. Часто мы уходили в лес. Джош и Орин то и дело принимались бороться, а то старались перещеголять друг друга в лазании по деревьям и перепрыгивании через камни. Естественно, они хотели показать себя передо мной. А мне нравилось быть в центре внимания. Да и какой девчонке не понравилось бы?

Я тоже хвасталась, чем могла, например, отлично испеченным хлебом, джемом или яблочным пирогом, получавшимся у меня не хуже, чем у их мамы. Вот уж они удивлялись!

Однако мои кулинарные таланты меркли в их глазах перед моими охотничьими талантами. Никогда не забуду, как мы вместе отправились на охоту. Я тогда поспорила с Джошем и Орином, что первая отыщу олений след, и мне это удалось. А уж когда я свалила самца одним выстрелом и освежевала его, у них и вовсе отвалилась челюсть.

Я забавлялась тем, что давала им немыслимые поручения, лишь бы поглядеть, с какой охотой они старались мне услужить. Один раз мы нашли в лесу медвежонка, и я попросила Джошуа принести его мне.

– Не глупи, – ухмыльнулся он. – Ты все равно, не можешь забрать его домой.

– А он мне дома и не нужен, – стояла я на своем. – Просто мне хочется подержать его на руках. Он такой смешной.

– Я тебе принесу, – тотчас вызвался Орин и с воинственным воплем, который наверняка оценили бы гордые южане, бросился к ничего не подозревавшему малышу. Схватив его одной рукой, он, размахивая другой, помчался обратно, очень довольный собой.

Однако не успел он сделать и нескольких шагов, как за его спиной раздался могучий рев и из чащобы появилась мать медвежонка, разъяренная нападением на ее чадо и потому угрожающе выставившая вперед острые желтые клыки в пятнах алого сока каких-то ягод. Я ужасно испугалась!

– Беги, Орин! – завопила я в страхе.

При виде взбешенного зверя он как будто на мгновение прирос к земле, и я опять завопила, потому что еще немного, и медведица разорвала бы его на моих глазах.

– Дурак, брось медвежонка! – первым пришел в себя Джош. – Анна, беги домой!

Должна признаться, следующие несколько минут я бежала как угорелая к речке, то и дело оглядываясь, чтобы посмотреть, как там Джошуа и Орин. Избавившись от медвежонка, Орин что было мочи тоже припустил следом за мной, а за ним, чуть не дыша ему в затылок, бежал Джош.

Медведица словно бы не заметила своего малыша, решив, по-видимому, во что бы то ни стало догнать нас, но он, на наше счастье, обиженно запищал, и могучая зверюга легко, почти как балерина, развернулась и затрусила обратно.

Я бежала, пока не свалилась без сил на берегу реки, судорожно хватая ртом воздух. Теперь, когда опасность миновала, мне вдруг стало смешно.

– Ой, Орин, – восклицала я между приступами неудержимого хохота, – ты бы видел себя, когда она появилась из кустов!

– Смешно, да? – довольно добродушно отозвался он. – А если бы она меня разорвала на кусочки, небось, плакала бы сейчас.

– Плакала бы, – не стала возражать я. – Все глаза бы себе проплакала.

– Эй, Джош, она в меня влюблена, – похвалился Орин и, встав передо мной на одно колено, со смешной важностью взял меня за руку. – Анна, ты прекраснее всех на свете. За одну только улыбку твоих рубиновых губ я готов влезть на самую высокую гору, нырнуть в самую глубокую реку, я готов защищать тебя от всех опасностей по гроб жизни, но только, пожалуйста, не заставляй меня больше ловить медвежат.

Джош ухмыльнулся, видя, как я захожусь от смеха. Из нас троих он был самым серьезным, и, боюсь, мы с Орином не раз испытывали его терпение нашими нескончаемыми шутками.

Я встала и, сорвав длинную травинку, коснулась ею одного плеча Орина, потом другого.

– За твои заслуги нарекаю тебя сэром Орином Храбрым. Поднимайтесь, сэр рыцарь.

Изобразив подобающую случаю мину, Орин встал на ноги и низко поклонился:

– Позволь мне просить тебя.

– Позволяю, – ответила я с поистине королевским величием. – В чем твоя просьба, рыцарь?

– Пусть та, что владеет моим сердцем, одарит меня поцелуем, – галантно попросил он. – Один поцелуй той, чье имя – радость моей души, услада моих очей и песня моих уст.

– Отлично сказано, сэр рыцарь. Целуй меня. Орин с сияющими глазами обнял меня и крепко поцеловал в губы.

Мы расстались, смеясь и не сразу заметив, что Джошуа уже ушел.


На другое утро Джошуа прискакал один и пригласил меня покататься с ним. Я уже сделала все, что от меня требовалось, по дому, и мама отпустила меня с условием вернуться до темноты. Джош сам оседлал мою Нелли и подал мне руку. Он всегда вел себя со мной как настоящий рыцарь.

Мы ехали бок о бок вдоль реки, и, хотя у меня не было никакого желания перебираться на другой берег, я направила Нелли к самой кромке воды, наскучив привычной дорогой. Моя старушка терпеть не могла мочить ноги! Она так их поднимала, будто боялась наступить на гнездо змей.