– Мне надо подумать.

По голосу Тени я поняла, что он очень взволнован оказанным ему доверием. О чем тут было думать? Пять воинов против армии всех Соединенных Штатов. Я это понимала. Апачи это понимали. И Тень понимал тоже. И все равно в его глазах вспыхнул огонь. Он был воином. И я знала, что он уже захвачен сумасшедшей идеей.

Тень и апач со шрамом, которого звали Бегущий Теленок, не ложились спать всю ночь. Накрывшись шкурой, я слушала, как они вспоминают былые времена, благословенные времена до прихода бледнолицых, когда краснокожие люди владели здешними землями и Великий Дух с улыбкой глядел на своих детей.

– Белых очень много, – с горечью проговорил Бегущий Теленок. – Убиваешь десятерых, на их место приходят сотни. Я думаю… Я думаю, что их бог, наверное, сильнее всех наших богов вместе взятых.


На другое утро явились три воина сиу. Днем – еще шесть шайенов. Все это были вооруженные воины, готовые умереть в бою рядом с Двумя Летящими Ястребами, единственным боевым вождем, не ушедшим в резервацию.

Я часто слышала о таинственном способе связи, известном как мокасиновый телеграф. Теперь я видела его в действии. Не проходило дня, чтобы в нашем лагере не объявились два-три воина пешком или на конях. С быстротой огня распространилась среди индейцев весть о том, что вождь шайенов Два Летящих Ястреба не сдался бледнолицым, и юные воины с горячей кровью поспешили к нам. Они уже попробовали, что значит жить в резервации, и это пришлось им не по вкусу. Еду доставляли не вовремя, и ее было недостаточно, а дать краснокожим в руки оружие, чтобы они сами добывали для себя мясо, белые никак не могли, поэтому народ голодал. Бесчестные индейцы, бывало, перекупали продукты, предоставляя остальным спасаться, как кто может. Родители отдавали свою еду детям и медленно умирали. Воины, пережив смерть своих детей, пережив смерть родителей, пережив смерть жен, бежали в Медвежью долину.

К концу месяца к нам пришли двадцать пять воинов – апачи, сиу, черноногие, киова. У них не было семей, и они жили единственной мечтой сразиться с белыми, которые убили их соплеменников и отобрали у них их землю, уничтожили многочисленные стада бизонов и заставили самих индейцев вести скотскую жизнь.

Я никак не понимала, почему они решили объединиться против белых, когда стало уже слишком поздно. Ведь все могло обернуться для индейцев совсем иначе, если бы они отставили в сторону свои мелкие разногласия.

Еще двадцать воинов пришли к нам в следующие несколько дней. Когда Тень увидел их, всего двадцать, но неудержимо рвущихся в бой, он дал согласие стать их вождем. Опять война!

Поначалу я сражалась рядом с ним. В кожаных штанах, в куртке с бахромой, со стянутыми на затылке волосами и разрисованная, как все индейцы, я была неотличима от них, по крайней мере, на расстоянии. Я хорошо помню только первый бой. Все остальные тонут в калейдоскопе лиц, ружей, луков, в ужасном шуме и дыме выстрелов.

Первая наша вылазка случилась против небольшого отряда кавалерии. В первый и, наверное, последний раз мы превосходили противника числом. У меня был отличный винчестер, и я целилась в лошадей, не в силах повернуть оружие против людей, которые принадлежали моему народу.

Однако мое решение не убивать солдат было недолговечным, потому что в один малоприятный момент я увидела направленное на меня ружье. Время как будто остановилось. Я разглядела голубые глаза всадника и шрам в виде сердечка у него на левой щеке. Он был примерно моего возраста, может быть, немного старше, и я подумала, что он, наверное, женат и даже… почему бы нет?… уже отец. Форма на нем была грязная, руки черные от пороха. Я видела длинный коричневый палец, прижавшийся к спусковому крючку.

Потом ко мне вернулось ощущение времени, и я поняла, что он убьет меня, если я не убью его первая. Не знаю как, но я все же нажала на спусковой крючок, а потом, как завороженная, смотрела на расплывающееся красное пятно у него на груди. Он упал с лошади, и только тогда я со всей отчетливостью поняла, что убила своего соплеменника. Это было гораздо хуже, чем убивать индейцев, когда они напали на наш дом в Медвежьей долине. Еще много недель мне снилось по ночам его лицо.

Тень всегда чувствовал мое настроение, и на сей раз он тоже старался как мог успокоить меня. По ночам, когда мы оставались одни, он рассказывал мне о своей юности, вспоминал забавные приключения и сказки, передававшиеся из уст в уста многими поколениями индейцев, чтобы рассмешить меня и заставить забыть об убитом мной человеке.

Однако настоящий покой моему измученному сердцу несли его сильные руки, потому что только в его объятиях я чувствовала себя защищенной от всего мира, ополчившегося против нас. Иногда мне казалось, будто все сошли с ума, и только наша с Тенью любовь остается нормальной и неизменной.

Время шло, и воспоминание об убитом всаднике постепенно поблекло, однако испытанный мной ужас я так никогда не смогла по-настоящему забыть.

А наши сражения продолжались своим чередом. Теперь уже ни один патруль не чувствовал себя в безопасности в наших местах. Мы нападали на них чаще всего по утрам, едва начинался рассвет, убивали всадников и уводили с собой их лошадей.

Больше всего мы любили, когда нам попадались отряды с грузом оружия, продуктов, одежды. Что нам было нужно, мы забирали, а остальное отправляли в огонь. Мы не брали пленных, и когда я видела мертвых женщин и детей, то заставляла себя вспоминать резню у Песочного ручья и сотни других, в которых гибли индейские женщины и дети. Конечно, от этого у меня не становилось спокойнее на душе, зато я могла с пониманием относиться к той ненависти, которую испытывали индейские воины.

Нападали мы на форты, поздно ночью забрасывая их стрелами, а потом скрываясь. В таких случаях мы никогда не вступали в бой, потому что нашей задачей было напомнить белым о том, что мы живы, и внести смятение в их души.

Бывали у нас и довольно крупные стычки с армейскими частями, но это случалось редко. Как только удача поворачивалась к нам спиной, мы убегали. Нас было слишком мало, чтобы мы могли позволить себе большие потери, поэтому мы бросались в разные стороны, а потом встречались в заранее обговоренном месте.

Это была походная жизнь, когда не удавалось даже спокойно поспать из страха перед врагами. И все же никто не жаловался и никто не уходил.

Меня поражало, как Тень умудрился сколотить сплоченный военный отряд из тех воинов, что пришли к нам, потому что не только их верования были разными, но и тактика ведения боя тоже. Искусные наездники, сиу и шайены, сражались из любви к сражениям, ища лично для себя почестей и славы.

Апачи же предпочитали пеший бой. Они были непревзойденными мастерами маскировки и исчезали на глазах, словно их никогда не было. Они тоже стремились к личной славе, однако никогда не ввязывались в драку, если не были уверены, что победа на их стороне. До того, как они пришли к Тени, они были совершенно убеждены, что только дурак нападает на превосходящие силы врага.

Теперь все изменилось. Воины дрались не за почести и славу, не за лишние перья в волосах, а за свою жизнь и свободу.

Для меня эта жизнь была очень нелегкой, ведь я была единственной женщиной среди пятидесяти воинов. Я с ужасом думала, что мне придется готовить на всех, но Тень сразу же дал понять, что я только его женщина. Он прямо заявил, что если кто посмеет обидеть меня словом или жестом, будет иметь дело с ним, а если кому-то не нравится мое присутствие в отряде, то он готов уйти и пусть они ищут себе другого вождя. Думаю, он таким образом проверял, насколько может им доверять и насколько они дорожат им самим, однако никто не выразил недовольства моим присутствием, хотя у остальных жен в лагере не было.

Когда стало заметно, что я беременна, Тень запретил мне участвовать в набегах. Втайне я была этому очень рада, потому что мне совсем не нравилось стрелять в людей, тем более в белых.

В том году я часто оставалась одна, потому что Тень и его воины, спрятав меня понадежнее, отсутствовали иногда по нескольку дней. Один раз они потеряли в бою десять человек. Еще трое были ранены. Один из них – мальчик-шайен лет пятнадцати или шестнадцати от силы. Пуля попала ему в живот. Три дня он боролся за жизнь, и три дня я не отходила от него. Я бы все сделала, лишь бы он не мучился, но могла только положить ему руку на лоб, чтобы он знал, что умирает не в одиночестве.

Иногда ко мне подсаживался Тень. Мы мало говорили, но его присутствие было большим утешением для меня. Он очень изменился. Стал более задумчивым, более отрешенным, но я понимала, что ему нелегко нести бремя ответственности за своих воинов и за меня. Каждый раз, когда кто-то погибал, Тень тоже немножко умирал, как будто отдавал каждому кусочек своего сердца. В тот вечер он сидел рядом со мной, и в глазах у него была тоска.

– Ты не виноват, – ласково проговорила я, показав на неподвижно лежавшего между нами мальчика по имени Быстрый Ветер. – Он здесь, потому что сам захотел быть здесь. И все так. Ты не должен винить себя каждый раз, когда кто-то погибает.

– А кого винить? Я с самого начала знал, что мы обречены. Мы обречены.

– И они знали. Они сами захотели быть здесь. Никто не гнал их силой.

– Ты говоришь мудро, – согласился со мной Тень. – Но каждая смерть камнем ложится на мою совесть.

– Я часто слышала, как твои воины говорили, что лучше умереть в бою, чем сдаться на милость победителя. Если это правда, то тебе не о чем сожалеть. Эти мужчины живут и умирают так, как они сами захотели. Наверное, они все уже погибли бы, если бы у них был другой вождь, ведь только благодаря тебе мы тянем так долго.

Тень улыбнулся, и его ласковый взгляд согрел меня.

– Спасибо, Анна. Ты сказала слова, которые мне были нужны.

Мальчику постепенно становилось хуже, и я пробыла с ним до конца, а потом оплакала его.


Тень и воины опять уехали, и я осталась одна, если не считать одного раненого, который еще не оправился настолько, чтобы принимать участие в сражениях. Я старалась успеть сделать как можно больше, тем более что мне надо было еще подумать о приданом для младенца, который должен был появиться на свет к Рождеству.

Тень очень радовался своему будущему отцовству, и огорчало его только то, что он мог быть далеко от меня, когда начнутся роды. Я же уверяла его, что прекрасно обойдусь без его помощи, хотя сама ужасно этого боялась. Но потом я подумала, что рожают же индианки, значит, я тоже смогу. Он не сказал мне, что я не индианка, хотя эта мысль промелькнула у него в голове.

А пока я сидела на солнышке, отложив в сторону шитье, и думала о том, что несколько лет назад никому бы в голову не пришло представить меня в лагере с пятьюдесятью воинами. Я уж точно такого не предполагала. Я вспомнила, как мечтала поехать в большой город, сходить в театр и пообедать в ресторане, а еще мечтала выйти замуж за черноволосого незнакомца. Что ж, похоже, мне не удастся посмотреть на Нью-Йорк и Чикаго, однако мои девчоночьи мечты о высоком черноволосом суженом все-таки сбылись. Разве я не могу назвать себя счастливой? Хотя мне никогда не придется носить шелк и бархат и есть на китайском фарфоре, я богата любовью Тени. Более чем богата.

Довольная, я пошла взглянуть на Медвежье Дерево – так звали воина, которого неделю назад ранили в ногу. Он сидел в укрытии для раненых и неумело зашивал на себе куртку.

– Давай я тебе помогу, – сказала я, а потом, сообразив, что он не понимает по-английски, потянулась за иголкой.

Я закричала, когда он железной хваткой вцепился мне в руку, потому что у меня не возникло никаких сомнений насчет его намерений. Его черные, глубоко посаженные глаза горели огнем, он, разорвав на мне платье, взялся за свои штаны… Еще никогда я не была так напугана и сопротивлялась изо всех сил, но мне никак не удавалось вырваться.

Плотоядно усмехаясь, Медвежье Дерево опрокинул меня на спину и, раздвинув мне ноги, уже готов был совершить непоправимое…

– Нет… Пожалуйста…

Я плакала, умоляя его отпустить меня, но поняв, что все напрасно, закрыла глаза и лишь шептала «нет, нет, нет», когда он лег на меня, обдавая лицо горячим дыханием, и…

– Медвежье Дерево!

Спокойный голос Тени был как удар ножа. Медвежье Дерево дернулся, потом медленно встал и повернулся лицом к своему вождю. На Тень было страшно смотреть, и воин задрожал всем телом, прочитав в его глазах смертный приговор.

– Хочешь что-нибудь сказать? – холодно спросил Тень.

Медвежье Дерево покачал головой, зная, что никакие слова не спасут его.

– Будь по-твоему.

Тень выстрелил, и Медвежье Дерево упал на спину с дырой в груди. Дернувшись раз, другой, он затих навсегда. На выстрел сбежались все воины, и я кое-как прикрылась одеялом. Трудно было не понять, что произошло в укрытии для раненых, поэтому никто не задал ни одного вопроса.

– Бросьте его волкам, – приказал Тень, и два воина немедленно исполнили его волю.