Конни Брокуэй - Безрассудный

Она застонала, пытаясь отвернуть от него лицо, шелковистая вуаль скользнула по его губам.

– Пожалуйста…

– Замолчите, – прорычал он, внезапно осознав одну вещь: ему придется ее убить.

Без этого его шансы на успех почти равны нулю. Если даже ему удастся выбраться из гостиницы живым, он не проживет и часа с такой обузой, как мадам Нуар. У него нет времени связывать ее и затыкать рот кляпом: Жак может вернуться в любой момент. А если он оставит ее здесь, она тут же поднимет крик. Он должен ее убить, быстро, тихо и немедленно.

Но он не мог, не мог ее убить. Больше от отчаяния, чем от гнева, он сильнее сжал ее горло. Она снова начала брыкаться, и вдруг тот безрассудный, отчаянный парень, который умер во французской тюрьме, не дождавшись выкупа, снова ожил в Рейне.

Нет, он не может ее убить, но хоть что-то от этой ночи он получит. Будь он проклят, если не увидит сегодня лица скандально известной мадам Нуар.

Он захватил горсть полупрозрачного газа и со словами «Мадам, вы разоблачены» сорвал с ее головы вуаль. Шпильки посыпались к его ногам, их резкое стаккато стало прелюдией к шелковому шороху вуали, упавшей на пол. Освобожденные пряди волос, мягкие и тяжелые, как дамасский шелк, блестящим каскадом рассыпались по его обнаженным плечам.

Золото. Старинное золото, роскошное, пышущее здоровьем.

Пораженный, Рейн замер.

Прекрасная кожа. Молочно-белая и совершенно гладкая. Синие глаза, темно-синие, почти цвета индиго. Испуганные глаза. И молодая, очень молодая. Слишком молодая.

– Мадам, кто вы такая, черт побери?

Девушка – она выглядела юным созданием – вырвалась из его рук. Она круто обернулась к нему, и ее волосы еще больше растрепались, рассыпались по плечам и запутались в черных бусинках, украшавших ее корсаж. Черный шелк оттенял блестящие золотистые пряди.

Черными были и ее брови. Или почти черными. Прямые, тонкие и суровые, они сходились над переносицей. Контраст между ними и ее рыжевато-золотистыми волосами поражал. Полные, чувственные губы чуть приоткрылись, позволив увидеть жемчужные зубы.

– Кто вы? – вновь спросил Рейн.

– Я пыталась вам рассказать! – ответила незнакомка. – Но вы… вы идиот! Животное! Вы не хотели слушать. Вы стали драться, не успев даже сообразить, что делаете. Трижды я призывала вас к терпению! – Она обвиняющим жестом наставила на него затянутый в перчатку палец. – Трижды! Разве нельзя было подождать? Вместо этого вы хотели меня убить.

– Мадемуазель, – проворчал он в ответ, гнев быстро пересилил изумление от того, что его отчитывает эта маленькая, язвительная кошечка, – если бы я хотел вашей смерти, вы бы уже были мертвы.

Услышав эти слова, произнесенные самым угрожающим тоном, незнакомка воздела руки:

– Ба! Вы, англичане, все одинаковы. Вам бы все угрожать и запугивать! Безрассудные. Прекрасно, месье. Если вам хочется быть безрассудным, поступайте так по отношению к себе, а не к нам с Жаком.

Назвать реакцию Рейна изумлением было бы сильным преуменьшением. Девушка кипела негодованием. А может, она просто боится? Рейн пристально вгляделся в ее порозовевшее лицо. Дышала она так, как будто только что пробежала милю.

Он действительно напугал ее. С самого начала. То, что он принял за игру развратной женщины, было подлинным страхом. Она, возможно, даже не осознавала той степени падения, до которой он готов был опуститься, чтобы убежать. Черт, подумал он, возможно, она не поняла и половины того, что произошло во время поездки в карете.

– Прошу вас, продолжайте, мадемуазель. Я весь внимание, – сказал он, не забывая о пистолете, рукоятка которого ободряюще упиралась ему в поясницу.

Он скрестил на груди руки, отметив, как девушка покраснела, когда ее взгляд упал на его обнаженное тело. «Господи, она выглядит послушницей», – подумал Рейн и вспомнил о другой послушнице – девушке, взгляд которой горел более мирским огнем. Но смуглая красота Мерри была земной, а эта девушка… ну, она не была красавицей.

Во-первых, брови были слишком смело, вызывающе прямыми, подбородок – чересчур квадратным, а нос – слишком агрессивным. Правда, у нее потрясающие волосы! А нижняя губа, в которую ему так и хотелось впиться, была такой сочной и полной! Глаза – вот ими можно было залюбоваться – блестели под черными полосками осуждающе сдвинутых бровей.

– Перестаньте на меня пялиться! – возмутилась она, еще сильнее нахмурившись.

– Мне нельзя говорить, запугивать вас и даже смотреть? В таком случае, если вы уже вдоволь насмотрелись на меня, – сказал Рейн, с удовлетворением отметив, что ее щеки вновь залились румянцем, – не пора ли просветить меня насчет того, что здесь происходит, черт возьми?

Она вдруг подбежала к нему и прижала кончики пальцев к его губам, чтобы заставить замолчать.

– Тихо, вы… вы богохульник! – прошипела она.

Господи, она даже говорит как монашенка…

В это время дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену и снова захлопнулась, но Рейн успел увидеть за ней красное, как свекла, лицо Жака. Рейн схватил девушку, выдернул из-за пояса пистолет и приставил дуло к ее голове как раз в тот момент, когда дверь снова распахнулась и в комнату ворвался Жак.

– Осторожнее, друг мой, – посоветовал Рейн.

Жак резко остановился, оценив ситуацию.

– Нам следовало выбрать более молодого, – сказала девушка.

– Ба! – презрительно сплюнул Жак, не отрывая взгляда от пистолета. – Того, который дрожал как осиновый лист? Никто не мог бы принять его за La Bete.

– La Bete? – повторил Рейн. – Что это за зверь?

Девушка перевела на него взгляд.

– Вы неверно расслышали, – быстро ответила она. – Не зверь, месье, а Ламбетт. Мой муж.

Если бы она заявила, что у нее есть хвост, и то он бы не был так изумлен. Эта женщина не была похожа на чью-либо жену.

– Месье, опустите пистолет, – произнес Жак, сопровождая свои слова широким кельтским умиротворяющим жестом. Его умоляющий голос никак не соответствовал выражению его глаз. – Я закрою эту дверь. Вы опустите пистолет. Мы объясним. Все объясним.

– А если я предпочту не опускать пистолет?

Лицо Жака потемнело.

– Тогда мы будем сидеть здесь, пока он не выпадет из ваших онемевших пальцев. Потому что, если вы попытаетесь уйти, мы просто поднимем тревогу. – Очевидно, его миролюбивое настроение вдруг испарилось.

– Я в любой момент могу вас убить, – высказал предположение Рейн.

– Ваш выстрел привлечет внимание, – ответил Жак с немалым удовольствием в голосе. – Поэтому бросьте пистолет, а?

Значит, Жаку не нравилось, когда ему угрожали. Когда-то Рейну это тоже не нравилось. Поразительно, к чему только не привыкаешь, если возникает необходимость.

– У меня есть идея получше, – сказал Рейн. – Я оставлю пистолет на месте, а вы мне все равно все расскажете.

– Ты дерьмо! – взорвался Жак. – Висельник! Как ты смеешь…

– Жак! – перебила его девушка. – Пожалуйста! Это нас ни к чему не приведет. Объясни ему, или это сделаю я.

Рейн внимательно посмотрел на нее. Над ее верхней губой блестели капельки пота. Если она солжет, это будет сразу видно.

– Еще лучшая идея, – сказал Рейн. – Вы мне все объясните, мадемуа… мадам Ламбетт. А ты, Жак, веди себя очень-очень тихо. Не то я застрелю тебя, а потом… – Он многозначительно улыбнулся девушке. – Ну, тебя уже не будет, чтобы это увидеть.

– Вы были правы, – сказал Жак девушке, не отрывая глаз от Рейна. – Нам следовало выбрать «осиновый лист».

– В последний раз требую, объясните мне все.

Девушка медленно кивнула головой:

– Будь по-вашему, месье. Мой муж, Ричард Ламбетт, умер месяц назад от лихорадки. Он был англичанином.

Рейну стало интересно, но он по-прежнему хранил молчание.

– Я вижу, вы догадываетесь, что наш брак был странным. Но сердцу не прикажешь, а мудрости не научишь, не так ли?

– Откуда мне знать? В тюрьмах многие заключенные спят с проститутками. – Рейн явно издевался над ее словами.

– О-о, пардон, месье. Это так бессердечно с моей стороны. – Взгляд, брошенный на Рейна, говорил об обратном. В нем сквозило удовлетворение.

Рейн не мог сдержать смешка. Будь он проклят, если она не сказала это нарочно, чтобы обезоружить его. Она хитрее, чем он подозревал, достойная противница.

– Да, мудрой вас не назовешь, – сказал он, – к несчастью… но меня это мало касается. Прошу теперь простить мне, мадам, мою бессердечность.

Она одарила его острым, оценивающим взглядом. Хорошо.

– Продолжайте.

– Мой муж был дипломатом.

– Очевидно, не очень удачливым, – заметил Рейн.

На этот раз она нахмурила брови.

– Пожалуйста, поправьте меня, если я ошибаюсь, но Англия и Франция все еще враги?

За ее спиной Жак в смущении переминался с ноги на ногу.

– Да, месье. И все же я не позволю вам говорить о нем плохо. Возможно, если бы он не влюбился, если бы все свое внимание уделял вопросам политики…

Голос ее звучал напряженно, глаза блестели. От гнева или от боли? Он не мог отгадать.

– Дорогая леди, в вас говорит католичка. Готовность принять на себя вину напоминает о сестрах, которым было поручено воспитывать вас…

Она испуганно взглянула на него. Он оказался прав: эта дама выросла в монастыре.

– …Но даже монахиням не пришло бы в голову обвинить влюбленного дипломата в конфликте.

Она нахмурила брови, и Рейн подавил желание рассмеяться. Он, кажется, забылся: его жизнь висит на волоске. И если зрение его не пострадало от тюремного заточения, то молчаливый, громадный Жак незаметно продвинулся к ним, пока дама отвлекала его, Рейна.

– Брось, приятель. Проявляй терпение, в отсутствии которого упрекает меня твоя госпожа. Стой смирно, Жак, не то умрешь. – Рейн перевел дуло пистолета на гиганта.

Мадам Нуар поджала пухлые губки. Да, она была определенно раздражена.

– Достаточно истории. Чего вы от меня хотите?

Жак кивнул с несчастным видом. Она глубоко вздохнула.

– Полгода назад мой муж получил известие из Шотландии о кончине дядюшки. Умерший завещал ему крупное поместье. В связи с этим муж начал хлопотать о моем отъезде в Шотландию с маленьким Энгусом.

– Маленький Энгус?

Она скромно опустила глаза.

– Это наш сын.

Сын… Рейн окинул взглядом ее стройную фигурку, тонкую талию. Казалось, что ее могло обхватить ожерелье, которое украшало ее шейку. Хотя столь тонкой она могла быть благодаря корсету.

– Как вы легко догадываетесь, организовать путешествие в Англию француженки, да еще с сыном очень трудно, особенно дамы, занимающей некоторое положение в свете, хоть теперь оно и не столь значительно. Я сирота, месье, и выросла в семье тетки, в той же семье, в которой живу и сейчас, после смерти мужа. К счастью, после долгих поисков муж все-таки смог договориться с капитаном одного капера, и мы должны были… мы должны отплыть с отливом сегодня ночью.

– Так почему вы, вместо того чтобы собираться в дорогу, сейчас здесь, со мной, да еще в такой незавидной роли? Ни слова, Жак, – предостерег он слугу.

– Потому что, – ответила девушка раздосадованно, – моего мужа уже нет в живых, а человек, с которым мы сегодня встречаемся в доках, ожидает сделки с мужчиной-англичанином. Вчера он написал мне и в своей записке сетовал на то, что согласился взять на борт женщину. Говорил, что это приносит несчастье, что его матросы взбунтуются. Он зашел было так далеко, что предложил нам поискать другой корабль, но в конце письма с большой неохотой все же согласился сдержать слово.

Рейн ждал. Мадам Нуар всплеснула руками:

– Неужели вы не понимаете? Я одна. За плавание уже заплачено, и больше у меня денег нет. Этот контрабандист, этот… пират вовсе не обязательно сдержит свое слово. Мне нужен был англичанин, и Жак знал, где его найти.

– И откуда же у Жака такие сведения?

– Моя тетка… она и есть мадам Нуар. Жак – ее управляющий. Он всегда любил меня, еще ребенком, и, узнав, в какое затруднительное положение я попала, он… он предложил выход.

Впервые, с тех пор как Рейн сдернул с ее золотистой головки вуаль, она казалась смущенной и обескураженной.

Рейн бросил взгляд на Жака. Тот вовсе не был похож на управляющего аристократки, но Рейну редко приходилось иметь дело с этой породой людей, так что он не стал торопиться с выводами.

– Значит, идея вытащить из тюрьмы англичанина, чтобы он изобразил месье Ламбетта, принадлежит тебе?

– Да, – согласился Жак. – Я знал о договоренности мадам Нуар, процедуру, имена тех, с которыми она имела дело, и подумал, что за такое короткое время только в тюрьме можно найти англичанина, согласного выступить в роли чужого мужа.

Инстинкт самосохранения призывал Рейна к осторожности. Ему эта история не понравилась. Он в нее не верил.