— И это уничтожило многих американских художников, — рассуждал однажды Тони, сунув палец в нос, что означало мыслительный процесс. — Причина, по которой они уничтожены, а речь идет о тех, кто рожден около двадцатого года, в том, что раньше, если он хотел рисовать, он знал, что проиграет. С финансовой точки зрения. И это привлекало кучу мазохистов. А потом Поллок и де Кунинг взорвали ситуацию. Бог мой, подумали мазохисты, я могу разбогатеть! Стать знаменитым! Я! Такой чудный малыш! Как же так? Мне нужна неудача. Я требую неудачи! В итоге сильные пробились, а слабые вымерли, как мухи. Их живопись стала столь ужасной, что все, у кого была хоть капля ума, даже не выставлялись. Видите суть? Когда неожиданно некоторые американские ублюдки поняли, что они пишут ЗА ДЕНЬГИ, это лишило их корней в привычных мансардах. Новое поколение художников совсем иное. Когда они выбирают богемную жизнь, они чертовски хорошо знают, как удобно можно устроиться и жить с черной икрой. Поллок умер ради этих ничтожеств. Вот в чем дело.

Все это еще больше смутило Лу, которая абсолютно не интересовалась художниками, но понимала, что обязана интересоваться, потому что это действительно важно. Тони Эллиот был хорошим барометром конъюнктуры. Она пыталась скрыть и собственное невежество, и то, что вообще не разбирается в искусстве. Лу любила ощущать свою власть над темой, уметь ее анализировать и оценивать, а в мире искусства Нью-Йорка, то есть международного искусства, она была слепа, как новорожденный котенок.

Она бы предпочла взять интервью у владельца нового лондонского магазина или у сумасшедшей кинозвезды. Да любой был бы лучше Стива Омахи, у которого роскошные черные усы, модный костюм и специфическая манера общения. Даже по своему скудному опыту она знала, что с художниками это случается. Общение их интересует ради самого факта общения и возможности выплеснуть себя. Это экономило уйму времени. Они болтали все, что приходило на ум в данную секунду.

В день интервью Стив Омаха был увлечен каким-то генералом Буденным. Кав, ведущий фоторепортер «Тряпья», сопровождал Лу. Кав любил художников. Они были фотогеничны. Лу любила Кава, потому что он ненавидел Тони Эллиота, но так искусно скрывал это, что Тони был уверен в обратном. «Тряпье» было клубком змеиных интриг, но Лу считала, что так обстоят дела везде. Своего рода сексуальная жизнь. В извращенном виде.

— Генерал Буденный командовал кавалерийской дивизией Красной Армии во время русской революции. В 1918-м он стал командующим Красной Армии, — Стив Омаха обдумал свое же сообщение. — После 1918 года сведений мало. В библиотеке я видел фото. Он с семьей на конных скачках. Знаете, у него хорошенькая жена. В 1941-м Буденный становится Маршалом Советского Союза и командующим Южным фронтом. Были три выдающихся маршала, которые остановили наступление фашистов, и он был одним из самых гениальных. Это лучший солдат Советского Союза, больше я ничего о нем не знаю.

Лу и Кав обменялись взглядами. Стив Омаха заметил это.

— Вы удивлены, почему я говорю о нем? Я объясню. Два больших начальника сказали, что я очень похож на генерала Буденного. Вы понимаете значение этого факта?

Кав сфотографировал Стива Омаху на фоне огромного триптиха Хамфри Богарта, Мэри Астор и Сидни Гринстрит, сидящих на лошадях с сигарами в зубах.

— Это новая картина? — спросила Лу.

— Да. Нравится? Мне иногда нравится, а иногда я сомневаюсь. Но здесь дело в Буденном. Если я отождествляю себя с ним из-за нашего сходства, значит, я не угнетенный художник, а командир кавалерийской дивизии, который ведет солдат в бой.

Стив Омаха глянул на триптих.

— Может, нужно было нарисовать сигареты «лаки страйк»? Как вы считаете?

Кав сфотографировал раздумья художника.

— Я веду армии, понимаете? — сказал Стив Омаха. — Я веду их в бой. — Он впервые за всю встречу рассмеялся. — Нет, я веду их в галерею. К моим картинам. Вот что я делаю. Вот до чего доходит отождествление, если ты на кого-то похож. Лучше мне быть похожим на генерала Буденного, чем на своего папашу-старьевщика. Хотя дедушка у меня был из другого теста, он был сержантом в русской кавалерии. Он старше генерала Буденного. Я влюблен в генерала Буденного! Он был красным, у него должна быть скромная родословная, хотя он и ездил верхом. Я сам ездил верхом до того, как узнал о генерале Буденном.

— Как бы вы описали свои картины? — спросила Лу.

— Чего их описывать, если они перед вами?

— Это поп? Я думала, что он умер.

— Нет, это не поп. Другое. Это напоминает Давида. Как вам эта болтовня в «Арт Ньюс» насчет традиций и влияний? Мне не нравится. Подыхаю от тоски, когда читаю.

— Вы ощущаете близость с генералом Буденным из-за похожего происхождения?

— Да, но я не был генералом, я был пехотинцем во время войны. Мне сорок три. Я выгляжу на сорок три?

Он внимательно рассмотрел себя в треснувшем зеркале, висевшем над холодильником.

— Я-то считаю, что выгляжу моложе, но кто знает? Все мы тщеславны. Я участвовал во вторжении. И все помню. У меня была морская болезнь. Вы решите, что мы перепугались до смерти, приближаясь к вражескому берегу, но мы шутили. Мне было хреново, но я тоже шутил. Мы болтали о девушках, которых трахнем в Париже, и чувствовали себя героями. Один парень даже припас пару нейлоновых чулок для первой французской красотки. Представляете? Мы участвуем в величайшем рейде всех времен, а этот хрен держит пару чулок в кармане. Через пять минут его убили. Он упал в воду лицом вниз. Волны перехлестывали через него. Знаете, что я сделал? Мы с ума сходили от рева снарядов и разрывов бомб, шум стоял дикий, я был по горло в воде. И вынул чулки из кармана бедолаги. Вот как я очутился на берегу. Так я и выбрал псевдоним Омаха. Мы высадились на Омахе. Если бы я тогда знал о генерале Буденном… А теперь поздно. У меня уже есть имя. Может, назвать себя Стивом Омахой Буденным? Как вы считаете?

— Неплохо.

Лу с трудом соображала, о чем идет речь, какое отношение Омаха имеет к Франции, но когда вечером прокрутит пленку, то что-нибудь придумает. Она очень на это надеялась.

— Правда ли, — спросила Лу, — что скоро вы выставляетесь у Лео Кастелли?

— Это не точно. Может, выставка будет у Голдовски. Может, у Джениса. Мне нужна большая сцена. Успешный удар. Вот как я сейчас живу. Сначала выпил две «Кровавые Мэри», это было ошибкой. Потом я переговорил с Мартой Джексон. Марта может устроить шоу. У меня хорошие рекомендации. Потом я смотрел на девушек у синагоги, немного порисовал. Они такие славные. И жена раввина. Потом пошел на выставку к приятелю. Ужасно расстроился.

— Кто ваши любимые художники? — спросила Лу.

— Раньше я любил Сезанна, но теперь разочаровался. Все меняется. Влияния тоже. Теперь я восхищаюсь Давидом. Знаете его?

— Боюсь, нет.

— Он написал Марата в ванне и сделал набросок Марии Антуанетты, когда ее везли на гильотину.

— А что вам в нем нравится?

— Величественность. Крепкий мужик. Он был тираном во время террора после революции. Давиду вечно не хватало отрубленных голов. Если задуматься, он был настоящим чудовищем.

Кав расслаблялся у портрета Сонджи Хени. Стив Омаха изобразил ее кружащейся на черном льду в форме русского кавалериста. Имя Буденного было пунктиром написано поперек картины.

— Сонджа Хени тоже любит Буденного, — сказал Стив Омаха. — Вы заметили? Пристроим.

И вот через пять часов после сраного интервью Лу мучается над текстом. Она завидовала Каву. Тому достаточно вернуться в офис, отпечатать снимки и выбрать лучшие. У нее процесс отбора был гораздо мучительнее. Когда она спросила, что он думает о мини-юбках, Омаха ответил:

— Мне они очень нравятся. Особенно на девушках с толстыми ногами. Это сексуально. Мне нравятся большие толстые ноги. Нет ничего лучше, когда девушка охватывает тебя большими толстыми ногами. Как на небеса возносишься. Вы очень хорошенькая, но ноги у вас тоненькие.

— Это не совсем так… — начала Лу. Ноги у бедер были худоваты, и это ее постоянно огорчало.

Стив Омаха пропустил ее слова мимо ушей.

— Сегодня все хотят быть худыми. Я сам могу сбросить килограммов шесть. И теперь снова о мини-юбках. Что появилось сначала: пилюли для похудения или мини-юбки? Подумайте об этом.

Мало было проблем с текстом, так была еще и проблема времени. Она должна сегодня поужинать с Дэвидом, ее Дэвидом, а не Давидом. Он сказал, что позвонит в восемь. Скоро восемь, а она сидит над этим интервью со Стивом Омахой. Как ей связать Стива Омаху с модой? Паршиво, что он русский. После фильма «Доктор Живаго» русское влияние ослабло. Так что здесь не сыграешь. Конечно, она может подчеркнуть увлечение генералом Буденным как одно из проявлений былого русского влияния на моду, но это не лучший ход. Ну, почему Стив Омаха не индеец чероки или не австралийский пастух? Где Тони Эллиот только откапывает таких людей? Самое страшное — это то, что она обязана написать нечто сногсшибательное, потому что каждое слово (особенно в таких материалах) будет определять решение Тони насчет колонки.

Колонка! У нее чуть ли не оргазм начался при этой мысли. Конечно, Дэвид мог бы быть любовником и получше, но сегодня подошел бы почти любой. Ладно, пусть это преувеличение, но мысль о колонке ее возбудила, поэтому необходимо заняться любовью. Она настоит на том, чтобы трахнуться до ужина, да к черту ужин вообще. Как только Дэвид войдет, расстегну ему ширинку, так что он сразу все поймет. А если у него не встанет? Возьму в рот. Она не очень возражала против отсасывания у Дэвида, потому что у него был не очень большой член, как и ее рот. Стоматолог однажды пошутил, что Лу должна пользоваться детской зубной щеткой. Ее любовники с большими пенисами считали, что Лу не любит делать минет, и были правы, потому что при всем своем желании ничего не могла поделать и часто царапала член. Она не виновата. Так устроен ее рот. Да она и не очень любила эту разновидность секса. Просто уступала партнеру. Им же, черт подери, нравится.

Любовь валетом была еще хуже, это для птичек. Она раз и навсегда решила, что ей такие дела не нравятся.

Когда вы одновременно жуете друг друга, то это требует большой концентрации и расхода энергии. И ты не можешь понять, как реагирует партнер на твои действия, потому что он так далеко от тебя. Будто ты в безвоздушном пространстве. Как можно кончить в такой позе? Все плохо, кроме нормальной позы, когда все в правильном положении, как крылья на чертеже аэроплана. Стоит чуть изменить угол наклона, и все летит к черту. Бред вся эта поза валета, детство какое-то. Она презирала мужчин, просивших о ней.

Нет, главное — ТРАХАТЬСЯ. С колонкой. Если бы Дэвид догадывался о ее мыслях во время занятий любовью, то растерялся бы. Он бы, наверное, вообразил, что все невыразимые мысли мельтешат в ее воспаленном сознании, когда она видит колонку на четвертой странице. «Шик Лу». Сам Тони Эллиот предложил такое название рубрики. Чтобы подразнить ее, так как она надеялась получить колонку. Интересно, что он предложил Питеру? «Штука Питера»?

— Мистер Безумец сейчас станет мистером Сумасшедшим, — сказала она коту, — если не прекратит безобразничать.

Мистер Безумец ненавидел, когда Лу садилась работать, потому что в это время она игнорировала его больше, чем в любое другое время. Когда она писала, кот усаживался на пишущей машинке. Или носился по квартире и сбивал все подряд, чтобы отвлечь ее. Он действовал бесхитростно. Сейчас кот хотел достать золотую рыбку.

— Мистер Безумец — это не человек, — закричала она. — Коты — это не люди. Только люди — это люди.

Он заметил, как изменился ее тон. Кот знал, когда его назовут мистером Сумасшедшим. Сегодня вечером этого не случится, потому что она встала из-за стола и пошла на кухню взглянуть на часы. Увидев, что уже четверть девятого, плюхнулась в кресло. Но не за столом. Невероятно, что Дэвид до сих пор не позвонил. Он был крайне пунктуален. Лу тоже пунктуальна и ценила это качество в других. Она терпеть не могла людей, которые говорили, что позвонят в восемь, а на самом деле хотели сказать, что позвонят около восьми, девяти и так далее. Именно поэтому Лу так ценила Дэвида, хотя он был и не самым блестящим любовником на острове Манхэттен. Они встречались два года, и чувство привязанности к нему все возрастало, как и чувства благодарности и уважения.

В офисе все знали о ее связи с Дэвидом, а Питер Нортроп однажды спросил, не терзает ли ее совесть из-за связи с женатым мужчиной.

— Наоборот, — ответила она. — Хотя бы потому, что всегда знаешь, где он, если его нет рядом с тобой. Он у жены. Все просто. А одинокий мужчина может быть где угодно, у любой девицы в мини-юбке.

— В этом есть смысл, — признал Питер.