— Жаль, — произнесла она, — что Веррио не мог видеть вас до того, как расписал потолок в банкетном зале.

Сиринга покинула библиотеку, дверь за ней закрылась. Граф посмотрел ей вслед, как будто ожидая, что она вернется.

Сиринга уже какое-то время читала книгу в постели, которую она выбрала в библиотеке.

На столике стоял канделябр с тремя свечами, край парчового полога был приподнят.

Вдруг она услышала, как дверь открылась, но обернулась не сразу, потому что решила, что это зашла Нана, которая что-то забыла в комнате. Затем дверь снова закрылась, и Сиринга поняла, что в спальне кто-то находится. Повернув голову, она увидела графа.

На нем был длинный парчовый халат с высоким бархатным воротом, над которым торчал белый воротничок ночной рубашки. Даже в этом домашнем облачении он был очень хорош собой. Глаза его горели странным блеском.

Сиринга опустила книгу.

— Вы пришли пожелать мне спокойной ночи! — воскликнула она, и в ее голосе прозвучала почти детская радость. — Как это мило с вашей стороны! Я не могу выразить вам, как я скучаю по маме. Она поступала точно так же, когда я ложилась спать.

Граф медленно прошел через всю комнату и, подойдя к кровати, присел на самый ее край.

Лежа на огромных подушках, Сиринга показалась ему удивительно юной и хрупкой. Свет, падавший на ее волосы, делал их похожими на жидкое золото. Граф заметил, что ее тонкая ночная рубашка с маленьким кружевным воротничком до самого горла застегнута на пуговицы. Рукава были длинными, с кружевными манжетами, из-под них виднелись длинные изящные пальцы.

Она выглядела как маленькая девочка, однако сквозь тонкий полупрозрачный муслин нельзя было не заметить нежные очертания ее красивой груди.

— Когда я была ребенком, мама обычно рассказывала мне на ночь сказку, — продолжила Сиринга. — Теперь мне приходится самой читать на ночь интересные истории. Мне нравится засыпать, думая о подвигах смелых людей или о далеких странах, в которых мне вряд ли доведется побывать.

Граф молча продолжал смотреть на нее, как ей показалось, каким-то необычным взглядом. Она инстинктивно поняла, что его что-то беспокоит, и потому поспешила добавить:

— Я знаю, что ваша мама умерла, когда вам было всего два года. Должно быть, вы, сами того не понимая, ужасно тосковали по ней.

— Пожалуй, — согласился с ней граф, наконец нарушив молчание.

— Вы были очень несчастливы, — продолжила Сиринга. — Но теперь все будет хорошо. Да и как не быть счастливым, вновь оказавшись в доме, в котором вы так долго отсутствовали!

— А если я одинок?

— Разве это возможно? — удивилась Сиринга. — У вас наверняка немало друзей и множество всяких дел.

Граф ничего не ответил, и тогда она сказала:

— Когда я молилась сегодня на ночь, я благодарила Господа за то, что мы встретились. Я поблагодарила Его за то, что вы купили Меркурия и меня.

Граф сделал нетерпеливый жест, и Сиринга заговорила быстрее прежнего, боясь, что он прервет ее:

— Я помню, вы просили меня не вспоминать об этом, но я так боялась, что Меркурия купит какой-нибудь злой человек, который станет дурно обращаться с ним! Думаю, такое могло случиться и со мной. Если бы на торгах за меня заплатил кто-то другой… все могло бы обернуться совсем иначе… я очень этого боялась.

— Но ведь вы не боитесь меня? — спросил граф.

Лицо Сиринги как будто воссияло огнем тысячи свечей.

— Но почему я должна бояться вас? — спросила она в ответ. — Вы ведь мой друг, друг, в котором я так отчаянно нуждалась, друг, которого у меня никогда раньше не было.

— Вы хотели иметь друга?

— Я всегда думала о том, как замечательно иметь друга, того, с кем хочется говорить, с кем можно смеяться, кого можно понимать и кто понимает тебя. — Сиринга вздохнула. — Наша встреча в лесу стала для меня подарком судьбы. Вы были так мудры, вы проявили удивительный такт и понимание. Вы показали мне, насколько неразумно и трусливо я вела себя, и когда вы оставили меня… ничто уже не казалось мне столь мрачным и пугающим, как прежде.

Ее огромные серые глаза с восторгом смотрели на графа. Теперь они показались ему прозрачными, как горный ручей, что, журча, струится по каменистому склону. Они были кристально чисты и открыты, ведь ей нечего было скрывать.

— Что вы знаете о любви, Сиринга? — неожиданно спросил он.

В ответ девушка лишь развела руками.

— Будет правильнее всего сказать, что я ничего о ней не знаю, — бесхитростно призналась она. — Я знаю только, что мои родители крепко любили друг друга. Однажды мама сказала мне: «Никогда, Сиринга, никогда не отдавайся мужчине, если не любишь его». — На лице девушки появилось озадаченное выражение. — Я, правда, не совсем понимаю, что мама имела в виду под словами «не отдавайся мужчине», но мне кажется, она хотела сказать, что не следует выходить замуж за того, кого не любишь всем сердцем.

Граф молчал, и Сиринга заговорила снова:

— Я конечно же и думать не буду о браке, пока не влюблюсь. Возможно, никто меня и спрашивать не станет, но если так случится, то я хотела бы очень сильно любить такого человека.

— А если вы влюбитесь, то, как вы думаете, что вы будете при этом чувствовать? — спросил граф.

Сиринга на мгновение задумалась, а потом застенчиво призналась:

— Я думаю, что человек, которого я полюблю… если он тоже будет любить меня, он поможет мне воспарить до небес, и мы забудем обо всем на свете… и во всем мире мы будем одни, он и я… и наша любовь. — Ее голос оборвался, как будто на нее снизошло озарение. — Так вот почему вы до сих пор холосты? — вновь заговорила она. — Потому что вы так и не нашли ту, кого вы могли любить… вот так… сильно?

— Да, именно поэтому.

— Но ведь, наверное, было немало женщин, которые любили вас, — задумчиво произнесла Сиринга. — Когда мужчина красив, как вы и как Карл Второй… рядом всегда должно быть много прелестных женщин, которые хотят обратить на себя ваше внимание, которые желают заполучить ваше сердце… если, конечно, им это удастся сделать.

— Как вы недавно выразились, — с еле заметной улыбкой произнес граф, — Карл Второй был распутником, вот и я такой же.

— Возможно, это и придает вам привлекательности, — ответила Сиринга. — Думаю, женщинам нравятся мужчины дерзкие, смелые, склонные к авантюрам.

— И вы считаете меня именно таким? — спросил Роттингем.

— Именно таким и даже больше! — воскликнула Сиринга. — Вы умный и очень добрый! Я бы хотела, чтобы только вы были моим другом!

— Вашим другом? — повторил граф.

Возникла новая пауза.

— Мне кажется, я не слишком умна для того, чтобы быть вашим другом, — снова заговорила Сиринга. — Я прекрасно понимаю, что я невежественна и очень мало знаю об окружающем мире. Я прочитала много книг, но ведь в жизни это не главное, верно?

Роттингем опять промолчал, и она продолжила:

— Вы жили такой полной жизнью, бывали в далеких и интересных краях. А я… наверное… я из тех, кого можно легко забыть.

— Обещаю вам, что никогда так не поступлю, — заверил ее граф.

— Правда?

— Честное слово!

— Тогда… может, я все-таки стану вашим другом? — спросила Сиринга.

— И что же, по-вашему, предполагает дружба? — спросил Роттингем, глядя ей прямо в глаза.

— Я не вполне… не вполне уверена, что могу ответить на этот вопрос, — ответила девушка. — Но мне кажется, это означает, что у меня будет тот, кому я могу доверить многое… все… Даже секреты. Друг — это тот, кому не безразлично то, что меня беспокоит, и то, что я чувствую. Тот, с кем я смогу делиться самым сокровенным. И самое главное, это тот, с кем мне не придется скучать. — Секунду подумав, она добавила: — Я думаю, что именно поэтому я испытываю одиночество. С родителями ведь не посмеешься, потому что они старше, мудрее и во многом тебя не понимают. Меркурий… он хотя и замечательный, но ведь с ним тоже не пошутишь.

Граф не смог сдержать улыбки.

— Насколько я понимаю, нам есть что предложить друг другу, — сказал он. — Но знаете, Сиринга, иметь друга — это значит не только давать ему что-то, но и что-то от него получать.

— Знаю, — ответила девушка. — И именно поэтому я хочу, чтобы вы подарили мне свое доверие, позволили помогать вам… если это, разумеется, будет в моих силах. Знаете, я всегда… всегда буду сохранять вам верность. Что бы ни случилось.

— А что, по-вашему, может случиться?

— Не знаю, — отозвалась Сиринга. — Но мне кажется, что… что-то может случиться… то, что будет для вас неожиданностью… то, в чем вы не слишком уверены, и я хочу… быть рядом, чтобы помогать вам.

Сиринга по-прежнему не сводила с него глаз. Их взгляды встретились, и она испытала странное, непривычное чувство. Казалось, будто граф хочет ее о чем-то спросить и в то же время притягивает ее к себе.

Это было сродни тому, как если бы какая-то сила лишала ее власти над собственным телом и чувствами. Ей вдруг стало трудно дышать, губы невольно приоткрылись. Но вслед за этим у нее задрожали руки, и чары моментально рассеялись.

Граф встал.

— Спокойной ночи, Сиринга, — сказал он. — Я постараюсь стать вашим другом.

— Спасибо. Это очень много для меня значит. Я даже не могу выразить это словами, — ответила Сиринга. — Спокойной ночи, господин Юпитер. Я счастлива… я так счастлива… очень-очень… мне так хорошо быть с вами… это настоящее счастье.

Произнося эти слова, она как-то совсем по-детски вскинула голову.

Граф посмотрел на нее, и на мгновение Сиринге подумалось, что в его глазах горит какой-то непонятный огонь. Впрочем, скорее всего это была иллюзия, игра света и тени. Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

Она уже было протянула к нему руки, но он резко отстранился, направился к двери и, распахнув ее, шагнул за порог.

По какой-то необъяснимой причине Сиринга испытала легкое разочарование.

Глава шестая

Сиринга бегом спустилась вниз по лестнице. При этом она бросила взгляд на стоящие в холле часы: ага, стрелка еще не подобралась к половине девятого.

Она пришла так рано, потому что проснулась на рассвете. Стоило ей увидеть, как первый луч солнца проникает через щелку в шторах, как ее охватила необычайная радость. Еще бы, ведь ее ждет новый прекрасный день. Она проведет его в обществе графа. Они вместе отправятся на верховую прогулку, они будут вести увлекательные беседы. Сиринга поймала себя на том, что невольно задумалась над тем, о чем же ей хочется поговорить с графом.

Несмотря на раннее утро, было уже тепло, и, спускаясь по лестнице, Сиринга набросила на одну руку жакет для верховой езды, а шляпку взяла в другую.

На ней была амазонка с пышными юбками и белая муслиновая блузка с кружевной манишкой, за шитьем которой Нана провела немало часов.

Наряд был сшит два года назад и теперь плотно облегал фигуру — свидетельство того, что она уже перестала быть ребенком и обрела округлые женские формы.

Оказавшись в холле, Сиринга услышала за входной дверью цокот копыт, а затем увидела графа. Он поднимался по лестнице, держа в одной руке цилиндр, в другой — хлыст.

— Вы уже успели прокатиться! — воскликнула Сиринга с легким разочарованием в голосе.

— Я проснулся рано и решил немного размяться, — ответил граф. — Наши планы изменились. Я хочу поговорить с вами, Сиринга.

Не дожидаясь ее ответа, он прошел через вестибюль и направился к себе в кабинет.

Войдя, он повернулся спиной к камину и посмотрел на Сирингу, вошедшую вслед за ним. Она замешкалась и остановилась прямо на пороге. В ее серых глазах застыла тревога.

Возникло неловкое молчание, и первой его нарушила Сиринга:

— Почему вы изменили свои планы? Я так мечтала о верховой прогулке!

— Я решил взять вас с собой в Лондон, — ответил граф.

— В Лондон? — изумленно переспросила Сиринга.

— Минувшей ночью я долго размышлял и решил, что с моей стороны было ошибкой перевезти вас в Кингс-Кип. Вы ведь никому не скажете, что оставались здесь одна?

— Но почему? Какое это имеет значение? — удивилась девушка.

— Позвольте мне закончить свою мысль, — сурово продолжил Роттингем. — Вы отправитесь в Лондон в качестве моей подопечной. Пусть все знают, что после смерти вашего отца вы остались на моем попечении.

— Ничего не понимаю! — воскликнула Сиринга. — К чему эти уловки, эта ложь?

— Я уже отправил туда конюха, — продолжил граф, как будто не слыша ее, — чтобы он попросил мою бабушку по линии матери, вдовствующую графиню леди Херлингем, взять вас под свое покровительство. Вы остановитесь в Роттингем-Хаусе и оттуда совершите свой первый выход в лондонское общество.