Нам постоянно твердят, что именно запрещено, они просто лезут нам в мозги. А солдаты учат французский. Какой-то косоглазый комендант попытался заговорить с нашим бухгалтером – помнишь ее, она постоянно печет лепешки и влюблена в древнего греческого математика? Этот офицер сказал ей: «Bonjour, mademoiselle. Vous êtes belle», а мисс Уэдд ответила: «Heave, ho!» Он не понял, и она добавила: «Auf Wiedersehen!»

Люблю тебя,

Одиль


Не так-то легко было поддерживать легкий тон писем, особенно потому, что нацисты были по всему Парижу. На собрании коллектива Борис сообщил нам, что они забрали больше ста тысяч книг из Русской библиотеки рядом с собором Парижской Богоматери.

– Больше ста тысяч книг… – чуть слышно повторила Маргарет.

Однажды, когда я была маленькой, мы с тетей Каро ходили туда. После мессы в соборе Квазимодо на островке посреди Сены мы перебрались на левый берег и не спеша прошли по рю де ла Бюшери до hôtel particulier[19]. Двери особняка были открыты, и мы заглянули внутрь.

– Входите, входите! – сказали нам.

Библиотекарь, у которой на серебряной цепочке висели очки для чтения, протянула мне книжку с картинками. Мы с тетей Каро с восторгом рассматривали не столько чужой язык, сколько иностранные буквы.

Стены там были сплошь закрыты стеллажами, от пола до потолка, – такими высокими, что нужна была лесенка, чтобы добраться до верхних полок. Тетя Каро позволила мне залезть на самый верх. Тот день, как и любой день с моей тетушкой, был настоящим счастьем.

А теперь я представила те стеллажи опустевшими. Представила библиотекаря со слезами на глазах. Представила какого-то читателя, пришедшего, чтобы вернуть книгу, и узнавшего, что она осталась единственной…

– Но почему они грабят библиотеки? – спросила Битси.

Борис объяснил, что нацисты хотят уничтожить культуру определенных стран и потому методически конфискуют их научные труды, художественную литературу, философию. И добавил, что нацисты также разграбили личные собрания известных еврейских семей.

– Читателей-евреев? – уточнила я. – Включая профессора Коэн?

Накануне в читальном зале я заметила на столе в углу стопки книг. За ними едва виднелись белые волосы и павлинье перо. Как будто профессор построила себе баррикаду из библиотечных книг – Чосера, Мильтона и Остин среди прочих.

Профессор, похоже, не заметила, когда я подошла к ней.

– Перечитываете классиков? – спросила я.

– Нацисты отобрали мои книги. Они просто ворвались и выгребли все мое собрание – мои первые издания, даже мою статью о Беовульфе, которая еще не отпечатана до конца, последние страницы у машинистки… все затолкали в ящики…

– Нет… – Я обняла ее за плечи. – Ох, мне так жаль…

– Мне тоже. – Профессор беспомощно показала на стопки книг на столе. – Мне захотелось снова посидеть вместе с моими любимцами.

На собрании служащих Маргарет сказала:

– Сорок лет исследований пропали!

– Мы знаем ее любимые книги, – сказала Битси. – Я могу поискать у книготорговцев, чтобы заменить хоть что-то.

– А как насчет других наших читателей? – напомнила мисс Ридер.

– И насчет Русской библиотеки? – добавил Борис.

– А как насчет нашей библиотеки? – спросила я.

– Да, верно, – согласилась мисс Ридер. – Нацисты могут скоро появиться и здесь.


В октябре начались занятия в школах как доказательство того, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Матери отглаживали рубашки, проверяли, не забыли ли дети тетради и карандаши. Начались перебои с продуктами, и домохозяйки выстраивались в длинные очереди перед лавками мясников. Модные магазины объявляли о новом способе носить дамские шляпки – сдвинув их назад. Мы с Маргарет упаковывали книги, чтобы отсылать их в лагеря для интернированных во французской глубинке. Там содержали в плену коммунистов, цыган и гражданских, из тех стран, которым пришлось воевать с Германией.

Нацистская пропаганда работала круглосуточно, стараясь возбудить негодование. Плакаты висели на стенах зданий, на станциях метро, в вестибюлях театров. Мы видели изображение французского матроса, барахтающегося в красном море крови. Держась за истрепанный французский флаг, он взывал: «Не забывайте Оран!» Там британский военный флот затопил наши корабли. Да разве мы могли забыть такое? Они ведь убили больше тысячи французских моряков. Месье де Нерсиа по-прежнему не разговаривал с мистером Прайс-Джонсом.

Не желая поддаваться нацистской пропаганде, парижане портили плакаты, замазывая слово «Оран» и вписывая другие слова, вроде: «Не забывайте свои купальники!»

Сегодня во время обеда мы с Полем пошли в парк Монсо. Напряженный от гнева, Поль быстро шагал по песчаной дорожке, и я едва успевала за ним.

– Мне приказали привести в порядок плакаты, – сказал Поль. – Это хуже, чем регулировать движение в этих чертовых белых перчатках. Когда люди видят, как я стираю их надписи, они тихо ржут за моей спиной.

– Неправда. – Я взяла его под руку, но он не смягчился.

– Это унизительно! Копы всегда носили оружие. А теперь нас вооружили губками. Я всегда защищал людей. А теперь смываю надписи.

– По крайней мере, ты здесь.

– Я бы предпочел оказаться рядом с Реми.

– Не говори так! – попросила я.

– Он хотя бы борется. Он хотя бы остается мужчиной.

– Каждый делает что может.

– Поддерживая аккуратный вид их пропаганды? – Поль нервно пнул веточку, попавшую ему под ноги. – Это унизительно.


KRIEGSGEFANGENENPOST

20 октября 1940 года

Милая Одиль!

Спасибо за паштет. Всем очень понравилось. Хотя большинство тех, кто получает посылки из дома, делятся с другими, есть тут и несколько сквалыг. Как это огорчает! Даже при таких обстоятельствах мы не можем держаться вместе!

Поль прислал несколько вырезок из газет и рисунок, который он сделал на Часе чтения. Битси держит над головой открытую книгу, будто крышу. Я буквально слышу, как она объясняет детям, что книги – это убежище. Я был рад получить немного новостей из Парижа. Не бойся рассказывать мне обо всем, что происходит. Я хочу знать, как там у вас дела. Это отвлекает меня от того, что происходит здесь. Мы все просто сходим с ума, гадая, как долго мы останемся в плену. Один из парней научил меня игре в бридж. Похоже, все, что у нас тут имеется, – это время.

Люблю тебя,

Реми


12 ноября 1940 года

Милый Реми!

Я рада, что тебе понравился рисунок. Поль талантлив, правда? Маман теперь часто приглашает его и Битси. За ужином на прошлой неделе папа́ показал ей твои детские рисунки. С ней он не резок. Мне хочется, чтобы ты видел, как она его завоевала. Скорее бы ты вернулся домой! Вчера около двух тысяч лицеистов и студентов университета протестовали против оккупации. Старые люди вроде маршала Петена могут править страной, но путь укажут молодые.

Люблю тебя,

Одиль


Я не стала сообщать Реми, что на паштет, отправленный ему, ушла недельная норма мяса нашей семьи. Я не стала рассказывать ему, что демонстрация продолжалась недолго, поскольку ее разогнали. Не рассказала, что нацисты разгромили Чехословацкую библиотеку. И мы тоже получили сообщение о том, что Bibliotheksschutz через неделю проведет «инспекцию» нашей библиотеки.

Мисс Ридер, Борис, Битси и я таращились на бумагу.

– Что такое Bibliotheksschutz? – спросила Битси.

– Буквально это переводится как «защитник библиотек», – ответила директриса.

– Тогда это хорошо? – спросила я.

Мисс Ридер грустно покачала головой:

– Термин довольно ироничный. Думаю, они намерены разграбить наше собрание.

– Это книжное гестапо, – пояснил Борис.


В день «инспекции» Борис до полудня выкурил целую пачку «Житан». Мисс Ридер погрузилась в документы, желая удостовериться, что нет формальных предлогов закрыть библиотеку. Я собрала книги, которые следовало вернуть на полки. «Великий Гэтсби», «Городок», «Их глаза видели Бога» – все эти книги были моими дорогими друзьями. Поглядывая на Маргарет, я понимала, что и она думает о том же: «Как нам выжить без библиотеки?»

– Давай приготовим чай для мисс Ридер, – наконец сказала она. – Мы должны чем-то заняться, или просто сойдем с ума!

Я буквально дрожала от тревоги, так что поднос взяла Маргарет. Когда она поставила его на стол мисс Ридер, я спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Меня тошнит, и я просто разбита, – ответила директриса. – Жду их величества Bibliotheksschutz. Молюсь, чтобы мы как-то умудрились остаться открытыми.

Маргарет налила всем ромашкового чая. Горячий фарфор согрел мои вспотевшие ладони. Я уже собиралась сделать глоток, когда услышала тяжелые шаги по деревянному полу и эхо, разнесшееся между стеллажами.

Директриса расправила плечи. Вошли трое мужчин в немецких мундирах. Никто ничего не сказал. Ни «привет», ни «bonjour», ни «guten Tag», ни «вы арестованы», ни «хайль Гитлер». Двое из них – не старше меня – были крепкими солдатами. Третий – худощавый офицер в очках в золотой оправе. В руках у него был кожаный портфель.

Троица оглядела кабинет: бумаги на столе, пустые полки, где прежде стояли первые издания и редкие манускрипты, пока их не отправили в изгнание в ожидании этого момента, директрису, белую как алебастр, с блестящим узлом на затылке и поджатыми губами.

Если мисс Ридер и была напугана, никто бы об этом не догадался. Я никогда не видела, чтобы она сидела так прямо, никогда не видела у нее такого холодного лица. Она всегда вставала навстречу посетителям, игнорируя гендерный протокол, позволявший ей сидеть и лишь протягивать руку для пожатия. Но эти незваные гости не заслуживали ее обычного внимания.

«Защитники библиотек», должно быть, ожидали увидеть директора, а не директрису. Уставившись на нее, Bibliotheksschutz заговорил на немецком, его тон был мрачным, приказы короткими. Молодые солдаты вышли, тихо закрыв за собой дверь, как горничные. Директриса продолжала молчать, и офицер сказал на безупречном французском:

– Какая чудесная библиотека! Я весьма впечатлен, мадемуазель Ридер. Ничто в Европе с ней не сравнится!

Услышав свое имя, мисс Ридер сосредоточила взгляд на его лице:

– Доктор Фукс? Вы здесь, в Париже? Я и не догадывалась. – Она сложила вместе ладони, как будто рада была видеть старого друга. – Признаюсь, я заметила мундир, а не человека.

– Меня назначили на этот пост всего лишь на прошлой неделе. Теперь я отвечаю за всю интеллектуальную активность в Голландии, Бельгии и на оккупированных французских территориях, – похвастался Фукс, почти по-мальчишески, надеясь на ее похвалу.

Его гладкие щеки и красивые светлые волосы придавали ему вид учителя воскресной школы.

– Вы, должно быть, скучаете по своей библиотеке. – Мисс Ридер сочувственно склонила голову.

– Конечно. В Staatsbibliothek прекрасно обошлись бы и без меня. А вот смогу ли я что-то сделать – это другой вопрос.

Я полагала, все нацисты должны быть безграмотными дикарями. А вместо этого увидела человека, работавшего в самой известной библиотеке Берлина. Мы с Маргарет ждали указаний от директрисы, но они с «защитником библиотек» сосредоточились друг на друге.

– Так вы теперь директриса? – продолжил он. – Мои искренние поздравления!

– Нам тут повезло, у нас отличный штат и волонтеры. – Мисс Ридер нахмурилась. – Ну, то есть были… Многое изменилось. Коллегам пришлось уехать.

– Должно быть, вам приходится нелегко. – Он нацарапал на листке бумаги номер своего телефона и положил на ее стол. – На случай, если понадобится со мной связаться.

– Как давно мы не виделись… – увильнула от ответа директриса.

– Да, со дня коллоквиума в Международном институте интеллектуального сотрудничества, – пробормотал он. – Тогда все было гораздо проще.

– Если бы мне назвали имя Bibliotheksschutz, это избавило бы меня от целой недели тревоги. А то я все репетировала речь, узнав об «инспекции».

– И что вы собирались сказать? – спросил Фукс, все еще почтительно стоя.

– Выпейте чая. – Маргарет показала на стул.

Она отправилась за лишней чашкой. Я понимала, что мне следует уйти, но меня слишком зачаровал такой поворот событий.

– Я собиралась сказать Bibliotheksschutz, что библиотека без читателей – это просто книжное кладбище. Книги как люди: если они не нужны, то перестают существовать.

– Прекрасные слова, – заметил Фукс.

– Я была готова нижайше умолять не закрывать библиотеку. Разве я могла предположить, что придете вы?

– Вы должны знать, что я никогда бы не позволил библиотеке закрыться. И тем не менее…

– Да?

– Вам придется соблюдать правила, предписанные национальным библиотекам. Определенные книги более не могут выдаваться…