Джанет Чарльз - Библиотека в Париже

Я улыбнулась, не совсем уверенная, что Борис шутил.

– Эй, привет! – В вестибюль ворвалась Маргарет. – Простите, я опоздала.

Я не видела ее несколько недель. Загорелая и беззаботная, она лучилась счастьем.

– Бедный Борис! – сказала Маргарет. – Почему вы не сообщили мне раньше?

– Я звонила, – коротко ответила я. – Но ты не отвечала.

– Я была на побережье с… – Она бросила взгляд на Битси и Анну. – Я была на побережье. Мне следовало подумать о том, как быть на связи.

Мы вместе пошли к Борису, одна из сиделок тепло поздоровалась с нами. Было приятно, что она нас помнила. Как-то раз мы с ней поболтали в вестибюле, пока Анна ждала, когда Борис проснется.

Войдя в палату, я сразу направилась к кровати Бориса. Как моя маман, поправила одеяло на его груди. Зеленые глаза Бориса смотрели рассеянно от болеутоляющих, но уголок его губ приподнялся, как бывало, если он собирался сказать какую-нибудь смешную глупость.

– Наша страна воистину превращается в мир Франца Кафки.

– Ну да, или это «Метаморфозы». – Я постаралась говорить беспечным тоном.

– Простите, что оставил вас в одиночестве на абонементе, – продолжил Борис.

– Ничего, я не против… Я рада помогать читателям. Конечно, наши постоянные не позволили ежегодному закрытию помешать им являться каждый день! А вы пообещайте нам не переутомляться.

– Переутомляться? – язвительно повторил Борис.

Битси, слишком переполненная чувствами, чтобы говорить, поцеловала его в щеку, потом отошла в угол комнаты.

– Борис, можно лишь восхищаться тем, как вы рассчитали время, – сказала Маргарет. – Получили пулю и занялись выздоровлением как раз во время ежегодных библиотечных каникул.

– Ну, меня не в первый раз подстрелили, – сонно откликнулся он. – Но надеюсь, что в последний.

– Что?! – вскрикнула Маргарет.

Ресницы Бориса затрепетали и закрылись.

– Он быстро устает, – пояснила Анна, выпроваживая нас. – Но заявляет, что уже скоро вернется на работу.

– И я ему верю, – кивнула Битси. – Когда мы сможем опять прийти? Хотите, чтобы мы присматривали за Еленой?

Пока они разговаривали, Маргарет увлекла меня в сторонку:

– Я не могу познакомить Феликса с моей дочкой, она слишком мала, чтобы хранить секреты. Но мне просто необходимо, чтобы кто-то его узнал, увидел, какой он добрый. Мне бы хотелось, чтобы ты с ним познакомилась.

Она что, действительно ожидала, что я буду пить чай с ее любовником?

– Ты не должна с ним встречаться! – огрызнулась я.

– Он спас мне жизнь. И спасает жизнь Реми.

Она была права. Но она была и не права.

– Я прошу всего часок твоего времени, – умоляла она.

Маргарет часто говорила не подумав, но просить меня о чем-то столь гнусном… это не было просто бездумно, это было безумно.

– Даже пять минут слишком много!

– Когда тебе было нужно что-то от меня, я никогда не отказывала! – рассердилась Маргарет.

– Вы что, ссоритесь? – спросила Битси.

– Ничего подобного, – ответила я. – Ты же знаешь, какой я иногда бываю вспыльчивой.

– Только иногда? – вскинула брови Битси.

KRIEGSGEFANGENENPOST

3 сентября 1943 года

Милая Одиль!

Это письмо вполне может оказаться последним. Я был болен, и друзья говорят, что я бредил. Моя рана так и не зажила, а без медицинской помощи инфекция распространяется все быстрее.

Не позволь этой войне или чему бы то ни было разлучить тебя с Полем. Выходи за него замуж, спи каждую ночь в его объятиях. Для вас обоих нет причин быть несчастными. Если бы я был там, то был бы с Битси. Я бы каждую свою минуту проводил с ней.

Что бы ни случилось, пожалуйста, не горюй. Я верю в Бога. Постарайся и ты обрести веру.

С любовью,

Реми

Я представила, как мой брат лежит на холодных деревянных нарах, вдали от всех, кого он когда-либо любил. Ох, Реми! Пожалуйста, вернись домой! Пожалуйста! У меня забурчало в животе, я побежала в уборную, и меня там выворотило. Пожалуйста, не умирай! Пожалуйста! Когда внутри уже ничего не осталось, я вышла в коридор и прислонилась к стене. Все мое тело болело, болели живот, голова, сердце. Я провела руками по лицу, по волосам, по шее, пытаясь облегчить боль. Но должно же быть что-то такое, что мы могли бы сделать! Я открыла аптечку и схватила мази, горчичники, бутылочку аспирина (в ней осталось всего три таблетки) – все, что могло хоть как-то помочь. С полными руками я пошла в кухню, чтобы найти коробку.

– Что это? – Маман окинула взглядом кучу на столе. – И что с твоими волосами? Ты выглядишь как сумасшедшая.

Я прочитала ей письмо.

– Ох, милые…

Она помогла мне собрать посылку, хотя мы обе знали, что уже исчерпали свой лимит на этот месяц.

– Власти могут ее не принять, – сказала маман, – но мы попытаемся.

Как это было невероятно: она старалась успокоить меня! До этого письма я не сомневалась в том, что Реми вернется домой. Может быть, маман, прошедшая через Великую войну, понимала все гораздо лучше и именно поэтому так тяжело приняла весть о том, что Реми попал в плен.

Неделю спустя, вернувшись домой с работы, я с удивлением обнаружила, что в квартире темно, как будто никого нет дома. Я включила свет в прихожей и заглянула в гостиную.

Там сидела маман – одна, в черном.

– Пришло сообщение… – тихо сказала она.

Ее щеки и даже губы были белыми как мел. От чувств кровь отхлынула от ее лица.

У ее ног лежал листок бумаги, и я поняла, что Реми умер.

Однажды, когда нам с ним было по десять лет, мы подрались, и я упала, ударилась так сильно, что у меня перехватило дыхание. Лежа на спине, не в состоянии шевельнуться, я не могла поднять голову, не могла сказать: «Ты не виноват». Мне казалось, что я парализована, что у меня что-то сломано… И сейчас я чувствовала себя так же, я не могла снять жакет, моргнуть, подойти к маман… Я просто стояла на месте, застыв изнутри.

– Я так долго надеялась, что его освободят, – тихо произнесла она. – Что он сумеет вернуться к нам…

– Я тоже, маман… – У меня сорвался голос. – Я тоже…

Надеяться было больно, но теперь я поняла, что куда больнее – потерять надежду. Я села рядом с маман. Она сжала мою руку. Ее четки впились в мою ладонь.

– Но уже до его последнего письма я знала, – сказала она. – Почему-то я знала…

– Ты была одна, когда пришло письмо? – спросила я.

– Евгения была здесь, слава богу!

Я включила лампу:

– И где она?

– Решила переодеться в траур.

– Нам нужно послать за папа́.

Она выключила лампу:

– Он не достоин того, чтобы узнать.

– Ох, маман…

– Реми пошел в армию для того, чтобы доказать отцу: он мужчина.

Хотя это и было правдой, Реми не вернуть, обвиняя отца. А если маман станет одержимой моим отцом, он умрет для нее точно так же, как Реми. Я должна была как-то отвлечь ее от чувства обиды.

– Нужно сообщить Битси, – сказала я.

– Завтра найдется время для этого. Пусть ей останется еще одна ночь, прежде чем мы разобьем ей сердце.

Мы с маман в молчании погрузились в трясину горя. Надолго ли, я не знаю. «Конечно он не умер. Он просто не мог бы умереть, пока она сама не перестала чувствовать и думать». 813. «Их глаза видели Бога».

А я продолжала думать о брате. Реми за своим столом пишет статью. Реми пьет кофе в нашем любимом кафе, а на его коленях пристроился пятнистый кот. Реми смеется с Битси. Реми. Ох, Реми… Друзья говорят, что я бредил. Реми ушел. Но как он мог, если мне нужно еще так много рассказать ему?..

Сидя за своим столом в комиссариате, Поль думал только об одном – об Одиль. В этот момент он мог забыть обо всем остальном. Одиль, какой она была при их первой встрече: сердитой, а он не знал почему. Одиль, когда он подарил ей букетик, и ее взгляд смягчился. Ее губы, сладкие и терпкие, как вишни. Изгиб ее бедер. Одиль в черном платье, Одиль без него. Ее грудь. Ему нравилось ласкать ее, пробовать на вкус.

Начальник постучал по столу:

– Тебе что, нечем заняться?

– Да, месье. – Поль поерзал на стуле. – Но почему…

– Не твое дело – задавать вопросы. Твое дело – заткнуться и выполнять приказы. Вот список.

Поль не понимал этого. Когда была объявлена война, полиция арестовывала коммунистов, немецких пацифистов, живших во Франции, англичан – даже леди, – а потом евреев. На доске объявлений рядом с его столом висело предписание: «Евреи обоих полов, французы и иностранцы, должны подвергаться неожиданным проверкам. Их также могут интернировать. Полицейские агенты в ответе за исполнение данного приказа».

Некоторые его коллеги с удовольствием выгоняли людей из их квартир. Другие притворялись больными, чтобы избежать неприятной работы, но это было не для Поля. Он подумал было о том, чтобы сбежать в Свободную зону, но решил не отказываться от ответственности, как это сделал его отец. Полю хотелось бы воевать в Северной Африке вместе со свободными французами под командованием генерала де Голля, но он не мог оставить Одиль. Он отверг повышение, предложенное ее отцом, чтобы она знала: на первом месте – она. Он рассказывал ей такое, в чем никогда никому не признавался. Его выбор: Одиль или никого! Решение было легким.

Поль отправился по самому дальнему из адресов в списке. Он не хотел думать о своей работе. И только Одиль могла изгнать все из его головы. Одиль в постели. Обнаженная Одиль в кухне, размешивает chocolat chaud в чужой медной кастрюльке. Сначала такие свидания волновали, но теперь Поль устал прятаться. Он хотел жениться на Одиль. Но что, если Реми никогда не вернется? Никто не решился бы предположить подобное. Что тогда делать Полю? Получить разрешение на брак, и в ту же секунду, когда она скажет «да»…

Поль дошел до нужного места. Он не хотел думать о том, что собирался сделать. Одиль, говорящая «je t’aime». Одиль восхищается его зарисовками. Одиль читает ему вслух стихи Элюара. Одиль. Одиль. Одиль.

Поль тяжело поднялся на два пролета лестницы и позвонил. В дверях появилась седовласая леди, и он сказал:

– Мадам Ирен Коэн? Я должен проводить вас в полицейский участок.

– Что я натворила?

– Возможно, и ничего. Я хочу сказать, вы ведь…

Ему бы сказать «старая», но невежливо напоминать женщине о ее возрасте.

– Это обычная проверка.

Когда она повернулась, чтобы положить на стол какую-то книгу, Поль заметил в узле ее волос павлинье перо.

– Вам бы лучше взять книгу с собой, – сказал он. – Все эти формальности с каждым днем занимают все больше времени.

– Я вас знаю. Вы жених Одиль. – Она сунула ему в руки тонкую книгу. – Пожалуйста, передайте это ей, она знает, что делать.

Удивленный Поль помедлил, и книга упала. Когда ее корешок ударился о пол, книга раскрылась, и Поль увидел экслибрис Американской библиотеки: «Atrum post bellum, ex libris lux». Одиль объясняла ему, что это значит: «После тьмы войны приходит свет книг». Знание побеждает насилие.

Он поднял книгу:

– Мадам, я полицейский, а не посыльный. Вы вернетесь домой к ужину и сами отдадите ее.

– Как вы наивны, молодой человек!

Поль выпрямился, готовый ответить резко. Наивный! Он был достаточно опытен. И если он не солдат, это не значит, что он ничего не видел. В конце концов, он путешествовал через всю Францию. Он был добытчиком для матери и себя. И кто такая эта чокнутая дама с павлиньим пером в волосах, чтобы судить? Перо в волосах… Теперь он вспомнил ее, ну, не совсем вспомнил. Старых читателей в библиотеке было множество, и он не знал их имен. Он лишь припомнил благоговение, с каким Одиль говорила о своей любимице, о профессоре с павлиньим пером.

Профессор Коэн надела пальто. Когда Поль увидел желтую звезду на лацкане, то начал потеть, и капли стыда поползли по его телу. Он хотел рассказать Одиль о той облаве, об ужасном утре в июле, когда он и другие полицейские, включая ее отца, арестовали тысячи евреев, целые семьи, даже детей. Но это ведь не он задумал, это была работа ее отца…

Поль задумчиво посмотрел на книгу в своих руках. Должен он уберечь Одиль или довериться ей? Должен он исполнить свой долг и арестовать профессора Коэн или ему надо уйти из этой квартиры и никогда больше сюда не возвращаться?

С того дня, как пришло извещение, маман никуда меня не выпускала. Десять дней она бродила за мной по квартире. Я тосковала по Реми, мне хотелось оплакивать его в одиночестве, но маман стояла на страже. Сидя на диване, я открыла «Молчание моря», 843, и подняла книгу, как щит. Библиотека нуждалась во мне, а я была заперта дома.

– Эта книга еще больше тебя расстроит, – заявила маман.

Я положила книгу.

– Я пропустила возвращение Бориса. Но уверена, он еще не готов к работе.