– Разумеется, дорогая. Но такой размер у вас будет не меньше года, а потом мода вообще изменится.

Сара взглянула на Леду, и та заметила:

– Виржиния права. Знаешь… – она сделала несколько шагов вперед, сложив ладони, – думаю, Клэр надо обязательно сшить один из этих турнюров. Может быть, я тоже себе такой закажу. И несколько подходящих к ним платьев.

– Да, это последний писк моды, – одобрила Виржиния.

Сара вспомнила о своих собственных платьях, которые были у нее в чемодане. Интересно, где они сейчас?

Единственное, что у нее осталось, это изумрудный браслет, который она вшила за подкладку своей сумочки. Сумочку каким-то чудом нашли и доставили в больницу вместе с ней. Она надеялась, что, продав его, сможет хоть с чего-то начать, когда покинет этот дом.

Виржиния раскрыла саквояж с образцами ткани. Новые платья, конечно, все будут черные. Муслин, бомбазин[1] и хлопок в рубчик – для дневных платьев; шелк, полушелковая тафта и блестящий сатин – для вечера и торжественных мероприятий.

– Как вы можете ходить в этом? – спросила Виржиния, опустившись на колени перед Сарой и глядя на ее домашние туфли. Засунув палец между пяткой и мягкой кожей задника, она заявила: – Они же вам не по размеру!

– Ничего, я последнее время мало хожу, – пробормотала Сара.

– Тебе велики туфли? – уточнила Леда.

– Перед рождением Вильяма у меня ноги сильно отекали, – постаралась объяснить Сара в надежде, что никто не заметит, как при этом запылали у нее щеки.

– Бедняжка, – сказала Леда, и у нее на глазах заблестели слезы. – А наш милый Стефан купил тебе новую обувь.

– Да. – Ее ответ прозвучал так тихо, что больше походил на шепот.

– Платье должно быть совершенно особенным, – твердо заявила Леда. – Стефан наверняка захотел бы, чтобы это было именно так. Элегантное и модное, несмотря на траур.

– Тогда нужно надеть турнюр, – решила Виржиния. – И у меня есть немного французского черного кружева, которое я берегла для особого случая.

– Но никто и не заметит его, раз я буду в этом кресле, – хотела урезонить их Сара.

– Неважно, ты – Холлидей. А Холлидеи занимают определенное положение в этом обществе, – возразила Леда. – Измерьте ей ногу, ей понадобятся туфли, – обратилась она к Виржинии.

Плач Вильяма напомнил, что подошло время кормить. Миссис Трент принесла малыша.

Сара раскрыла объятия навстречу младенцу – наконец-то она побудет наедине с сыном и хоть на время избавится от опеки Леды.

– Пожалуйста, вы не могли бы отвезти нас в другую комнату?

Миссис Трент выполнила ее просьбу.

– Я пока постираю его белье и пообедаю, если вы не против, миссис Холлидей.

– Конечно, идите.

Наслаждаясь уединением, Сара с Вильямом на руках села возле балконной двери, зашторенной тюлем. Леда и миссис Трент так опекали ее, что уже начали досаждать ей.

Каждый новый день увеличивал ее долг перед Холлидеями. Но пути назад, уже не было.

Она провела кончиками пальцев по шелковистым светлым волосам мальчика и вдохнула их молочный аромат. Где бы они сейчас были, если бы не доброта Стефана, доверие Леды и терпение Николаса?

Ей страшно было это даже представить.

Она не может опозорить Холлидеев перед их друзьями и близкими. Леда и Николас будут единственными, кто узнает правду.

Однако сейчас у нее нет выбора, и она должна доиграть свою роль до конца.


На церковной скамье Николас сидел возле матери. Через проход справа от него в кресле-каталке сидела его невестка. Он сфокусировал взгляд на ярких витражах за спиной священника. Тихие слова священнослужителя парили в воздухе, смешиваясь с запахом свечного воска и ароматом фиалковой туалетной воды Леды. Николас сжал руку матери, чтобы хоть немного успокоить ее.

Бессмысленная смерть брата не могла не терзать его. Почему именно этот поезд? Почему именно в эту ночь? Если бы только Стефан остался в университете, если бы он был благоразумнее. Если бы послушался совета Николаса и, закончив обучение, вернулся домой.

Если бы не Клэр, последние несколько месяцев Стефан был бы с ними. Николас предпочел бы, чтобы эта девушка не была членом их семьи. А теперь он вынужден делить с ней их горе.

Против своей воли он перевел взгляд с ее ноги, вытянутой вперед под слоями черной материи, к рукам в черных перчатках, сложенным на коленях. Если бы не твердое желание матери доставить ее в Мэхонинг Вэлли, Николас дал бы ей денег и как можно быстрее отправил обратно в Нью-Йорк.

Ей принадлежали последние недели Стефана. Последние мгновения.

Мысль, что он никогда больше не увидит брата, причиняла боль. Николас был старшим, и взял на себя ответственность за их семейный бизнес, за мать и брата. Он делал все возможное, чтобы воспитать Стефана так, как, ему казалось, сделал бы их отец.

А Стефана раздражало назойливое вмешательство брата в его жизнь. Он делал все возможное, чтобы досадить Николасу. В том числе женитьбой на Клэр. Их брак вполне мог превратиться в фарс.

А теперь Николас вынужден решать, что с ней делать.

– Николас! – прошептала его мать. – Тебе пора говорить.

Он встал и сделал несколько шагов к кафедре, которую только что освободил священник.

Клэр сидела с опущенной головой, сложив руки на коленях. Сначала он видел только ее шляпку, но потом она подняла голову. Черная вуаль скрывала глаза, но был виден нежный подбородок и обманчиво податливый рот. Губы выглядели припухшими, словно она недавно плакала. Убедительно, но только не для него. Она шила для актрис, напомнил он себе. Она должна уметь притворяться.

Николас ровным голосом заговорил о Стефане-ребенке, подростке, молодом человеке. Он сказал все то, что хотела услышать его мать, все, что ей необходимо было услышать. Все, что хотели услышать родственники и друзья. Все то, о чем он старался не думать до сего момента.

Стефан. Стефан. Его свободолюбивый брат, полный неуемной жажды жизни. У него еще столько нового и неизведанного было впереди. Он умер, оставив столько нерешенных между ними вопросов. Затянется ли когда-нибудь эта кровоточащая рана и пройдет ли боль потери?

Настало время участникам церемонии садиться в экипажи и ехать на кладбище. Николас поддерживал мать, а подошедший Милош Швайцер покатил кресло Клэр.

Саре было все равно, кто катит ее кресло. Ее мысли были заняты происходящим. Кто-то помог ей сесть в экипаж, где она устроилась, вытянув ногу, и невидящим взглядом уставилась в окно. Хорошо хоть, что лицо скрыто вуалью.

Ей придется увидеть могилу Стефана. Она снова подумала, что он мог бы остаться в живых, если бы в тот вечер ехал в своем купе.

Они остановились и снова вышли из экипажа. Сердце у Сары готово было выскочить из груди. Она запаниковала, увидев впереди балдахин.

Весенний дождик намочил траву и сделал ее ярко-зеленой. Однако красивые цветы и яркие букеты не могли скрыть свежий могильный холм, покрывавший тело Стефана Холлидея.

Сара смотрела и чувствовала, как ее охватывает ужас оттого, что она натворила.

Она уже думала о том, что стало с телом Клэр, однако тогда ей удалось отогнать мучительные мысли. Теперь они нахлынули снова.

Где же все-таки Клэр? Где настоящая жена Стефана? Она должна лежать здесь, рядом с ним, они должны быть вместе навечно, но из-за нее никто не собирался разыскивать тело.

А ребенок, которого ждала Клэр! Кто пожалел о нем?

Никто, кроме нее.

Боль вытеснила воздух из легких и слезами полилась из глаз.

Сара нащупала в ридикюле носовой платок и прикрыла им дрожащие губы.

Измученная страданиями и чувством вины, Сара молилась, чтобы этот день поскорее закончился.

– Пора идти. – Позади ее кресла стоял Милош Швайцер, и, как она поняла, он стоял там уже некоторое время. Все уже разошлись, и она сидела под навесом одна.

Он покатил кресло по рыхлой земле в сторону экипажа, затем подсадил Сару и помог миссис Трент, которая несла Вильяма. Когда женщины расселись, Милош устроился рядом с Сарой, и они тронулись в путь.

– У Стефана было столько друзей, – сказала Леда хриплым от слез голосом. – Достаточно посмотреть, сколько пришло сегодня.

Николас потрепал мать по руке.

– Он покоится в чудесном месте, правда, Клэр? – спросила она. – Слева от отца.

Клэр уткнулась в платок, чтобы не расплакаться в голос. Когда Леда узнает правду, она возненавидит Сару за то, что та лишила настоящую Клэр и ее настоящего внука их законного места подле Стефана.

Именно в этот момент разрыдался Вильям. Миссис Трент покачала его, но Леда сама взяла его на руки и позволила до самого дома сосать палец.

Клэр сидела, прижав к губам платок. Наблюдая за ней, Николас, размышлял, не больна ли она.

– Я позабочусь о миссис Холлидей, – сказал он Милошу, когда они остановились у подъезда. – Помоги маме, пожалуйста.

Милош удивленно посмотрел на него, но лишь сказал:

– Сочту за честь.

Николас дотронулся до Клэр. Она вздрогнула, но сумела взять себя в руки. Он поднял ее и, прижав к груди, вынул из кареты.

Держа ее в объятиях, он обнаружил, что она дрожит.

– Ты больна?

– Нет, – тихо ответила она и оперлась рукой в перчатке о его грудь.

Да, она пахнет так же экзотично и эротично, как ему и запомнилось. Сейчас он жалел, что Милош испытал удовольствие от соприкосновения с ее женственными изгибами. Она – Холлидей.

Николас не одобрял этого брака, не доверял ей, но он был обязан оберегать ее и заботиться о благополучии ее сына. Нравится ему это или нет, но обязательства Стефана перешли теперь к нему.

Он не хочет нести такую ответственность.

Он не доверяет ей.

Или, может быть, он не доверяет себе?

Однако у него нет выбора.

Поднимаясь по ступенькам, он не мог заставить себя не думать о скользком прохладном материале ее платья, касающегося его груди, таинственном шуршании ее нижних юбок и неровном биении собственного сердца.

Он внес ее в комнату и двинулся в сторону кресла.

– На кровать, пожалуйста, – устало махнула она.

– Ты все-таки больна. – Он наклонился и уложил ее на подушки.

– Нет, просто устала.

Николас потянулся к ее шляпке, но, вспомнив, что она где-то приколота, вместо этого поднял вуаль, открыв ее бледное лицо. Потемневшие голубые глаза посмотрели на него удивленно и… растерянно. Или, может, это был стыд?

– День выдался тяжелый, – еле слышно произнесла она.

Он встал в изножье кровати.

Это слабое существо, которое он видел перед собой, резко отличалось от тех твердохарактерных женщин, которых предпочитал его брат.

В коридоре раздался плач Вильяма. Клэр сняла перчатки.

– Я принесу твое кресло, – сказал он.

– Оставь его в холле, пожалуйста. Думаю, я некоторое время передохну здесь.

Он согласно кивнул.

Миссис Трент поспешно вошла в комнату с пронзительно кричащим ребенком на руках. Клэр вынула булавку и сняла шляпу. Длинные пряди волос рассыпались по плечам. Гувернантка отнесла ребенка в кроватку.

Николас смотрел, как она меняет мокрые пеленки. Вильям был крепким малышом со светлыми волосиками и гладкими розовыми щечками, которые так и хотелось погладить, но Николас сумел сдержаться.

Полненькие ножки, которыми малыш молотил по матрасу, говорили о здоровье и хорошем аппетите. Таким ребенком можно гордиться, но он до сих пор не уверен, что это сын Стефана. Он внимательно смотрел на ребенка в поисках хоть какой-нибудь черты Холлидеев.

Из отчетов, которые он получал от агента.

Николас знал, что Стефан был не первым мужчиной, с которым встречалась Клэр. Она работала швеей, но вечера проводила с театральной публикой. Именно там, после коротких романов с тремя другими мужчинами, она познакомилась со Стефаном.

Ребенок как ребенок, пришел к выводу Николас. Разве можно сравнивать эти крошечные черты лица с чертами лица взрослого? Невозможно. Его мать будет в отчаянии, если выяснится, что это ребенок не Стефана.

Миссис Трент перепеленала Вильяма и вопросительно взглянула на Николаса.

– Отнесите его матери.

Она отнесла ребенка Клэр. Клэр подняла на Николаса глаза, и от смущения щеки у нее порозовели – за сегодняшний день на них впервые появился румянец.

Чувствуя себя нежеланным гостем, Николас извинился и вышел. Для женщины, уже имевшей опыт общения с мужчинами, она неплохо играла роль скромной, застенчивой молодой матери. А почему бы ей и не притвориться? Как вдове Стефана, ей больше ни одного дня не придется работать… и не придется быть любовницей других мужчин.

Вспомнив, что оставил у нее свои перчатки, Николас вернулся. Он уже наполовину приоткрыл дверь, но остановился и постучал.

Клэр полулежала, облокотившись на белоснежные подушки, а младенец, уткнувшись в се грудь, блаженно причмокивал. Во взгляде матери читалась такая нежность, что даже подозрительный Николас не решился бы назвать ее наигранной.