– Да, мне Боцман рассказывал. – Шкипер по-прежнему смотрел в окно. – Знаешь, я как-то не рассчитывал…

– Не рассчитывал он… – проворчала я, но тут же поняла, что ругаться с ним у меня нет никакого желания. Я вернулась на диван, села с ногами, обхватив руками колени.

– Слушай, Шкипер, ну почему? Зачем?!

Он бросил недокуренную сигарету, сел рядом со мной и коротко объяснил, что тогда, год назад, у него просто не было вариантов. Подробностей он, как обычно, никаких не сообщил и просто сказал, что нажимали конкуренты и, не разыграй они с Боцманом этот спектакль с похоронами, через пару недель пришлось бы организовывать настоящие.

– Где ты был все это время?

– За бугром. Бизнес налаживал.

– А почему… – Я запнулась. Мне очень хотелось спросить, почему Шкипер не сказал правды мне. Но тут же я подумала: а кем, собственно, я была Шкиперу, чтобы он посвящал меня в свои планы? Любовницей? Да мало ли у него таких, как я… Я промолчала, но мысли мои, видимо, отразились на лице, потому что Шкипер медленно сказал:

– Тебе мы сказать не могли. Боялись, что… Ну, понимаешь, там, на кладбище, все натурально должно было быть. Там ведь и органы были, и конкуренты, и братва… Ни у кого даже мысля не должна была проскочить, что похороны липовые. Если бы ты правду знала, разве бы ты такой концерт закатила?

Я вспомнила собственные душераздирающие рыдания на боцмановской груди возле свежей могилы и, соглашаясь, кивнула.

– И потом, кто знал, когда я… того… оживею? Мог бы и вообще лет на десять на дно уйти. Я и сейчас здесь нелегально пока, только чижики мои знают.

– А зачем явился? – спросила я, уже предчувствуя ответ, уже ощущая холодок на спине. И не ошиблась.

– За тобой, – спокойно сказал Шкипер. Я, как могла, изобразила недоверчивую улыбку.

– Здрасьте, схватился… Не прошло и пятилетки.

– Надо же было дождаться, чем у тебя с негром кончится, – совершенно серьезно сказал Шкипер. – Вдруг бы ты с ним улетела?

Я изумленно посмотрела на него. Шкипер невозмутимо разглядывал покрытую трещинами стену. Чуть погодя сказал:

– Я тут оставаться пока не могу, сама понимаешь. Со мной поедешь?

– К-куда?

– Куда хочешь. Хочешь – в Америку, хочешь – в Австралию, хочешь – в Париж.

– Ты в Америке живешь?

– В Италии. Но ты сможешь жить, где тебе захочется. Так как?

Я молчала. Затем осторожно сказала:

– Шкипер, я не знаю. Подожди, не гони. Мне подумать надо.

– Думай, – согласился он. Встал. – Жиган тебя отвезет.

Я тоже встала, вышла в прихожую, где уже было темным-темно, на ощупь нашла сумку. Шкипер стоял в дверном проеме, в темноте я видела только его силуэт.

– Пока. – Я взялась за дверную ручку. Он не ответил. Я открыла дверь и, не оглядываясь, вышла на пустую лестничную клетку.

Ребята курили внизу, около машин. При виде меня они переглянулись, но никто ничего не сказал, а Жиган не торопясь подошел к своему джипу и открыл переднюю дверь. Я села; глядя в окно, сказала:

– Домой.

За окном машины темнел вечерний город. Было душно, со стороны Орехово-Борисова шла гроза, сизая туча уже обложила сады Коломенского и угрожающе посверкивала всполохами молний, но ни грома, ни дождя еще не было. Порывы ветра трепали чахлые тополя вдоль дороги, выворачивали наизнанку их серые от пыли листья. Глядя на них, я думала о том, что совсем скоро, может быть, завтра, уеду в Крутичи, к Маруське и буду сидеть на прогретой солнцем поляне, обняв руками деревянного Перуна. И все пройдет.

Жиган вел машину молча и, только сворачивая на Таганку, сказал:

– Дура ты, мать.

Возможно, он был прав. Но мое горло сжимала такая судорога, что больно было дышать, и я не смогла ничего ответить ему. В полном молчании мы въехали в мой двор. Жиган проводил меня до квартиры и, не прощаясь, запрыгал обратно по лестнице.

Я открыла дверь одновременно с первым ударом грома, с досадой вспомнив, что в квартире никого: Жозе уже второй день гостил в общежитии университета Лумумбы у земляков. Темную квартиру осветила, ярко блеснув на крышке рояля, мертвенная вспышка молнии, и тут же снова потемнело. Мне стало страшно. Я бегом пролетела по всем комнатам, зажигая повсюду свет, и чуть не закричала, когда в комнате Жозе меня снова встретила молния и в ее свете в лицо мне оскалился со стола Огун. Воистину, встреча с неудавшимся покойником расшатала мне нервы.

– Отче наш, иже еси на небесех… – пробормотала я молитву, спешно покидая владения Огуна и прячась на кухне. Там уже дождь заливал водой подоконник открытого окна, и капли звонко шлепались на пол. Я захлопнула створки, села за стол. Мельком увидела свое лицо в круглом зеркале на столе и поняла, что в ресторан на работу не поеду точно.

Да, решено. Завтра же – к Маруське. Близится Иван Купала, самые травные дни, и мы с утра до ночи будем бродить по лесу и дальним лугам, собирая в безразмерные сумки нужные травы и цветы. Перун ждет меня в зеленом сумраке ветвей, а за ним поблескивает темная вода лесного бочага, в которую так зябко входить на рассвете, когда она покрыта розоватым киселем тумана. Снова будут короткие летние ночи, круглая луна над лугом, ее насмешливый лик, отражающийся в бочке с водой у крыльца. Будут стремительно проносящиеся июльские грозы, после которых так свежеет воздух и так весело шелестит мокрая листва в яблоневом саду. Будет одуряющий запах столетней липы под окном дома, и мы с Маруськой будем собирать золотистые соцветия, взобравшись по корявым ветвям почти на самую макушку. Будет земляника в банке, грибы в огромных корзинах, покрытые прошлогодней хвоей и комочками земли, скрип колодезного вала, сочащийся каплями сруб, ледяная вода, плещущая на босые ноги… И я все забуду. Забуду, как всегда.

Гром за окном ударил так, что задрожали оконные стекла, а я невольно подпрыгнула на табуретке. И тут же раздался звонок в дверь. Я вскочила, прижимая кулаки к груди, перепуганная и растерянная. Пугаться, впрочем, было совершенно нечего, звонить в дверь могли соседи, клиенты, Милка… Но сердце бухало, как молоток, и я долго не могла справиться с замком. Когда же наконец мне это удалось, я осторожно приоткрыла дверь. Затем распахнула ее во всю ширь и сказала:

– Вот так я и знала.

На пороге стоял Шкипер. Волосы и рубашка на плечах у него были мокрыми.

– Пешком с Каширки пришел?

– Зачем? Приехал… Поливает сильно, вымок, пока от машины дошел. – Он смерил меня спокойными серыми глазами, чуть усмехнулся: – Впустишь, или как?

– Заходи, Лазарь воскресший… – У меня мгновенно пропала паника. – Чего тебя принесло? Обещал ведь подумать дать.

– Ну, обещал… – Он пошел вслед за мной на кухню, по пути подцепил с крючка в ванной полотенце, начал вытирать голову. – А потом посидел, посоображал… Кто тебя знает, до чего ты тут одна додумаешься.

– Есть хочешь?

– Хочу.

– Тьфу, хоть бы раз отказался… – проворчала я, вспомнив, что в доме, кроме пачки макарон, нет ничего. – Рожки будешь?

– Давай.

Пока я сердито гремела кастрюлей, варя макароны, Шкипер залез в холодильник, открыл морозилку, порылся там, засыпая пол снежными комками, и извлек на свет божий четыре мерзлые, сморщенные сосиски.

– Опаньки, мясо нашел…

– Какое это мясо?! Они там с перестройки лежат! Выкинь!

– Сейчас! Вари, я съем.

Через четверть часа мы сидели за столом. Шкипер увлеченно уничтожал гору желтых макарон с подозрительными сосисками, отвлекаясь от них время от времени, чтобы сделать затяжку от сигареты. Я автоматически придвинула к нему горшок с геранью; он так же автоматически стряхнул туда пепел. И – словно не было этих двух лет без него…

Я схватилась за голову и заревела. Некрасиво, как деревенская баба, на одном звуке:

– Ы-ы-ы-ы…

Шкипер опустил вилку и встал.

– Да ты е-е-е-ешь… – провыла я. Он, помедлив, послушался.

И задумчиво жевал макароны все время, пока я хлюпала и сморкалась в мокрое полотенце, которым он полчаса назад вытирал волосы.

– Ну, скажи мне, чего ты явился?! Помер – и помер, мужик с возу – кобыле легче… Я поплакала – и успокоилась, дальше зажила, чуть вон в Бразилию не улетела… А теперь что? Ну, скажи, бандитская морда, что теперь?! Что я делать буду?!

– Са-а-анька…

– Ну, что?! Что?! Явился – не запылился… Напугал только до смерти… Хоть бы валидола сначала дали, черти… – От слез я постепенно переходила к угрожающим воплям, и Шкипер предусмотрительно переставил со стола на подоконник – подальше от меня – пустую тарелку. Я это заметила, но не затормозила. Мое замороженное отупение вдруг разом прорвалось, и когда я сообразила, что это новая истерика, было уже поздно:

– Что «Санька», двадцать два года Санька! Сволочь! Скотина! Взял – и разыграл похороны! Достоверность ему, видите ли, нужна была! Гад! Рыдать мне там, видите ли, натуральнее надо было! А то, что я тебя тогда третьего за неделю хоронила, – это как?! А то, что ты у меня первым, самым первым был?! То, что я с кладбища пришла, – а у меня еще простыня наша с тобой нестираная на кровати лежала?! А то, что я тебе, идиотка, тогда поверила, – это как?! Засранец, убери руки, отпусти меня, я тебе нос откушу! И не поеду я с тобой никуда, очень ты мне нужен! Плевать тебе на меня и тогда было, и сейчас! Сейчас как дам по морде! Уйди, уйди, отпусти меня, я кричать буду! Сейчас все соседи, цыгане сбегутся!

– Да от тебя и так стены дрожат… – Шкипер держал меня за локти, уклоняясь от моих лязгающих зубов, и вполголоса уговаривал: – Санька, помолчи, успокойся… Санька, ну замолчи, девочка, соседи ментов вызовут… Санька, ну все, все… ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ, ЗАРАЗА!

Он вдруг заорал так, что я захлебнулась на полуслове: не понадобилось никакой пощечины. Ноги подкосились; неловко выскользнув из рук Шкипера, я плюхнулась обратно на табуретку. Он налил в кружку воды из крана, стукнул ею, выплеснув почти половину, по столу передо мной и отошел к стене. Я взяла кружку, чувствуя, как дрожат руки, жадно принялась тянуть воду. Шкипер ждал, стоя у стены спиной ко мне. Допив последний глоток, я протерла мокрыми ладонями лицо. Вздохнула. Устало сказала:

– Зря ты приехал.

– Вижу, – глухо отозвался он.

– Тебя увидеть могли. Представляешь, что бы началось? Тебя тут все знают, помнят.

– Я уеду сейчас, не бойся. Детка…

– Что?

Он молчал. За окном лил дождь, капли извилистыми дорожками бежали по темному стеклу. Проехавшая машина обдала кухню желтым светом.

– Я не дура, Шкипер. Я все понимаю. Я знаю, кто ты. Если ты так сделал тогда, – значит, нужно было, значит, по-другому – никак… Но… Но… Мог ты хоть минуту обо мне подумать?

– Я о тебе всегда думал.

– Не ври.

– Когда мне пацаны рассказали, что с тобой на кладбище было… Санька, падлой буду, я не ждал такого! Если б знал – что-нибудь другое придумал бы! Может, сперва бы тебя за бугор переправил…

– Не ври!

– Ну, что ты меня, любила, что ли?! – вспылил вдруг он. – Сама ведь говорила тогда, что на измор беру…

– И правильно говорила! И брал!

– А чего ж ты тогда чуть в могилу за гробом не прыгнула?!

– Не знаю!!! – завопила я. – Отстань! Явился с того света, чтобы нервы мотать! И повернись сейчас же, не могу я с твоей жопой разговаривать!!!

Он повернулся с кривой усмешкой, и я снова обратила внимание на его седые волосы. Мне опять захотелось спросить – отчего это, но я промолчала, зная, что если Шкипер не ответил мне в первый раз – не ответит и во второй. Я встала с табуретки, подошла – и он обнял меня, и я почувствовала забытый запах сигарет.

– Шкипер… Господи, в кого ты такая сволочь?

– В папу.

Дождь за окном кончался. Грома уже не было, гроза уходила, переваливаясь за башни Новоспасского монастыря, к Москве-реке, над крышами Таганки был виден темно-синий край ночного неба.

…Я проснулась под утро, когда на стене проявились тени тополей за окном. Оконное стекло, забрызганное дождем, уже светлело. Спросонья я позвала:

– Ману… – но тут же вспомнила, что Мануэл давно улетел, а рядом находится кто-то другой. Сообразив, кто именно, я села в постели и шепотом спросила:

– Шкипер, ты спишь?

– Нет, – спокойно сказали рядом. Шкипер, не открывая глаз, с хрустом потянулся и сразу же зашарил по подоконнику в поисках сигарет. Найдя пачку и вытащив сигарету, он жадно затянулся, опрокинулся обратно на подушку и с упоением начал дымить. На меня Шкипер не смотрел, и моя неловкость из-за того, что я назвала его чужим именем, быстро прошла. Покончив с сигаретой, он прикурил новую, вытащил из кармана джинсов мобильный телефон, у которого ночью отключил звонок, посмотрел на число вызовов, присвистнул и нажал кнопку.