— Я люблю тебя, милый!

— Я тебя тоже, золотко, — скромно ответил Дима, робко сняв с себя девушку. — Проводишь меня? У меня самолет скоро.

— Не останешься на торт? — предложил Макс, чувствуя себя виноватым за поведение своих приятелей.

Дима лишь молча протянул ему руку для прощания.

— Фу, ты ему руку пожимаешь?! — презрительно фыркнул Андрей, даже не подождав, пока Дима уйдет.

— Андрей, прекрати… — вступил в разговор Юра.

Дима пошел вслед за Наташей в прихожую и, проходя рядом с Андреем, скопировав его высокомерность, произнес нахально:

— Пока я трахаю не тебя, моя ориентация тебя не касается.

Дверь за ним с тоской закрылась, и Макс покачал головой:

— Андрюха, он отличный парень и во многом достоин уважения. По крайней мере, он добился в жизни гораздо большего, чем ты и я вместе взятые.

«Чем ты и я вместе взятые» было лишь завуалированным камнем в Андрюхин огород: в этой связке достижения Андрея составляли не больше пары процентов. Ну, раз Макс считает, что Димка достиг большего, чем он сам, то уж об Андрее и говорить нечего. Димка — яркий пример того, что стереотип о геях как о мямлях и слабаках — не более чем киношная выдумка.


А самым сложным оказалось не переубедить Андрея, а успокоить после этих разговоров Наташу. Ну что за проклятый день такой?


— Мам, надеюсь, ты не против, что я сменила фамилию?

Если бы Наташа не подняла эту тему, то не перевернула бы всю свою жизнь с ног на голову. Еще пара фраз — и вечер для Наташи не просто напоминал осколки впечатлений, а превратился в пазлы, перемешанные так беспардонно, что невозможно даже представить общей картинки.

— Я не против. В конце концов, ты же все равно не Фролова.

— Как это? — оторопело промямлила Наташа.

— Ты же удочеренная. Максим тебе не говорил?

Трудно было понять, что именно произвело на Наташу впечатление…

— Максим и это скрывал..?

Сотня людей уставилась на Наташу — в глазах двоилось или троилось, но людей было безумно много! Они стояли вокруг столов и кресел, чокаясь бокалами или обнимаясь друг с другом, но вдруг замерли и замолчали, услышав последние фразы. Они смутились и предпочли бы не присутствовать при этом разговоре, но вот так получилось… Алкоголь так подействовал на Евгению, или неосведомленность, что удочерение — по-прежнему, тайна…

— Я скрывал потому, что это не мое дело, — шептал Максим с опаской, стараясь все же не вовлекать в столь личные события гостей. Наташа смотрела ему в глаза стеклянным взглядом, и его это невероятно тревожило. — Только твои родители были вправе решать, когда сообщать тебе об этом… Я не мог тебе рассказать, это было бы неправильно… Не злись на меня…

Максим ждал, что она сейчас что-то ответит, но Наташа открыла рот, чтобы было легче дышать. И все. Так бывает, когда мчишься на мотоцикле с огромной скоростью, и тебе катастрофически не хватает воздуха, хотя он изо всех сил врывается в твое лицо, тело и душу, и ты захлебываешься в нем…

— Малыш! — звал Максим, осторожно попытавшись взять ее за руку. Она не сопротивлялась.

— Настоящая мама — не та, что родила, а та, что вырастила… — встрял чей-то негромкий голос.

— Не расстраивайся, Наташ, — робко вторил еще чей-то голос, вроде, мужской.

— Прости, я думала, ты знаешь, — заботливо притронулась к ее плечу Евгения. — Не бери в голову. Это пустяк.

Это пустяк?! — выло Наташино сознание. Это такой пустяк, что ты разбрасываешься этим фактом в присутствии чужих людей! Ноги подкашивались сами собой — их словно не было вообще, или не было опоры под ними — Наташа не чувствовала. Она не родная… Это бьет само по себе, но и тон, которым мама это сказала… Оказывается, это пустяк… Ее чувства сейчас, ее боль — это пустяк… И сколько еще тайн у них припасено? Наташа не знала, за какую мысль ухватиться, ведь каждая из них обжигала, как крапива. Ее глаза наполнились слезами, но слез почему-то не было достаточно, чтобы полноценно заплакать. Ленивая веточка розы плавно покачивалась в стройной вазочке на подоконнике — приторно-душный ветер с улицы ласкал каждый ее листик, и Наташа впервые в жизни не видела рядом с собой никого живого, кроме этого цветка.

— Здесь есть хоть один человек, который меня никогда не обманывал? — выдавила она из себя, обведя пустым взглядом всех участников и случайных свидетелей. Максима, держащего ее за руку, взглядом жестоко обошла.

— Я, — через мгновение ответила Катя.

Это спасло и убило Наташу одновременно. Единственный человечек, которого ей не в чем упрекнуть — ее собственная приемная дочь…


— Если перелезешь — я прыгну вниз, — равнодушно предупредила Наташа, бессильно опустившись на рельсу одного из путей уже знакомого железнодорожного моста через Сочинку. Максим послушно остановился по ту сторону перил.

Странная девчонка. Теперь ей не хочется прыгать с этой великолепной высоты в речку и разбиться о булыжники пересохшего русла; теперь ей хочется, как Анна Каренина, оказаться под паровозом.

— Не перелезай, — попросила девушка еле слышно и даже некапризно.

У Максима кружилась голова — римейк старого фильма… Странные, новые спецэффекты в этом знакомом кино. Высокая контрастность изображения, четкие детали природы: вид на нежилой район, обросший пышной летней зеленью, разнообразной в своем ассортименте; вид на тоненькую речку, убегающую от гор — синих, диких, мудрых; девушка, сидящая на рельсе — красивая и одновременно вызывающая в душе ужас и панику… Максим хотел спросить, понимает ли она, что делает, но увидел ответ на этот вопрос в ее глазах и промолчал. Понимает. Он выбежал из квартиры следом за ней прямо босиком, и поэтому ближе к мосту слегка отстал, дав жене добраться до опасности. Двое прохожих, мужчина и женщина, остановились на пешеходной дорожке рядом с Максимом посреди моста, в том самом месте, где платформа позволяла перелезть на железнодорожные пути, и женщина с испугом завопила:

— Девушка, молодая, красивая, что же Вы делаете?!

— Уйдите, пожалуйста! — не сдержавшись, заорал на женщину Макс. — Что, нашли спектакль, в котором Вы можете поучаствовать?!

Обидевшись и бормоча под нос причитания, пара неохотно побрела дальше. Снова остались на этом мосту наедине — ненадолго, только до тех пор, пока не пройдут очередные прохожие, которых ни Максим, ни Наташа не заметят. Под чьими-то шагами громыхали бетонные плиты моста, снизу на набережной грохотали грузовики, пыхтели автобусы и ревели глушители натюнингованных «семерок», коими любят хвастаться местные понтовилы, а Максим ничего не слышал и ничего не видел, словно в мире и не было ничего. Никогда не было. Он нервно постукивал кулаком по железным перилам.

— Неужели, ты думаешь, я смогу жить, увидев, как мою жену снесет поезд?! — умоляющим голосом тихо спросил Максим, пытаясь избавиться от ощущения пропасти между ними.

— Я не звала тебя смотреть! — спокойно заявила Наташа.

Максим придумывал фразы для дальнейшего разговора и одновременно в темпе просчитывал ситуацию. Конструкция моста не так проста, чтобы прямо с рельсов прыгнуть в речку. Здесь только неширокие просветы, но ниже еще масса перекладин, балок, опор — полчаса карабкаться между ними, прежде чем путь к земле будет открыт. А перепрыгнуть вон там она с ее ростом быстро не сможет. Моя маленькая…

Одним махом перелетел через перила. Она не шевельнулась. В благодарность за эту уступку не стал сразу применять силу. Максим отчетливо чувствовал, что весь трясется от волнения, но пока есть время, можно попробовать поговорить.

У Наташи подрагивала нижняя губа. Безумство прогрессирует. Горячий сквозняк продувает голову, и от этого возникает ощущение пробки в ушах. Последний шанс. Я люблю жизнь. А почему не кофе? Потому, что ты мыслишь… В бреду. Без сознания, но не в обмороке. Кто я?

Ты ненавидишь тех, кому везет.

Ты ошибаешься, но в чем, не понимаешь.

Ты проповедуешь раскованный полет,

Сама же в синем небе погибаешь.

Ты думаешь, что некуда бежать.

Ты заблудилась в собственной свободе.

Не жди — ты можешь много потерять.

И не спеши — ты можешь все испортить.

Такое ощущение, что она писала песни, зная, что будет в ее жизни несколько лет спустя. Максим с трепетом сел на противоположную рельсу лицом к лицу с женой и уточнил:

— И куда мы попадем, как все самоубийцы — в ад?

— Макс, нет жизни после смерти, — прошептала она.

— То есть, мы просто исчезнем? — переспросил он, убрав от лица взлохмаченные ветром волосы.

— Я выбрала, — ответила она.

Максима как будто резали скальпелем без наркоза. Он видел, как ей плохо, и понимал, что вряд ли сможет помочь. Он старше, он должен взять ситуацию под свой контроль, он должен придумать, что делать… Он может просто выволочь ее отсюда за шкирку, но интуитивно этот вариант кажется самым плохим.

— Давай, сейчас мы уйдем отсюда, — предложил он терпеливо, — поедем домой, где никого нет… или наоборот, в кафе, где люди, чтобы тебе не было одиноко… Куда захочешь! — он сделал неуверенный вдох, словно забыл, как дышать. — Мы с тобой поговорим… Ты расскажешь мне, что чувствуешь… Может быть, ты ошибаешься, и все не так плохо…

— Макс, у меня тоже есть тайна, — произнесла она внезапно. И пояснила, опустив голову: — Братик, который умер в день моего рождения. Я сама это сделала. Из ревности.

О чем она, Макс понял в ту же секунду — и отложил эту мысль в сторону.

— Хочешь убить еще и меня?! — уточнил он с жестокой откровенностью.

Но оказалось, Наташе больше нечем чувствовать боль даже от слов.

— Когда я умру, мне будет все равно, — не поддавалась.

— А меня не жалко? Мы оба на рельсах.

Она подняла на него стеклянные глаза.

— Иди домой.

Это был последний недостающий кирпичик в общей картине ее истории, которую Макс по крупицам собирал всю их совместную жизнь. Все встало на свои места. Ее ночные кошмары. Когда-то непонятная фраза Евгении: «Я ей все простила». Все стало ясно. И от этого — еще тяжелее на сердце… Она считает, что не заслуживает жить.

— Ты же была ребенком. Ты слишком строго себя судишь, — прошептал Макс. Язык с трудом поворачивался, чтобы сказать такое, ведь он сам отец…

Летом поезда ходят чаще. А точнее, очень часто: это же Сочи, летняя столица России. И хотя здесь два пути, и есть шанс, что поезд пройдет по соседним рельсам, но все равно каждая минута в геометрической прогрессии увеличивает шансы повстречаться с поездом. А Максу, как назло, не приходят в голову слова, чтобы успокоить свою девушку. А не приходят, наверно, потому, что она и так уже спокойна. Слишком.

Я же замечу, если рядом будет поезд? Я увижу, услышу, почувствую… Успею. Аккуратно по шпале подполз на коленках к Наташе поближе — настолько близко, что даже смог нежно-нежно обхватить трясущимися ладонями ее щечки.

— Что тебе нужно, чтобы жить? — спросил он вполголоса. — Я все для тебя сделаю, все, что ты сейчас попросишь, клянусь! И честное слово, у меня уже не осталось ни одной тайны от тебя! — страшно было смотреть в ее прозрачные глаза, которые под влиянием каких-то эмоций меняют цвет на холодный зеленый. Он всегда думал — когда она влюблена.

— Его оставили ненадолго одного, пока он спал в кроватке, — продолжала Наташа терпеливо и не ему вовсе. — У меня был день рождения, а об этом никто даже не вспомнил, потому что накануне Лешка ходить начал. Его в честь папы назвали. С самого начала, с тех пор, как мама ходила с животом, его уже любили больше, чем меня… Теперь я знаю, почему… Он проснулся, когда я накрыла его маминой подушкой, а я держала подушку, крепко прижимала, пока он не перестал трепыхаться…

Все холодело у Макса внутри; так бывает, когда пьешь ледяную воду и чувствуешь, как замерзает в груди, как сводит мышцы сосудов, а сейчас — еще и паралич всего, что есть в теле. Как будто душу заковали в лед. А спину жестоко жжет солнце. Уже вечер, откуда такая разница температур? Он, застыв неподвижно, смотрел жене в глаза, не понимая, шутка это или нет. Не желал верить, что такими вещами не шутят.

— А мы стояли друг напротив друга, два метра между нами. Целились винтовками друг другу в лоб вот так, — Макс изобразил винтовку руками и «прицелился» мимо Наташи. На мгновение только прикусил нижнюю губу. — Он сказал: «Если не выстрелишь ты — выстрелю я. Считаю до трех…»

Она заметно поняла больше, чем он смог произнести. Оценила его смелость. Оценила его силу воли — что сказал об этом, и что голос почти не дрогнул: голос подчинился его воле, ведь сейчас нельзя быть слабым.

— Ты сделал правильный выбор, — прошептала она.