Теперь она знала все! Последние слова рассказа Ульмана выдали ей, откуда исходило то предложение, которое она сочла счастливой случайностью; теперь пред нею восстали многие факты, до тех пор, благодаря ее неопытности, совершенно ускользавшие от нее. Профессор ведь даже и не спросил, почему она расстается с госпожой Альмерс; он и не осведомился о том, способна ли она занять место в его доме, но прямо вырвал у нее согласие; к тому же он, будучи лишь директором гимназии, да к тому же с кучей детей, в сущности, не был бы в состоянии предложить такие условия, какие были предложены ей. Во всем этом был замешан другой человек, а именнотот, которому она причинила такую боль, и который взял теперь ее судьбу в свои руки.

Среди той бури самых противоречивых чувств, овладевших молодой девушкой было ясно только одно: она ни в коем случае не могла принять предложение профессора Роснера и должна была, во что бы то ни стало, решительно отклонить его. Тут нельзя было ни раздумывать, ни колебаться, и в тот момент, когда дверь отворилась, и вошел Бернек, она решила это сделать немедленно.

– Тетя вероятно всвоей комнате? – спросил Ульрих, собираясь пройти мимо. – А я хотел с полчаса посидеть с нею.

Паула поднялась с дивана, но осталась в тени, так как чувствовала, что ее волнение ясно отражается у нее на лице. Ей удалось только побороть дрожь своего голоса, и она проговорила:

– Могу ли я вас попросить уделить мне несколько минут?

– Пожалуйста!

– Вы, вероятно, знаете, что профессор Роснер предложил мне место в своем доме?

– Да, он говорил мне об этом, – последовал спокойный ответ, – и вы, как я слышал, согласились. Надеюсь, вам не придется раскаиваться. Роснер вскоре после своей свадьбы был с молодой женой в Ауенфельде, и я познакомился с нею. Они – очень милые люди.

Ульрих говорил с тем спокойствием, с которым говорят о совершенно безразличных предметах, но Паула не дала ввести себя в заблуждение.

– К сожалению, мне придется взять обратно свое согласие, – продолжала она,- завтра я сообщу об этом профессору.

Ульрих отошел на шаг назад и окинул ее быстрым вопросительным взглядом, но сохранил прежнее спокойствие.

– Вы так внезапно изменили свое решение? Это удивительно, и я нахожу это дажеоскорбительным для профессора.

– Я думала, что предложение исходит лично от него, – твердо проговорила Паула, – а теперь знаю, что это не так, и потому не могу принять предложенное место.

– Что вы знаете? – холодно произнес Бернек, и его пронизывающий взгляд устремился на молодую девушку.

Она собиралась сделать ему выговор, а вместо того, как виноватая, потупила голову и тихо произнесла:

– Мне незачем это говорить вам.

– Почему жеименно мне. Я, право, не понимаю вас.

– Потому что предложением профессора я обязана только вам.

– Если вы подразумеваете под этим простую рекомендацию, – Ульрих равнодушно пожал плечами, – Роснер случайно упомянул о том, что его жена ищет себе помощницу по хозяйству, и я только обратил его внимание на то, что вы скоро будете свободны. Вот и все мое участие в этом деле. Я думаю, вы не можете иметь что-либо против этого, потому что, собственно говоря, я один виноват в вашем разладе с моей теткой.

Встретив такой решительный отпор, Паула на минуту опешила, но затем снова энергично проговорила:

– Господин фон Бернек, не старайтесь обмануть меня. Я знаю, что профессор приехалпо вашему приглашению, что своим предложением он только исполнил ваше поручение, что я под именем воспитательницы буду только гостьей в его доме… благодаря вашему великодушию.

– Что это значит? – запальчиво воскликнул Ульрих. – Каким образом вам могли придти в голову подобные мысли? Разве Роснер…

– Нет, он не нарушил своего слова, наоборот, он сделал все, чтобы заставить меня поверить в счастливую случайность, и я поддалась этому обману. Но только что Ульман, ничего не подозревая, рассказал мне о телеграмме, которую вы отправили в Дрезден, чтобы вызвать профессора сюда, пока я еще в Рестовиче, а остальное я сама угадала.

Бернек стоял с мрачным лицом и плотно сжатыми губами; прежнее враждебное выражение снова появилось на его лице, когда он ответил:

– Я хорошенько отчитаю этого старого болтуна; он, кажется, изображал на свой лад шпиона и нагородил вам всякой чепухи. Если бы я дажеи пригласил сюда своего бывшего учителя, то какое дело до этого вам, и как вы могли дойти до подобных предположений?К сожалению, я не могу сообщить вам, о чем мы говорили с Роснером, но, во всяком случае, вас это совершенно не касается. Я решительно отклоняю от себя ваши подозрения. Пожалуйста, избавьте меня от них!

Он говорил с оскорбительной резкостью, очевидно с намерением сделать дальнейшее объяснение невозможным, но не достиг своей цели. Паула знала, что скрывалось за этой резкостью, и больше не боялась ее; медленно взглянув на него, она произнесла:

– Я не верю вам. Нет, как бы сердито вы на меня ни смотрели! Вы можете дать мне слово, что это так?

Ульрих попытался выдержать ее взгляд, но только одно мгновение, затем, отвернувшись, топнул ногой, но молчал.

– Я это знала, – тихо проговорила молодая девушка.

– Ну, тогда вам следовало избавить нас обоих от этого разговора, – запальчиво воскликнул Ульрих. – Неужели вы действительно думали, что я позволю вам уйти отсюда одной, беззащитной к чужим, бессердечным людям, которые будут видеть в вас лишь наемницу? Я ведь любил вас, Паула! Неужели же я не имею даже права охранять вас! Не пытайтесь отнять у меня это право; я все равно завладею им хотя бы насильно.

Все это было произнесено резко и угрожающе; видимо Бернек с трудом сдерживал свой гнев, но его глаза и теперь говорили совсем другое; Паула тогда, на озере, научилась понимать их язык.

– Но я не могу! – вне себя воскликнула она. – Не унижайте меня так! Должны же вы чувствовать, что я не могу, не должна принимать это из ваших рук!

– А если я попрошу вас об этом?

В его голосе впервые послышалась какая-то мягкость.

– Или, может быть, вы боитесь моего появления в доме Роснера? Я никогда не войду туда и вообще не вернусь в Германию больше, даю вам слово! Неужели вы думаете, что я стану вымаливать любовь, в которой мне отказали? Значит, вы меня не знаете!

Ульрих стоял посреди комнаты, как раз под лампой, которая ярко освещала каждую линию его фигуры, каждую черту его лица. Паула все еще стояла в стороне, в тени, и давно уже боролась сама с собой. Одно слово, одно признание могло изменить все, но оно не сходило у нее с языка. А его последние слова окончательно лишили ее мужества.

Он не поверит ей, она знала его мрачную недоверчивость, дак тому же преградой между ними являлось то „нет“, которое она когда-то произнесла.

В саду уже давно стемнело; наступала ночь, небо было покрыто тучами, собирался дождь. Поднялся ветер, в открытую дверь ворвалась холодная струя воздуха. Паула невольно посмотрела туда и содрогнулась.

Лампа бросала широкую полосу света на террасу, тонувшую во мраке, и при ее светев темноте вырисовывались неясные очертания человеческой фигуры, а возле нее еще что-то, сверкнувшее в полосе света. Это было дуло ружья, направленное на хозяина замка, стоявшего спиной к двери.

Мгновение и молодая девушка поняла все! Было уже слишком поздно для окрика или предостережения, тут могло спасти только одно! Эта мысль пронизала мозг Паулы как молния, и в следующую секунду она осуществила ее: она бросилась к Ульриху, охватив его шею обеими руками, и со всей силой смертельного ужаса оттащила его в сторону.

Почти в то же мгновение грянул выстрел! Пуля со свистом пролетела по комнате над самой головой Паулы и Ульриха, и ударила в стену. Вслед за тем в саду послышалось подавленное проклятие, потом глухой шум, как бы от падения или прыжка, треск сучьев, а потом наступила полная тишина.

Ульрих и Паула ничего не видели и не слышали после выстрела. Она, бледная и дрожащая, все еще лежала у него на груди и только теперь слабым голосом прошептала:

– Зарзо! Это – он… Я его видела!

Бернек почти не обратил на это внимания. Какое ему было дело в эту минуту до Зарзо и его покушения? У него захватило дыхание совсем по другой причине, и он тихо произнес:

– Боже мой, Паула! Да ведь он мог попасть в вас.

– Что из этого? Вы все-таки были спасены! – вырвалось у молодой девушки.

В этом восклицании выражалось такое бурно прорвавшееся счастье, что оно выдало все, если бы даже ее поступок не говорил сам за себя.

– Паула, ты боялась за меня? – страстно спросил Ульрих.

Она ничего не ответила, а только подняла на него глаза, из которых хлынул горький поток слез, и спрятала свою голову у него на груди.

В эту минуту дверь распахнулась, и в нее влетел Ульман, слышавший выстрел.

– Барин, барин, – воскликнул он, но вдруг, увидев парочку, остановился, словно превратившись в соляной столб.

– Да, старик, выстрел предназначался мне, – сказал Бернек, выпрямляясь, но не выпуская Паулы из своих объятий.

– Успокойся, ничего не случилось, мы оба невредимы.

Старый слуга был почти столько же напутан тем, что видел, как и выстрелом. Опомнившись, он поспешил на террасу и закрыл наружную дверь, снабженную крепкими ставнями, но все еще продолжал трястись всем телом.

– Я так и знал! – воскликнул он. – Это не кто иной, как Зарзо!

– Да, вот где засела его пуля, – ответил Ульрих, взглянув на стену, где обои были пробиты и штукатурка отвалилась. – Он хорошо стреляет, и я погиб бы, если бы не ангел-хранитель, стоявший возле меня. Посмотри на него, Ульман, он спас меня!

Он только теперь выпустил Паулу из своих объятий.

В этот момент вошла и госпожа Альмерс; она не знала, что случилось, но была очень встревожена.

– Что случилось? – спросила она. – Ведь это был выстрел около самого замка! Ты тоже слышал его, Ульрих? Надеюсь, что не случилось никакого несчастья?

– Нет, но чуть не случилось, – ответил Ульрих. – Не пугайся, тетя! Это была месть, направленная против меня. Я на днях прогнал одного из своих лесников, и за это он хотел убить меня.

– Господи, помилуй! – с ужасом воскликнула старушка, опускаясь в кресло, но тотчас снова овладела собой. – И ты стоишь тут так спокойно и даешь этому негодяю скрыться? Надо нагнать его! Созови людей, он не может быть далеко!

– Он ужедавно в безопасности, – ответил Бернек с хладнокровием, совершенно непонятным его тетке. – Он знает тут каждый уголок, и мои люди, конечно, не догонят его, а скорее только помогут ему скрыться. Они, пожалуй, ничего не имели бы против, если бы он попал в меня.

– Хороши порядки тут, – с негодованием воскликнула госпожа Альмерс. – Как ты можешь выносить это, Ульрих, идажедумать о том, чтобы жить совсем одному среди этих людей?

Ульрих, улыбнувшись, ответил:

– Теперь я буду не один: со мной будет мое счастье! Оно и тогда было подле меня, когда пуля чуть не задела меня, и я буду надеяться на него и в будущем. Паула, ты ведь знаешь, какие опасности таятся здесь? Только что грозившая мне была не первой и вероятно будет и не последней из них… Хватит ли у тебя мужества жить здесь несмотря на это, или же ты боишься?

– Я не боюсь ничего, когда я с тобой. Я останусь с тобойна жизнь и на смерть!

Тут Ульрих схватил свое счастье в объятия и так крепко прижал к груди, как будто никогда больше не хотел отпускать его от себя.

У Альмерс был теперь такой же вид, как пред тем у Ульмана: она совершенно оцепенела от изумления. То, что она видела и слышала, являлось осуществлением ее желания, и она понимала, что Ульрих, наконец, заговорил сам, но только никогда не подозревала того, что выражалось теперь на лицах племянника и Паулы, от которой она ожидала только повиновения своей воле…

Бернек подвел к ней невесту и снова серьезным голосом произнес:

– Ты ведь еще не знаешь, тетя, что собственно произошло. Ей одной ты должна быть благодарна за то, что видишь меня живым. Зарзо не дает промаха, и вероятно попал бы и в меня, но Паула заметила его в тот момент, когда он собирался выстрелить; она уже не могла предупредить меня, а потому бросилась ко мне на грудь и спасла меня от опасности. Сделай она хоть одним шагом меньше, пуля могла бы попасть в нее; она защищала меня своим собственным телом.

Альмерс, обыкновенно холодная и гордая, побледнела при этом рассказе; он наконец сломил лед. Ульрих был единственным существом в целом мире, которое она любила, единственным человеком, с утратой которого она никогда не могла бы примириться. Протянув молодой девушке обе руки, она воскликнула: