– Спасибо, дочь… Защитница ты моя. Ну, давай уборку начнем, что ли?

Потом, через месяц, был развод. Официальный. В процедуре принимала участие новая подруга Германа, высокая красивая девица, «сисястая-губастая», как нелицеприятно выразился о ней бывший свекор. Пока стояли в очереди в зал судебного заседания, девица жалась неприлично к Герману, стараясь устроить руку в кольцах поближе к причинному месту. И смотрела на нее надменно, как победительница, катая жвачку во рту и очень сексуально двигая губами.

Он пришел к ним на другой день после развода, в сильном подпитии. Долго сидел на кухне, обхватив голову руками. Потом поднял на нее взгляд, полный тоски и ненависти, произнес медленно, разделяя слова:

– Еще раз тебе повторяю, чтоб ты четко уяснила. Запомни, это моя квартира. И ты живешь здесь потому, что я тебе пока разрешаю. Поняла? Пока – разрешаю.

– Поняла, Герман.

– Пока Машка не вырастет. Поняла?

– Поняла.

– Ну, все. Хорошо, что поняла. Вторые ключи я себе оставляю. Когда захочу, тогда и приду.

Тяжело поднялся, прошел, шатаясь, в прихожую. В дверях оглянулся, произнес хмуро:

– Чего смотришь? Иди давай, книжки свои читай… Теперь уж никто не помешает…

* * *

Липовая аллея кончилась, вечернее солнце ненавязчиво ударило по глазам, словно возвращая ее в день сегодняшний. День как день, в общем. Надо жить, надо исполнять свои жизненные обязанности. К примеру, в магазин зайти надо. Хлеба купить, какой-нибудь сносный полуфабрикат на ужин… Машка должна быть дома после занятий, но, скорее всего, поленится ужин готовить. Да, еще печенья не забыть к чаю. Там, за углом, хороший супермаркет есть…

Открыв дверь своим ключом, спросила привычно:

– Маш? Ты дома?

По лицу появившейся в прихожей дочери поняла – что-то не так. Подумалось даже – опять Герман заявился… Стаскивая с ноги босоножку, округлила в испуге глаза, дернула вверх подбородком – что?

– Да там Женька опять в расстроенных чувствах, мам… Плачет на кухне…

– А… Ну, понятно… – вырвалось у нее с невольным облегчением.

Женя сидела за столом, утирала тыльной стороной ладони мокрые от слез щеки. Глянула на нее, проговорила, заикаясь:

– Из… вините, теть Лиз… Опять я у вас…

– Да ничего страшного, Женечка. Ну, давай, рассказывай, что там у тебя…

– Да не у меня! У меня-то как раз все в порядке! Просто не могу я с ней, не могу…

– Ее опять бабка до нервного срыва довела, мам, – торопливо пояснила присевшая рядом с Женей Машка. – За то, что ночевать не пришла.

– Нет, ведь, главное дело, позвонила ей, предупредила, что у подруги ночевать остаюсь! А она мне – все врешь, говорит… Тебе лишь бы по мужикам шляться, породу Иваницких позорить… По каким мужикам, теть Лиз? Еще и шляться, главное… Со мной никто и никогда так не разговаривал, честное слово! Да я бы и не позволила никогда! А тут, ради какого-то паршивого завещания, терпеть приходится… Я маме позвонила, сказала, что в общежитие уйду. А мама говорит – терпи, так надо… Не могу я такого терпеть, не могу!

– Женечка, успокойся… Твоя бабушка старый человек, научись не обращать внимания, я тебе уже говорила…

– Ага, старый человек! Этот старый человек вовсю приспособился из меня кровь пить, как вампир! Вот мама сама бы с ней пожила! Хотя маму ей не разгрызть, зубы сломает… А папу она еще с детства до костей объела, папа для нее питательной ценности не представляет, он отработанный материал. Вот я иногда, теть Лиз, думаю – как он с ней жил-то? Наверное, это она сделала его таким…

– Каким, Жень?

– Ну, как бы это сказать… Совсем беззубым. Да еще и женился на моей маме – как из огня да в полымя… Вообще-то он очень добрый человек, мой папа. И умный. Иногда послушаешь, как мама с ним разговаривает, и так жалко его становится! А с другой стороны, он умеет, как вы говорите, внимания не обращать… Такое чувство, будто он своей жизнью живет, внутренней, от мамы отдельной. Выстроил себе внутри собственный домик и живет. Но так же нельзя, нельзя… Неправильно это…

– Почему неправильно, Жень? Каждый выстраивает свою внутреннюю жизнь, как может.

– Вы хотите сказать, лелеет свои комплексы? Ему так легче, да?

– Нет, нет! Что ты, это другое. Он не лелеет комплексы, он просто сам с собой счастлив и духовно спокоен. Так бывает с людьми, но редко. И это дорогого стоит, поверь мне.

– Да. Может, и так. Но жизнь-то мимо идет! Которая настоящая, а не духовная! Да бог с ней, с духовной, пусть она будет на здоровье. Но свою человеческую жизнь, материальную и земную, он же просто обязан прожить более-менее нормально! А если не получается, надо с этим делать что-то!

– И что, по-твоему?

– Ну, я не знаю… В наше время во внутреннем домике не отсидишься. Придет более сильный, сметет домик, и не спросит, как звали хозяина. Все время бороться надо с собой, понимаете? Переделывать себя надо! Компенсировать недостатки, убивать комплексы и страхи, мотивировать себя на лучшее… Да сейчас масса всяческих технологий, теть Лиз! Было бы желание! А он этого совсем, по-моему, не хочет…

– Что ж… Я вот, например, тоже не хочу… Не хочу себя менять. Опасаюсь. Наверное, те, кто стремится к совершенству, считают меня ненормальной, как и твоего отца. Да, у меня куча комплексов, как шлейф из сиротского детства, не стоит и перечислять… Да, все это можно, можно исправить, конечно же. Как ты говоришь – современными технологиями. Но я не хочу… Я боюсь.

– Чего, теть Лиз? Чего вы боитесь?

– А боюсь выплеснуть из ванны воду вместе с ребенком… Есть такое выражение у Гегеля. Вам в институте лекции по философии читали? Все не так просто, как тебе представляется, Жень… Я природу свою выплеснуть боюсь, то, что мне дано от рождения. Ну, выплесну я ее, перелопачусь, изменюсь… И буду другая. А если я не хочу – быть другой? Что делать, если не хочу? Если мне нравится быть такой, какой родилась? Именно такой, непритязательной? Ничего сверхъестественного не хотеть, ничего не просить, ни на кого не обижаться? Жить в тени… Знаешь, в тени тоже можно увидеть много прекрасного.

– Не знаю, теть Лиз… По-моему, лишняя мотивация еще никому не мешала.

– А зачем она, лишняя, как ты говоришь? Мне, например, совсем ни к чему. Ну, допустим, замотивируюсь я на большие материальные подвиги, брошу свою малооплачиваемую работу. А кто вместо меня ее делать станет, такую малооплачиваемую? Тот, который замотивироваться не успел? А мне, знаешь, очень нравится моя работа. Она мне хороший душевный настрой дает, особенно после удачно проведенной операции, на которой я ассистировала и, быть может, малой толикой участия чью-то жизнь спасла… Мне нравится идти летним днем по липовой аллее, радуясь тишине, бликам света и тени, мне нравится читать, забравшись в кресло и отщипывая помаленьку от куска черного хлеба с солью… Да, у меня нет своего угла, и при всем желании я не смогу на него заработать. Но насиловать себя, пытаясь измениться, перемотивироваться, перелицеваться… Нет, не хочу. Природа каждого человека – это слишком цельный кусок, Жень. Размолоти его – и неизвестно, что получится из осколков. Другой человек уже получится.

– Да пусть, пусть другой! А может, другой, но лучше прежнего? Задача любого человека – идти вперед, становиться лучше для самого себя, чтобы не быть общипанным тем же социумом! А для этого можно и пожертвовать, в конце концов, своими милыми привычками… И даже внутренней цельной природой, как вы говорите!

– Общипанным, говоришь? Надо же… Да, это, наверное, весьма неприятно, быть общипанным… Но лучше уж так, чем… Чем…

Она замолчала, глядя прямо перед собой. Да, эта девочка сейчас дельные вещи говорит, конечно. И не поспоришь, доводов не хватает. А впрочем – зачем спорить? У каждого своя правда. Наверное, хороший юрист из нее получится, деятельный, целеустремленный. Что ж, как говорится, дай бог.

Грустно усмехнувшись, она глянула Жене в глаза. Ох, какие они яростные, девочка готова сражаться до победы… И зачем-то произнесла напоследок:

– Умница, Женечка… А только, знаешь… Ты не слышала, наверное, но есть такая философия… Философия святого Патрика. Суть ее в том, что человеку не следует стыдиться быть самим собой… Он, знаешь, был совсем простым человеком, этот Патрик. И вел жизнь не столь совершенную, как другие святые. Обычной жизнью жил, грешной, как все мы. Но ему было не стыдно перед богом, потому что, как он сам проповедовал, он всегда сохранял чистоту сердца. Для него это было главное. Не слова, не внешние признаки, не атрибуты власти, а чистота сердца. Сердце первично, понимаешь? А прагматические соображения, общепринятые нормы – это вторично, ведь все это придумано и создано человеком… Нужно прислушиваться к сердцу и поступать так, как оно велит. И тогда в конце жизни можно сказать – я надеюсь, что поступал так, как должен…

– Теть Лиз, ну что вы… При чем тут… Когда он жил-то, ваш святой Патрик? Сейчас все это уже неприемлемо…

– Да, времена изменились, Женечка. А правда осталась. Люди сейчас считают бесконечно наивными тех, кто хочет быть искренними и надеяться на правоту своего сердца. Правда сердца, она всегда наивна и беззащитна. Но именно мало кто сейчас достигает гармонии с самим собой и с миром. Все забыли, что это такое и с чем его едят…

Девчонки молчали, глядели на нее с удивлением. Лиза говорила тихо, но в том, как она говорила, чувствовалась бесконечная уверенность в своей правоте. Тихая, едва слышная неколебимость. Ее собственная правда. Женя вскинулась, пытаясь, видимо, возразить, но тут же и замолчала, водила длинным ногтем по столу, не поднимая глаз. Ей даже неловко стало за эту молчаливую паузу… Хорошо, Машка выручила, пролепетала тихо, совсем не в тему:

– А у нас завтра первый экзамен, мам… По римскому праву…

– Да? – тут же встрепенулась Лиза. – Так что ж вы сидите со мной, как две клуши, разговоры разговариваете, философию философствуете? А ну, марш заниматься! Идите, идите, а я ужин буду стряпать! Идите, я позову, когда готово будет!

Девчонки ушли, несколько озадаченные. А она рассмеялась про себя тихо – надо же, святого Патрика себе на подмогу вызвала! Наивного святого с чистым сердцем, совершенно несовершенного святого…

Уже потом, накормив девчонок ужином, перемыв посуду и усевшись по привычке в любимое кресло, она снова прокрутила в голове их с Женей нечаянный спор… И подосадовала на саму себя – тоже, нашлась великая спорщица! Зачем кому-то навязывать свое мнение? Да еще и отстаивать его так яростно? Ну, думаешь что-то про себя, считаешь так, а не этак, и сиди себе, помалкивай! Глупо, право слово. А если так хочется поспорить, сама с собой поспорь. Тем более давно к этому привыкла – сама с собой рассуждать. Тогда и жесткой насмешливой оценки избежать можно. Или, например, неловкой паузы, за которой стояло явное Женино, вслух не высказанное, пренебрежение – совсем спятила, мол, тетка со своим святым Патриком…

Может, и спятила. Но от внутренней уверенности никуда не убежишь. Да, она была уверена – каждый человек уже готовеньким приходит на свет. Его душа, привычки, отношение к миру ему даны не воспитанием, не социальной средой и даже не родовыми генами, а даны кем-то неведомым, в готовом комплекте, собраны в маленький рюкзачок за спиной. Что дано, то и обязан нести всю жизнь. Потому что не зря дано. Потому что дающему сверху виднее, что и кому в этот рюкзачок положить.

Интересно, как этот «дающий» ей иногда представлялся. Добрый вполне дядька, похожий на средневекового алхимика. Стоит за огромным столом, а на столешнице перед ним – пустые пока рюкзачки… Вот он и бросает в каждый рюкзак всего по горсточке. Сюда – кротости и непритязательности, туда – глупости и самонадеянности, в третий – нахальной смелости… Бросил первую горсточку, задумался. Так, а не приправить ли кротость и непритязательность, например, талантом к литературному сочинительству? Хотя нет, для кротости, пожалуй, другой талант подойдет… А литературное сочинительство надо к нахальной смелости присобачить! Интересно же, что из этого комплекта получится!

А к глупости и самонадеянности мы, к примеру, красоты добавим! Да, хороший комплект, забавный! А небольшого уродства – кротости и непритязательности! Хотя нет, слишком уж все тривиально получается, неинтересно… Кроткий, непритязательный, да еще и уродливый… Придется, видимо, добрую щепоть обаяния в рюкзачок добавить. С обаянием – это уже ничего, с обаянием вполне прожить можно. Так, так… Надо еще в какие-то рюкзачки понемногу кокетства бросить, и главное, не ошибиться с пропорцией… О! А вот сюда мы добавим капельку врожденного аутизма! Самую капельку, как яду, чтобы совсем жизнь медом не казалась! Ой, переборщил с капелькой… Испортил человека. Ну, да ладно, так тому и быть, проживет как-нибудь. Зато вот сюда – побольше хамства и грубости… И жестокости… Оп-оп! Совсем гремучая смесь получилась! Ладно, посмотрим, как ты пойдешь в жизнь с этой гремучей смесью. Ох, трудно тебе будет, браток… Нагрешишь, наверное, может, и за решетку попадешь… А что делать? Надо же, чтобы у каждого своя природа была, индивидуальная, от которой не убежишь, не скроешься, как вы там ни старайтесь поменять ее своими земными технологиями…