– Мам, я пошла, приду поздно! – заглянула на кухню Машка, нарядная, благоухающая, как цветок. – Ты меня не жди, спать ложись! Мы с Женькой сегодня в клубак намылились!

– Что, одни?

– Да нет… С ребятами из нашей группы.

– А ребята потом вас по домам развезут?

– Ой, мам, ну что ты со мной, как с маленькой…

– Дело не в возрасте, Маш. Дело в ночных опасностях. А Женя… Вы вместе потом приедете?

– Не-а. Женька теперь у бабки под особым контролем. Та требует, чтоб она только дома ночевала. Говорит, помереть боится.

– А что, она плохо себя чувствует?

– Да прям… Это она из вредности. Да ты ж сама ее видела… Хотя, знаешь, у них отношения в последнее время наладились вроде. Женька говорит, бабка не так уже зверствует…

– Что ж, я за нее рада. Привет ей передавай от меня.

– Хорошо, передам… Ну все, я пошла, не скучай. А то ты в последнее время совсем как-то завяла… Где твоя романтичность, мам? И глаза непривычно грустные…

– Ладно, иди уже. И пусть ребята вас потом по домам развезут, иначе я стану не только романтичной, но и ужасно вредной, непонимающей и злой матерью! И в следующий раз никуда тебя не пущу!

– Ладно, ладно… Испугалась, дрожу вся…

Она слышала, как захлопнулась дверь за Машкой. Задумалась, глядя в окно, опять провалившись в свою маету. И очнулась, услышав, как поворачивается ключ в замке…

Поначалу подумала – Машка вернулась, забыла чего-нибудь. Но в прихожей уже звучал голос Германа – громкий, хозяйский:

– Прошу, заходите! Обувь можно не снимать! Заходите, осматривайтесь… Квартира хорошая… Правда, ремонта давно не было, но вполне все пристойно выглядит, жить можно!

Она двинулась в прихожую, как сомнамбула, на ходу развязывая тесемки фартука за спиной. Так и не развязала – запуталась дрожащими пальцами в узелке. В узком коридорчике столкнулась с Германом, вернее, с его торжествующим взглядом – ну что, мол, обещал я тебе неприятности? А ты не верила? На вот теперь, получай…

– Сюда прошу, проходите! – повернув голову, зазывно кликнул он в сторону прихожей.

– Да, да, идем… – пророкотал в ответ ему глухой мужской баритон.

Она отступила на шаг, повернулась, молча пошла обратно на кухню.

– Э… Ты что, не поняла? Я покупателей привел… – немного растерянно проговорил ей в спину Герман.

– Почему? Поняла… – ответила равнодушно, полуобернувшись. – У меня там картошка на плите подгорает…

Не было у нее на кухне никакой подгорающей картошки. На кухне осталась маета, из которой она так и не выбралась. Такая маета, по сравнению с которой Германова эскапада – всего лишь цветочки…

Встала у окна, сложив руки по-бабьи кралькой. Из гостиной слышались голоса – густой мужской и веселый женский. Потом голоса стали глуше – наверное, в Машкину дальнюю комнату ушли. Вот по коридору в сторону кухни раздалось легкое цоканье каблуков…

– Простите… А можно, я кухню посмотрю?

Обернулась от окна, столкнулась взглядом с умными веселыми глазами потенциальной покупательницы, улыбнулась ей равнодушно:

– Да, конечно. Смотрите, пожалуйста.

– Мгм… – обвела женщина взглядом кухню. – Все понятно… – И вдруг задала совершенно неуместный для случая вопрос: – А вы, наверное, разводитесь, да?

– Нет. Мы давно разведены.

Женщина чуть подняла бровь, кивнула понимающе головой, снова обежала взглядом кухню.

– Ну, что тут? – шагнул в кухонный проем мужчина, и впрямь довольно солидный, под стать своему баритону.

– Да ничего… Кухня стандартная, в общем… – пожала плечами женщина. – Хорошо, что квадратная. Мне нравится.

– А сколько здесь прописанного народу числится?

Это уже к ней, видимо, вопрос. Не успела ответить – Герман опередил, высунув голову из-за плеча мужчины:

– О, об этом не беспокойтесь! Вообще-то здесь двое прописанных… Но ведь это… Мне юрист объяснял, как там по закону звучит, сейчас вспомню…

– Вы хотите сказать, если собственник продает квартиру, то право пользования для членов семьи прекращается? – вежливо подсказала ему женщина.

– Ага! Точно! Для членов семьи право прекращается!

Мазнул по ее лицу быстрым взглядом, подмигнул, произнес с довольной улыбкой:

– Слышала, Лизок, что это значит? Все поняла или нет?

Она ничего не ответила, лишь отвела взгляд. В наступившей неловкой паузе стало слышно, как звонко шлепают капли воды в раковину из плохо закрученного крана.

Переступила с ноги на ногу женщина, неловко кашлянул в кулак мужчина.

– Пойдемте, я вам санузлы покажу! – деловито произнес Герман, поворачиваясь и взглядом увлекая за собой мужчину. – Ремонт пять лет назад был, я вам уже говорил… Но там все довольно прилично…

– Простите меня за излишнее любопытство… – улыбнувшись, робко спросила женщина, – это что сейчас такое было? Вроде показательного выступления специально для вас, я правильно поняла?

– Ну… Можно и так сказать, в общем.

– Так квартира в конечном итоге продается или нет?

Она улыбнулась, пожала плечами. Умная какая женщина – с ходу все поняла. И глаза у нее тоже умные, пронзительные такие.

– Понятно… Ну, что я могу вам сказать, Лиза? Ничего и не могу, только посочувствовать по-бабьи. Все мужики сволочи, чего с них возьмешь? А мы покупать не станем, вы не бойтесь.

– Да я и не боюсь… Устала уже бояться.

Женщина задумчиво кивнула головой, еще раз улыбнулась, проговорила тихо:

– Ладно, мы пойдем… Простите за беспокойство. Всего вам доброго, Лиза, держитесь.

– Спасибо…

Вскоре на фоне бодрого гудения Германа захлопнулась дверь в прихожей. Она снова отвернулась к окну, приготовилась…

– Лизк… Я не понял. У тебя что-то случилось, что ли? Какая-то ты… не в себе.

Голос Германа за спиной звучал серьезно, даже немного озабоченно.

– У меня ничего не случилось, Герман, – произнесла равнодушно, не оборачиваясь, – у меня все в полном порядке.

– А чего ты – такая? Вдруг осмелевшая?

– Я такая, какая всегда.

– Хм… Ну, ладно. А пожрать чего-нибудь есть? Ты говорила, вроде картошка горит…

– Раз горела, значит, сгорела. Нету картошки, Герман.

– Слышь, Лизк… Я ж вижу, и впрямь что-то не так… Может, беда какая у тебя стряслась, ты скажи? Может, я не в курсах…

Она помотала головой, не в силах ответить. Хоть бы он ушел скорей…

– Ну, ладно. А то сказала бы, чего уж… Вроде свои люди…

Так и не дождавшись ответа, он побарабанил пальцами по кухонной столешнице, пробормотал что-то себе под нос. Потом ушел, выразительно хлопнув дверью. А она все стояла у окна, глядела в сумерки. В гостиной надрывался телефон – надо было идти, ответить…

– Лизка! Лизка, привет! А я уезжаю завтра вечером, приходи днем прощаться! – полился в трубку сочный, с хрипотцой, голос Ритки.

– Да, Рит, приду… Приду обязательно. После смены. Я успею?

– Успеешь, успеешь! У меня ближе к ночи самолет!

– Хорошо…

– А чего ты грустная такая? Прям умирающая… Случилось что?

– Долго рассказывать, Рит… А в общем, и нечего рассказывать.

– Хм… Странный какой-то ответ. Ладно, приходи, завтра поговорим…

– До завтра, Рит…

* * *

Утром она проснулась от странного предчувствия. Даже и не предчувствие это было, а мелкое дрожание организма. Сначала подумала – заболела, может? Но явных симптомов простудной лихорадки не было…

Так, с мелким дрожанием, и пришла на работу. Потом к дрожанию добавились спазмы в горле, и дыхание часто перехватывало. И сердце принималось скакать, будто ждало чего-то… Будто вот-вот, через минуту, через секунду что-то произойдет…

– Чего это ты, мать моя, словно не в себе сегодня? – участливо спросил Борис Иваныч, обливая руки антисептиком и готовясь натянуть перчатки. – Даже боязно с тобой в операционную идти…

– Да… Я и сама не знаю…

– Ладно, пусть мне Звонарева ассистирует. А ты успокоительного попей. Опять, что ли, твой бывший тебя довел? Ладно, иди…

Она ушла, немного пристыженная. А сердце в груди молотило, гнало вместе с кровью по телу тревогу. И в голове поднялся странный звон, оглохнуть от него можно… Или это телефон звонит?

– Ли-из? – плавно пропела в трубку Света Каретникова из приемного покоя. – Можешь спуститься на минутку? Тебя тут спрашивают…

– Кто? – спросила и не услышала своего голоса.

– Да мужчина какой-то… Длинный, худой, с виду интеллигентный. Так ты спустишься, я не поняла?

– Да… Да! Я сейчас… Скажи ему… Скажи… Чтоб не уходил!

– Да вон он стоит, у крыльца… Я в приемный покой его не впустила. Ждет.

Трубка так и не попала в гнездо, жалко повисла на проводе. Оглянулась… Черт с ней, с трубкой! Надо бежать… Только бы сердце не подвело, не остановилось в одночасье.

Как слетела по лестнице с четвертого этажа на первый – не помнила. Промчалась мимо удивленной Светы, дернула на себя тяжелую дверь…

Он стоял на последней ступеньке крыльца, лицом к ней. А в следующую секунду оказалось, что они обнимаются. И не просто обнимаются, как все приличные люди, а насмерть влипают друг в друга, цепляются мертвой хваткой. И почему-то трясутся, как в лихорадке. Наверное, это ее лихорадка ему передалась…

– Лиза, прости меня! – первым подал он признаки жизни, прошептав прерывисто в ухо. – Я не смог без тебя, Лиза. Прости…

– А я… Я чуть не умерла… Вернее, совсем умерла…

Надо было как-то разлепиться, унять неприличную судорогу. Все-таки интеллигентные люди, как ни крути. Тем более с улицы неслась сирена «Скорой» – сейчас к крыльцу подъедет…

– Саш, у меня смена через два часа заканчивается. Меня там потеряли, наверное…

– Ты сейчас уйдешь?

– Нет… То есть да. То есть я отпрошусь… Придумаю что-нибудь… Я быстро, Саш!

Он с трудом разомкнул руки, будто сделал над собой усилие. Лиза поднялась на ватных ногах по ступеням, поправляя съехавшую назад шапочку, потом сдернула ее с головы, обернулась, повторила хрипло:

– Я быстро, Саш…

И, задыхаясь, бегом вверх, на четвертый этаж. Что-то кому-то говорила, хватаясь за щеки, за сердце, за голову… Потом и сама не могла вспомнить, что. Переоделась, схватила сумку, опять бросилась вниз. Выскочила на крыльцо – почему-то в бахилах. Он стоял поодаль, ждал. Когда подошла, присел на корточки, стянул с ее ног бахилы, поднял голову, улыбнулся. И пошли вместе рядом, не соображая, куда. Опомнились только в липовой аллее, той самой…

– Давай сядем, Лиза. Что-то меня ноги не держат. Я сегодня с утра в какой-то лихорадке живу.

– И я…

– Представляешь, встал утром, оделся, а потом – как затмение… Опомнился уже в электричке. Понял, что к тебе еду. И так все сразу ясно стало, так четко вся жизнь определилась… Ты только не сочти меня сумасшедшим, ладно? Послушай, что я тебе скажу…

– Я слушаю, Саш. Слушаю…

– Лиза, я люблю тебя. Господи, как обыденно звучит… Нет, не то… Не то…

Он опустил голову, сильно потер ладонями лицо. Потом повернулся к ней, глянул так, что сердце зашлось счастливой судорогой. Глаза у него и впрямь были немного сумасшедшие.

– Лиза, нам надо быть вместе. Я не знаю, как все это будет… Не знаю. Знаю только одно – нам надо быть вместе…

– Да, Саш. Ты… Ты успокойся, пожалуйста. Конечно, нам надо… Да, Саша. Я тоже люблю тебя, я очень сильно люблю тебя…

– Я без тебя больше не смогу, Лиза. Ни дня. Ни минуты.

– И я… И я – ни минуты…

– Понимаешь, я не знаю, как это делается… Не умею. Наверное, я не тот человек, который способен на такие отважные поступки. И тем не менее, по-другому просто нельзя. Я знаю, что нельзя. Мы должны быть вместе, Лиза.

– Да, Саш! Мы будем вместе.

– Чего бы нам это ни стоило?

– Да, именно так! Чего бы нам это ни стоило! Да, мы оба с тобой… не очень решительные люди. Но мы должны быть вместе, иначе мы пропадем друг без друга. Просто перестанем существовать. Я, например, точно умру, я знаю!

– И я… Но нам будет трудно, Лиза. Ты представляешь, как нам будет… трудно? Нас не поймут… Даже самые близкие люди нас не поймут. Ты готова к этому, Лиза?

– Боже мой, Саш… Ну зачем сомневаться, если другого выхода для нас нет?

– А я и не сомневаюсь. Я за тебя боюсь.

– А я – за тебя… Будем бояться вместе. Главное, что мы решили… А остальное, которое трудное, которого надо бояться, как ты говоришь… А давай не будем ничего бояться! Вот прямо сейчас, с этой минуты, и начнем! Я, например, уже ничего не боюсь! Да мне, собственно, особо и терять нечего… Тебе труднее, я знаю.

– Да, будет трудно. Но знаешь… Когда подходишь к краю пропасти и видишь перекинутую через нее доску, уже не рассуждаешь о ее прочности и устойчивости. Просто знаешь – надо идти вперед. Потому что назад нельзя. Ступаешь и идешь, каким бы ты ни был – решительным или не очень.

– Да, да! Ты прав… Боже, как я счастлива, Саш… Если б ты знал, как я сейчас счастлива…

Он осторожно привлек ее к себе, слизнул выбежавшую на ее щеку слезинку. И вдруг рассмеялся тихо, ткнувшись ей в висок: