Барбара Картленд - Благоухающий Цветок

1880 год

— Мисс Азалия, сэндвичи для генерала готовы. Берроуз их отнесет его светлости. Сейчас посмотрю, нет ли его поблизости.

— Не беспокойтесь, миссис Берроуз, — ответила Азалия. — Я отнесу сама. Присядьте и отдохните.

— Ох, мисс Азалия, я так устала, что ног под собой не чую, а спина просто разламывается.

— Так присядьте же, — ласково уговаривала старушку Азалия. — Вы слишком переутомились.

Она видела, что пожилая домоправительница страшно устает, но говорить об этом тете, леди Осмунд, было бесполезно.

Азалии казалось просто бесчеловечным взваливать на столь престарелую чету, как Берроузы, все приготовления к званому обеду, который устраивали перед отъездом из Англии ее дядя, генерал Фредерик Осмунд, и его жена.

Берроузы верой и правдой служили отцу генерала до самой его кончины и сейчас находились в весьма преклонных летах. Долгие годы они вели хозяйство в Батлесдон-Хаусе, лондонском дворце Осмундов, и едва ли предполагали, что на старости лет им вновь придется много трудиться.

Однако за два месяца до отъезда в Гонконг генерал перебрался с женой, дочками-близнецами и осиротевшей племянницей в Лондон.

И тогда дворецкому Берроузу пришлось принять на себя командование нанятыми за самую низкую плату, плохо обученными лакеями, а миссис Берроуз, стоявшей на пороге восьмидесятилетия, вновь заниматься кухней.

Прожив много лет в Индии, леди Осмунд привыкла иметь дело со слугами, выполнявшими малейшие ее прихоти за мизерную плату и скудную пищу, и после возвращения в Англию не делала ни малейших усилий, чтобы приспособиться к здешним условиям.

Пока генерал жил в Олдершоте, небольшом городке под Кимберли в сорока милях от Лондона, где находилось несколько крупных военных лагерей, все обстояло проще. Прислугу в дом брали из солдат, а их жены, жившие в семейных казармах, с радостью принимались за любую работу, стараясь заработать хоть немного денег.

Впрочем, когда дело доходило до платы, леди Осмунд проявляла неимоверную скупость. Из-за этого в Лондоне удавалось нанимать только самых молодых и неопытных девушек, и миссис Берроуз постоянно сетовала, что они больше путаются под ногами, чем помогают.

Еще составляя списки гостей и рассылая приглашения, Азалия подумала, что ее в день бала непременно отправят на кухню на подмогу старой домоправительнице. Тем более что она имела неосторожность посетовать при леди Осмунд на только что нанятую нерадивую судомойку и нерасторопную горничную.

— Еще две поденщицы придут помогать с уборкой, — равнодушно ответила леди Осмунд.

— Но ведь придется готовить много блюд к торжественному обеду, да еще для ужина, который подадут во время бала, — напомнила Азалия.

Воцарилась пауза. Затем, с холодным огоньком во взгляде, слишком хорошо знакомым Азалии, леди Осмунд произнесла:

— Ты так беспокоишься за миссис Берроуз, Азалия. Не сомневаюсь, что тебе захочется ей помочь.

Помолчав, Азалия тихо спросила:

— Тетя Эмилия, вы не хотите, чтобы я… присутствовала… на балу?

— На мой взгляд, тебе совершенно необязательно там появляться, — ответила леди Осмунд. — Надеюсь, дядя дал тебе ясно понять, каково твое положение в этом доме… И когда мы приедем в Гонконг, оно не изменится, можешь не надеяться.

Азалия ничего не ответила, но ей стало больно от такой откровенной неприязни. Уже два года она испытывала ее на себе, и все-таки это до сих пор ранило душу.

Тем не менее она сдержалась и подавила протест, готовый сорваться с ее уст. Причина была простой: девушка опасалась, а верней, ужасно боялась, что тогда ее оставят в Англии.

А ей страстно хотелось вернуться на Восток, услышать певучую речь его жителей, ощутить тонкие ароматы пряностей и цветов, запах древесного дыма, прикосновение ласковых лучей солнца, а больше всего ей надоела лондонская промозглая погода.

Правда, в Гонконге все будет не так, как в Индии, но это тоже Восток. В сознании Азалии все земли, лежащие к востоку от Суэцкого канала, были озарены золотистым сиянием и казались солнечным раем.

С тех пор как ее, онемевшую от невыразимого горя после кончины отца и всех обрушившихся вслед за этим невзгод, увезли из Индии, прошло два года. Но девушке они казались целой вечностью. Ведь прежде жизнь ее была радостной и интересной. Полк, в котором служил отец, то и дело направляли в разные провинции страны, офицеры и их семьи жили в походных бунгало, и девушка заботилась об отце и выполняла после смерти матери роль хозяйки дома.

Больше всего Азалия любила бывать в северо-западных княжествах, где отец служил на границе. В месяцы затишья ей дозволялось сопровождать его, но, если среди местного населения вспыхивала смута, женщин и детей отправляли в безопасное место, а офицеры отсутствовали порой месяцами.

Впрочем, одиночество не тяготило ее, так как в доме оставались слуги из числа солдат, которых она знала с раннего детства. К тому же рядом находились жены и матери других офицеров полка, неизменно готовые прийти девочке на помощь, утешить и отвлечь, если им покажется, что она загрустила и скучает. По врожденной деликатности Азалия не противилась этому, хотя на деле никогда не ощущала себя одинокой. Дни ее проходили за хлопотами по хозяйству, к тому же она была любознательной и не упускала возможности получше узнать страну.

Она любила Индию — любила в ней все. Ее интересовала история этой древней земли, у различных учителей она брала уроки языка той или иной провинции, где в тот момент дислоцировался отцовский полк.

Разумеется, время от времени ей доводилось видеть своего дядю-генерала. Сэр Фредерик был намного старше отца и выше его по должности; и он, и его жена казались девушке высокомерными и слишком уж напыщенными.

Лишь позже она убедилась на собственном горьком опыте, как не похожи между собой родные братья.

Дерек Осмунд всегда был веселым и беззаботным, разумеется, если это не касалось военной службы. Отличала его и необычайная доброта. Дочь не могла припомнить и дня, чтобы он не хлопотал о ком-нибудь из своих солдат или несчастном семействе из местных жителей.

Нередко, когда он возвращался с занятий на плацу, его уже ждали индусы — взрослые и дети: они приходили к нему со своими болячками, уверенные, что «хороший господин» поможет им.

Конечно, медицинских навыков отцу не хватало, однако искреннее сочувствие, ободряющее слово рассеивали их страхи и давали надежду на выздоровление; они уходили от него наполненные счастьем, чего не смог бы дать ни один доктор.

Азалия часто напоминала себе, что отец умел озарять жизнь радостью. Так любила повторять и мать, когда они еще жили все вместе.

— Сегодня у папы выходной, — говорила она дочери. — Вот теперь мы повеселимся! Что, если нам устроить пикник?

Верхом на лошадях они отправлялись втроем на пикник — то к реке, то на гору, то в какую-нибудь древнюю пещеру, связанную так или иначе с историей Индии.

И теперь Азалии казалось, что в ее детстве не было ни дня, когда бы не сияло солнце, ни вечера, когда бы она не ложилась спать с улыбкой на устах.

А потом внезапно, как гром среди ясного неба, на нее обрушилось страшное несчастье!

«Как могло это случиться? Господи, как мог Ты допустить такое?» — так рыдала она ночами на корабле, увозившем ее из Индии в холод и, как она была уверена, в кромешную мглу Англии.

И вот даже теперь, спустя два года, порой ей хотелось себя убедить, что этот жуткий кошмар ей только снится, что на самом деле она вовсе не живет в семье дяди-генерала, где с ней обращаются как с парией! Но увы! Все это было печальной явью. Генерал не желал прощать своему младшему брату всего случившегося, того, как он погиб, и поэтому Азалию не любили, откровенно презирали и унижали как только возможно.

«Папа был прав! Абсолютно прав!» — постоянно убеждала себя Азалия. Ее так и подмывало прокричать эти слова в лицо дяде, особенно когда он восседал с самодовольным видом во главе стола, а с ней разговаривал таким тоном, каким не обратился бы и к собаке.

Прибыв в Англию два года назад, она явилась в рабочий кабинет сэра Фредерика и там услышала от него, на что может рассчитывать в будущем.

Переезд из Индии сопровождался мучениями не только душевными, но и физическими. Шел ноябрь, и из-за сильного шторма, разыгравшегося в Бискайском заливе, почти все пассажиры корабля очень страдали от сильной качки. Впрочем, Азалию донимал не ветер, швырявший судно как легкую щепку, не огромные волны — она страдала не от морской болезни, а от холода.

За годы, проведенные в Индии, она приспособилась к жаре. Вероятно, из-за текущей в ее венах русской крови зной индийских равнин не был для нее таким изнурительным, как для большинства чистокровных англичан.

Ее мать была русской, а родилась в Индии, что, как узнала Азалия, оказалось еще одним грехом, за который ей приходилось расплачиваться, поскольку дядя терпеть не мог чужеземцев и презирал даже англичан, которым довелось появиться на свет в Индии.

Когда сильно исхудавшая за дорогу — кожа да кости — племянница предстала перед дядей, выстукивая зубами дробь от холода, стоявшего в его кабинете, в ней мало что напоминало кареглазую красавицу, так похожую на мать. Потрясенная гибелью отца, она не могла проглотить ни кусочка, глаза распухли от слез, а темные волосы, прежде роскошные и блестящие, сделались безжизненными и тусклыми, как пакля.

Некрасивая и жалкая, она ничем не могла смягчить застывшую в глазах дяди суровость, и в его голосе явственно звучала неприязнь.

— Мы с тобой понимаем, Азалия, — заявил он, — что безответственное и предосудительное поведение твоего отца могло навлечь позор на весь наш род.

— Папа поступил правильно! — еле слышно произнесла девушка.

— Правильно? — прорычал генерал. — Правильно, что убил высшего по званию офицера?

— Вы ведь знаете, что папа не хотел убивать полковника, — возразила Азалия, — а произошел несчастный случай. Он просто пытался удержать полковника, ведь тот совершенно обезумел и жестоко избивал девушку.

— Туземную девку! — презрительно процедил сквозь зубы генерал. — Вне всяких сомнений, она заслуживала преподанного ей урока.

— Эта девушка не первая, с кем полковник так жестоко обращался, — не согласилась Азалия, поежившись от нахлынувших на нее воспоминаний. Извращенная жестокость этого человека была известна всем.

Но что могла она объяснить этому суровому, похожему на гранитного истукана человеку?.. Как рассказать об ужасных женских криках, внезапно нарушивших мягкую прелесть южной ночи? Какое-то время Дерек Осмунд выжидал, но крики, звучавшие из бунгало полковника, не утихали, а, наоборот, становились все отчаянней, и он вскочил на ноги.

— Негодяй! — воскликнул он. — Так больше не может продолжаться! Эта девушка еще совсем ребенок, к тому же она дочь нашего портного.

И тогда Азалия поняла, чей голос доносится до них. Кричала девочка лет тринадцати-четырнадцати, которая пришла в лагерь вместе со своим отцом, портным. Она помогала ему кроить и шить, а работали они на верандах у заказчиков. У девочки были ловкие руки, и за сутки они вдвоем могли сшить новое платье или рубашку, привести в порядок офицерский мундир.

Азалия часто разговаривала с девочкой, любуясь ее бархатными глазами с длинными черными ресницами. Если приближался мужчина, девочка всегда закрывала лицо сари, однако полковник, несмотря на свое беспробудное пьянство, видимо, разглядел нежный овал личика и округлости фигуры, которые не могла скрыть мягкая ткань.

Дерек Осмунд направился к бунгало полковника. Крики усилились, затем раздался гневный голос полковника, пронзительный вскрик. И наступила тишина.

Лишь впоследствии Азалия смогла воссоздать картину случившегося.

Отец увидел полураздетую дочку портного, стонущую под градом ударов, наносимых полковником.

Такова была обычная прелюдия перед актом насилия; все младшие офицеры знали, что полковник удовлетворял таким образом свои низменные желания.

— Какого дьявола тебе здесь нужно? — взревел полковник, увидев Дерека Осмунда.

— Сэр, вы не должны так обращаться с девушкой!

— Ты много себе позволяешь, Осмунд!

— Я просто хочу вам сказать, сэр, что ваше поведение предосудительно, негуманно и являет собой дурной пример для подчиненных.

Полковник в ярости сверкнул глазами.

— Убирайся из моего жилища и не лезь не в свои дела! — зарычал он.

— Это мое дело, — ответил Дерек Осмунд. — Долг всякого порядочного человека защитить слабого.