Он целовал ее так же нежно, как и тогда, в кабинете генерала, и все же теперь его губы стали более настойчивыми, нетерпеливыми, так что Азалии показалось, что он завладел ею целиком, она перестала быть сама собой, а сделалась лишь частью его.

Когда он поцеловал ее в первый раз, она почувствовала, как от ее сердца к груди, а оттуда к горлу устремилась теплая волна. А сейчас… Это был огонь, вспышка молнии, пожар, пылавший в ее груди и на губах.

Долго ли они стояли так, Азалия не помнила.

Весь мир вокруг словно бы растворился. Не слышно было даже стука корабельных машин — лишь музыка, льющаяся откуда-то из недр ее души и одновременно пронизывающая весь мир.

Больше не существовало ничего, больше ничего не осталось, только чудо, которое он пробудил в ней, экстаз, истинное блаженство.

Он обнял ее еще крепче, но тут послышался шум голосов, мужской смех, и из салона появилась шумная компания пассажиров.

Медленно и неохотно, словно ему было невыносимо отпускать ее, лорд Шелдон отошел от Азалии, да и то лишь тогда, когда проходящие поравнялись с ними.

Они отступили по разные стороны коридора, давая компании проход, а мужчины и дамы с любопытством поглядывали на лорда Шелдона и его юную спутницу.

Пока лорд Шелдон приветствовал знакомых, проходящих мимо, Азалия исчезла, воспользовавшись удобным моментом.

Лорд Шелдон лишь успел увидеть мелькнувший край ее платья, когда она взбегала вверх по ступенькам, ведущим на палубу первого класса. Он рванулся вслед за ней, но было ясно, что ее уже не догнать.


«Орисса» вошла в порт Виктория ранним утром, и глазам Азалии впервые предстал Гонконг.

Она уже много знала о нем от миссис Чан, а также из книги по истории Китая, обнаруженной ею в судовой библиотеке. Кроме того, ее дядя порой снисходил до нее и отвечал на ее вопросы.

Она знала, что Гонконг впервые был занят британскими войсками в 1841 году, а через два года передан китайским императором Британии в долгосрочное пользование.

Лорд Пальмерстон, в те годы секретарь по иностранным делам, считал занятие Гонконга «крайне преждевременным». И вообще он отзывался о Гонконге как о «бесплодной и почти безлюдной земле».

Королева Виктория, однако, сочла это за шутку. Она писала своему дяде, бельгийскому королю Леопольду:

Альберта позабавило то, что я присоединила к империи остров Гонконг, и теперь мы считаем, что Виктория, помимо титула наследной принцессы, должна именоваться «принцесса Гонконгская».

В книге, которую читала Азалия, история Опиумной войны с Китаем, длившейся восемнадцать лет, излагалась со всеми подробностями, но довольно сухо и казалась девушке неинтересной. Там речь шла главным образом о трудностях, с которыми сталкивались британские колониальные власти.

Но ничто из прочитанного и слышанного не могло подготовить Азалию к красоте острова, который дядя-генерал презрительно называл «прыщом на заднице у Китая».

«Орисса» медленно подходила к якорной стоянке, и девушка поняла, почему город назвали Гонконгом, что в переводе означает «благоухающая гавань».

На искрящемся золотым сиянием море скопились бесчисленные китайские джонки, от довольно больших до совсем маленьких, их бурые паруса трепетали, словно крылья летучей мыши. Кроме них, тут были также одномачтовые суда доу, паромы, рыбацкие шхуны и торговые корабли со всего света.

Здания, построенные на набережной, слегка напоминали итальянские, что было присуще всем европейским поселениям Китая.

Цвета бледной охры, они казались нарисованными карандашом, как и возвышающаяся над ними желтовато-бурая гора, а вот ниже начиналось такое буйство красок, что у Азалии перехватило дух.

По описаниям миссис Чан она узнала деревья плюмерии с их восковыми крупными цветами, а под ними сияли красотой ярко-розовые, пурпурные и золотые азалии.

Лишь только «Орисса» встала на якорь, за леди Осмунд и ее свитой с берега прибыл военный баркас.

Адъютант, ослепительно красивый в своем белом мундире, почтительно представился и с большой важностью проводил их на баркас.

Они направились к берегу под завистливыми взглядами высыпавших на палубы пассажиров.

— Генерал передает глубочайшие извинения, миледи, что не смог лично вас встретить, — почтительно произнес адъютант, — однако, как вы понимаете, после приезда он непрестанно занят.

— Могу себе представить, — милостиво ответила леди Осмунд. — Где же сэр Фредерик находится в данный момент?

— Полагаю, что он у губернатора, сэра Джона Поуп-Хеннеси, — ответил адъютант. — Они проводят серию встреч, и генерал занят с утра до позднего вечера.

— Я уверена, что моему супругу предстоит обсудить с сэром Джоном массу проблем, — изрекла леди Осмунд.

На набережной Азалия увидела живописную толпу китайцев в широких шляпах, а ниже, на волнах, расходившихся от баркаса, покачивались бесчисленные маленькие сампаны, служившие беднякам домами, в которых, как она знала, рождались, жили и умирали целые поколения.

Их ждал экипаж, запряженный парой лошадей. Азалия не могла отвести глаза от рикш. Она вслушивалась в странный, какой-то прыгающий говор, где слышались кантонский диалект и пиджин-инглиш, некий англо-китайский гибрид, с отсутствующей буквой «р». Мальчишки, зазывая клиентов к рикшам, кричали:

— Ликша! Ликша!

Когда они отъехали от причала, городские улицы оказались такими узкими и были так забиты людьми, что казалось немыслимым, как лошади еще могут пробивать себе дорогу.

В толпе мелькало множество солдат и моряков, встречались португальские священники в длинных черных сутанах и монахини. Девушка увидела паланкин с ярко-красными занавесями, покачивающийся на плечах четверки дюжих молодцов.

Еще она увидела нескольких богатых китайских чиновников, мандаринов, которых везли куда-то рикши. Она узнала их по жадеитовым пуговицам и роскошным халатам из блестящего атласа, расшитым золотой нитью.

В этой пестрой толпе шныряли оборванные детишки, глядевшие голодными глазами на уличных торговцев и на какого-то китайца, пристроившегося у обочины для «шик-ан-чана». Азалия знала, что это слово означает дневной прием пищи.

С крыш торговых домиков живописно свисали вниз головой рыбы с открытыми ртами и выпученными глазами. Красные рифовые окуни, пойманные где-нибудь возле Хайнаня, морские лещи с красным наростом между глаз, зубастые рыбы, похожие на ящериц, камбала и огромные гладкие щуки с острыми зубами-кинжалами.

Госпожа Чан рассказывала Азалии про них, а также про птиц Гонконга, многие из которых продавались на улицах в позолоченных клетках.

У мелких торговцев излюбленным товаром были желто-зеленые южнокитайские белоглазки.

— Веселая птичка, развеселит кого угодно, — сказала госпожа Чан.

— И что же, торговцы держат их в клетках, чтобы развлекать покупателей? — поинтересовалась Азалия.

— В хорошем настроении покупатели охотней берут товар, — ответила госпожа Чан.

Но больше всего Азалии хотелось посмотреть на китайскую лазоревую сороку. Госпожа Чан подробно описала ее и даже нарисовала ярко-синие крылья и хвост сороки, кораллово-красный клюв и лапы.

— У нас верят, что если увидишь синюю птицу, то это принесет счастье, — объяснила Азалия.

— У нас очень много лазоревых сорок — так что счастье вам обеспечено! — улыбнулась китаянка.

— Будем надеяться! — с тоской произнесла Азалия, в душе сильно сомневаясь в этом.

Девушка подозревала, что, оказавшись в новом доме генерала, она снова превратится в бесплатную прислугу и вновь ей придется терпеть бесконечные придирки тетки.

Людские толпы заполняли все улицы. Азалия и не предполагала, что так много народу может уместиться на таком маленьком пространстве.

Дома, казалось, как муравейники, были набиты жильцами.

Воздух наполняли крики и пронзительные голоса, ритмичный стук деревянной обуви и ароматы пряной пищи.

«Все так, как я и ожидала увидеть», — думала Азалия.

Улицы выглядели нарядными благодаря длинным и узким разноцветным вымпелам и флагам, свисающим с высоких домов.

В богатых кварталах балконы украшали вьющиеся растения. Они спускались к портикам, окружая колоннады, и создавали ощущение прохлады внутри дома, несмотря на жгучее солнце, сиявшее с почти пурпурного неба.

— Какая тут вонь! — вдруг прозвучал голос леди Осмунд, оторвав Азалию от созерцания улиц. Они проезжали мимо причудливого сооружения, похожего на большую коляску, где китаец готовил одновременно несколько блюд.

Никто ей не ответил, и через минуту полная решимости генеральша, способная видеть только недостатки, заявила:

— Кули выглядят смешно и нелепо в своих огромных шляпах, напоминающих перевернутый таз.

Азалию так и подмывало возразить ей, что именно кули и придают Востоку его неповторимый колорит. Но она знала, что тетка ответит лишь презрительным фырканьем, и поэтому удержалась и промолчала.

Дом под флагом, как называли резиденцию командующего военным гарнизоном Гонконга, показался ей похожим на все прочие британские резиденции. Множество их она видела в Индии. Казалось, их кроили по одному образцу.

Массивные и внушительные, они были воплощением английского духа, а внутренние помещения даже в мелочах напоминали Кимберли, Олдершот, Челтнем либо Борнмут.

Те же стулья из полированного красного дерева и приспущенные шторы из вощеного ситца на окнах, те же скверно выполненные олеографии королевы и принца-консорта, те же второсортные персидские ковры, а снаружи те же попытки воссоздать подобие английского сада.

На крошечных клумбах росли анютины глазки, ноготки, астры и незабудки. Их повсюду сажали генеральские жены в память об оставленном в Англии доме.

— Теперь, Азалия, — резким тоном приказала леди Осмунд, — присмотри за тем, как будут распаковывать вещи.

— Миледи, в доме есть прислуга из китайцев, — поспешно сказал адъютант. — Можно нанять и еще, если вы сочтете нужным.

— За ними будет следить моя племянница, — ответила леди Осмунд. — Это ее обязанность, ей ведь нужно чем-то заниматься.

По тону, каким тетка произнесла эту фразу, Азалии стало ясно, что она и впредь не намерена оставлять ее в покое, несмотря на то что в Доме под флагом было достаточно прислуги.

К счастью, как только леди Осмунд более-менее устроилась и отдохнула с дороги, она обнаружила, что ей требуется купить множество самых разных вещей. Сама она ходить за покупками не собиралась и отправила по магазинам Азалию.

Поскольку девушка не являлась важной персоной, в проводники ей дали немолодого китайца, которого, как и прочих, по традиции именовали «бой».

Азалия спросила, как его имя. «А Ок», — назвался он.

Конечно, барышни Осмунд выехали бы в город в экипаже и в сопровождении адъютанта. Впрочем, ее вполне устраивало, что они с А Оком едут на двух рикшах.

И вообще, так ей казалось даже лучше.

Они отправились в путь, и Азалия поняла, что А Ок везет ее в лавки на Олд-Прайя, где всем заправляли англичане.

На своем ломаном китайском она объяснила, что ей требуется, и широкий рот А Ока растянулся в ухмылке. Он велел рикшам везти их дальше в город.

Вскоре Азалия настояла на том, чтобы они отпустили рикш и отправились пешком по улицам, очень узким, с таким количеством разных вывесок и флажков на домах, что здесь царил полумрак. Потом они поднялись по крутым ступенькам и оказались в настоящих китайских кварталах, о которых рассказывала госпожа Чан.

Здесь находились маленькие пекарни, торговавшие свежайшими и вкусными «е се мин бао» — рулетами, начиненными сладким кокосом.

Повсюду множество лотков с фруктами, уложенными красочной пирамидой. Мастер Минь Янь предлагал детям крошечные разноцветные игрушки — тигров, кошек, собак и уток — из обыкновенного клейстера.

Крики уличных разносчиков и торговцев, расхваливавших на разные лады свой товар: соленую рыбу, метлы, благовония и кровяное желе, — звучали в ее ушах. А Ок объяснил, что все они обязаны купить за пятьдесят центов деревянный жетон, дававший им право, громко выкрикивая, рекламировать свой товар.

Кое-кто таскал с собой большие и плоские ротанговые клетки, в которых сидели «ум чун» — маленькие бурые птички, похожие на перепелок. Другие торговцы кричали: «Ум чун дон!» — расхваливая маленькие перепелиные яйца — излюбленную приправу для китайского супа.

На одной из улиц, где, как и повсюду, было полно детей, Азалия увидела слепых музыкантов, которые пели, аккомпанируя себе сами. Один играл на цзинху — скрипке с очень большой декой, второй в одной руке держал трещотку, а другой перебирал струны гуцинь, китайской цитры.