Не сказав больше ни слова, шериф стремительно вышел, а в кафе повисла неловкая тишина.

— Что ж, — промолвила Рэчел через минуту, — городок и впрямь радушнее некуда.

— Люк — это больная тема, милая, — пояснила официантка, подливая ей кофе. — Местные или считают его вторым Иисусом Христом, или самим дьяволом. И обе стороны никогда не сойдутся во мнениях.

— А что думаете вы?

На ее плоской груди красовалась карточка с именем — «Лорин».

— Думаю, в нем понемножку и того и другого, дорогуша, — ответила Лорин и, понизив голос, добавила: — Понемножку того и другого.

— Она здесь.

— Давно пора. Я считал ее более нетерпеливой.

— Ты, наверное, напугал ее до чертиков.

— Пытался. Ее не так-то легко напугать.

— Я заметил, — отозвался Колтрейн. — Лорин исполняет свою роль толково, но Лерой чуть все не испортил.

— Лерой — идиот.

— А то я сам не знаю, — проворчал Колтрейн. — Ты приедешь или хочешь, чтобы я сам разобрался с этим делом? Могу позаботиться, если скажешь.

— Приглядывай за ней.

— Она пойдет к твоей бабке.

— Не к моей бабке, — поправил Люк, — а к матери Джексона. Если я знаю Эстер, она забьет ей голову такими страшилками, что та не будет знать, куда бежать.

— А вдруг вызовет копов?

— Ты же сам коп, Колтрейн. У тебя связи.

— Ага. Но ты сказал не обижать ее.

Люк зажег спичку, понаблюдал за разгорающимся огоньком, потом поднес ее к кончику сигареты и глубоко, со смаком, затянулся, наслаждаясь запретным удовольствием.

— Просто приглядывай за ней.

— Ты все еще в Нью-Мехико? Я думал, приедешь сюда и сам со всем разберешься.

— Расслабься, Колтрейн. У меня все под контролем.

— Где ты, черт возьми, Бардел?

— Близко, — пробормотал Люк. — Ближе, чем ты думаешь. — Он нажал кнопку мобильного телефона, прерывая связь, и представил раздраженную физиономию Джимми Колтрейна.

Джимми Колтрейн на пятнадцать лет старше Люка. В детстве был задирой, когда вырос, стал посредственным копом. Это он нашел Джексона Бардела с размозженной пулей головой; это он, бросив только один взгляд на Люка, забрал ружье из его трясущихся пальцев и спокойно стер отпечатки. А потом вложил оружие в руку мертвого Джексона.

Уловка никого бы не обманула — существуют ведь всякие пробы, анализы и экспертизы, — но Колтрейн позаботился, чтобы никто не потрудился взять эти пробы и провести экспертизы. Все знали, что Джексон Бардел был пьяницей и садистом. Никто не горевал по нему, за исключением его мамаши, но Эстер вечно из-за чего-то брюзжала. По крайней мере, в тот раз у нее была причина.

Люк до конца и не понял, почему Колтрейн поступил так, а не иначе. Может, просто потому, что всегда ненавидел Джексона Бардела. Может, просто знал, что рано или поздно все изменится и Люк сможет ему отплатить. Или, может, ему просто нравилось распоряжаться чужими судьбами.

Люку было наплевать. Тело Джексона Бардела кремировали, папки с материалами расследования сгорели во время пожара, и никто ничего не мог сделать, кроме как выслушивать бредни Эстер про «этого сатанинского выродка», который убил ее мальчика.

Такая же подлая, злая и мерзкая, каким был ее единственный сыночек. Она, случалось, била его, когда он был еще слишком мал, чтобы дать сдачи. Потом он сбежал.

Но теперь вернулся. И прежде чем уедет, нанесет короткий визит Эстер Блессинг.

И расскажет ей, как именно умер ее драгоценный отпрыск.

Глава 11

Прорицатель из шерифа Колтрейна оказался неважный. Эстер Блессинг и глазом не моргнула, когда Рэчел появилась на пороге высокого, выкрашенного в белый цвет викторианского дома с зеленой вывеской.

Ни малейшего сходства с Люком. Это было первое, о чем подумала, испытав при этом непонятное облегчение, Рэчел. Эстер Блессинг была стара как грех и так же омерзительна. Маленькая жилистая женщина со злыми черными глазками и сальными седыми космами, торчавшими в разные стороны. Губы тонкие и неприятные. И сама она, и весь ее дом безнадежно пропахли сигаретным дымом.

Она оглядела Рэчел с головы до ног недовольным, пренебрежительным взглядом, но, судя по всему, таким было ее отношение ко всему миру.

— В наши края редко кто заглядывает, — сказала она, сама того не сознавая вторя Лерою Пелтнеру.

У Рэчел было достаточно времени, чтобы обдумать возможные варианты. Она уже была готова, если старуха схватится за ружье, развернуться и дать стрекача.

— Я приехала разузнать про Люка Бардела.

Старуха оцепенела, и ее лицо выразило еще большее недовольство.

— Зачем?

— Пишу о нем книгу.

Эстер Блессинг фыркнула.

— Считаешь его кем-то вроде святого, девонька?

Игра была рискованная, но последние несколько недель приучили Рэчел, что терять ей нечего. Она заглянула прямо в злые глаза старухи.

— Нет, миссис Блессинг. Я считаю его проходимцем, шарлатаном и лжецом.

— А как насчет убийцы, девонька? Не думала об этом?

Почему-то от такого живого интереса противной карги Рэчел сделалось не по себе. Но она проигнорировала это чувство, странный порыв защитить врага.

— Я думала, убийство было непреднамеренное.

— Я говорю не о поляке, которого он укокошил в драке, — фыркнула Эстер. — Я говорю о моем сыне. Джексоне Барделе. Хладнокровно убитом тем маленьким ублюдком.

Рэчел похолодела.

— Люк убил собственного отца?

— Ты что, не слушаешь меня, девонька? Он был ублюдком. Мери-Джо Макдональд уже была брюхата, когда обманом женила на себе моего мальчика. Раздвинула ноги перед тем бродячим проповедником, а когда он бросил ее с пузом, переметнулась на моего мальчика. А чему удивляться? Парень-то был красавчик, просто загляденье, и мог уговорить кого хочешь на что хочешь.

— Люк?

— Нет, его настоящий папашка. Слонялся из города в город, читал евангелие, лечил больных да спал со смазливыми девками. Пока кто-то его не пришиб. И поделом. Хотя Мери-Джо от этого лучше не стало. — Эстер рассмеялась скрипучим, кудахчущим смехом.

— Судя по всему, он пошел в отца.

— Никогда не верь сыну проповедника, девонька. Особливо если он ублюдок. Джексон пытался научить этих двоих покаянию, Мери-Джо и этого ее ублюдка. Напрасный труд. И посмотри, что вышло.

Запах сигарет соперничал с застарелым потом и каким-то приторным освежителем воздуха, и Рэчел подумала, что если ее стошнит, то только кофе. Она закусила губу и уперлась взглядом в бордово-красный ковер под ногами.

— А что вышло?

— Ну, ты ж знаешь, как померла его мамаша. Глупая девка наложила на себя руки, когда совесть совсем заела. Всегда была дурковатой, не пара моему Джексону. Ненавидел он ее. И мальчишку тоже.

— Почему же тогда не развелся?

— В нашей семье не разводятся, — решительно заявила Эстер. — Это не по-христиански.

— А почему вы думаете, что Люк убил вашего сына? — спросила Рэчел. — И почему никому не сказали?

Грубый, скрежещущий, как железо по стеклу, старческий смех резанул по ушам.

— Дорогуша, все и так уже знают. Его же прогнали из города, когда не получилось ничего доказать, но теперь, когда у него денег куры не клюют, они все стелются перед ним, лижут ему задницу. Ты поосторожнее, девонька. Они не желают, чтобы кто-то очернил их местного святого, даже если он дьявольское отродье. Через него нашему городишке денежки идут, других доходов-то у нас нету.

— А вы-то как себя насчет всего этого чувствуете, миссис Блессинг? — слабо поинтересовалась Рэчел.

Эстер Блессинг подалась вперед, обдав гостью зловонным дыханием, отвратительной смесью виски, сигарет и застарелой злобы. С большим трудом Рэчел удалось сдержаться, чтобы не отшатнуться.

— Я убью его, девонька, — сказала старуха с противным смешком. — Не сойдет ему с рук, что он с моим сыночком сотворил. Рано или поздно я до него доберусь.

Такой аляповатой, такой уродливой комнаты, как та, которую отвела ей Эстер Блессинг, Рэчел в жизни не видела. Стены оклеены светло-зелеными, в цветочек, обоями, повсюду кружева, оборки и дешевые безделушки. Ни на комоде, ни на маленьком столике ни дюйма свободного пространства, но также и ни пылинки. При таком количестве фарфоровых кроликов и пастушек поддерживать чистоту было, наверно, нелегко.

Ей не хотелось находиться здесь — чувство, к которому уже следовало бы привыкнуть, — но здешняя атмосфера вряд ли была менее благоприятной, чем та, что присутствовала в аскетических кельях Санта-Долорес.

А вот ощущение было другое. При всех рюшах и оборках, при всей безжалостной чистоте, во всем этом высоком белом доме витал дух болезни и упадка. Какого-то пугающего зла, которое проникало в поры кожи и покрывало ее отвратительной, липкой пленкой разложения, которую ничем не смыть.

Рэчел посмеялась над собой, стоя под тепловатым душем. С возрастом она становилась мелодраматичной, тогда как раньше гордилась своим хладнокровным прагматизмом. Она всегда избегала рисовки, позерства, в которых была так искусна ее мать. Но теперь, когда Стеллы не стало, Рэчел поймала себя на том, что в конце концов попала в ту же ловушку. Проклятие наследственности.

Маленькой она, бывало, воображала, что ее удочерили. Что Стелла пришла в какой-то сиротский приют со своими деньгами и украшениями и выбрала ребенка, который больше всего походил на нее. Со временем новая игрушка, разумеется, надоела, но где-то на свете у Рэчел есть настоящие, любящие родители, которые ищут ее.

К девяти годам она уже поняла, что это чушь. Стелла сама родила ее — после нескольких порций мартини она непременно начинала жаловаться на мучительные четырнадцатичасовые схватки. И физическое сходство не вызывало сомнений — те же глаза, то же изящное сложение и под бесконечными слоями краски у Стеллы те же светло-русые волосы с мышиным оттенком.

Отца своего она видела только однажды. Он не хотел ее, о чем не преминула сообщить Стелла, когда дочери было три годика. Его больше интересовали молодые люди, чем семья. Рэчел понадобилось много времени, чтобы понять, что это значит, и в тот единственный раз, когда она случайно встретилась с ним, он был в стельку пьян. Так пьян, что просто бессмысленно таращился на нее, не сознавая, кто перед ним.

Сейчас его уже нет в живых. Как и отчима, который домогался ее. Как и матери. Что ж, вот и еще одна причина ненавидеть Люка. Он сделал то, о чем она всегда только мечтала. Убил своих мучителей.

Едва Рэчел вышла из дома, как влажная жара вновь окутала плотным саваном. День клонился к вечеру, в воздухе стоял настойчивый, непрерывный гул насекомых. К счастью, москиты не находили ее особенно аппетитной, хотя с таким большим и назойливым роем она еще никогда не сталкивалась. Рэчел направилась к машине, собираясь закрыть окна и включить на полную мощность кондиционер, когда Эстер Блессинг высунула голову из двери и визгливо прокричала:

— Обед в полвосьмого, и если опоздаешь, не жди, что я буду канителиться с тобой отдельно. — Она помолчала. Прищурилась. — Куда это ты, девонька?

— Я сама позабочусь о своем пропитании.

Эстер громко фыркнула.

— Что-то до сих пор у тебя это не шибко хорошо получалось. Гляди, как бы ветром не унесло.

— Какое счастье, что ветра нет, — отозвалась Рэчел, отпирая машину.

— Ну, как знаешь, девонька. Только смотри не езди по темноте. Лерой Пелтнер говорит, что видел тут чупакабру.

— Есть кое-что и похуже, — пробормотала она.

— Что ты сказала? — прокричала Эстер.

— Я сказала, что буду осторожна.

Эстер снова захлопнула филенчатую дверь, скрывшись в своем темном, насквозь пропахшем табаком доме, и на минуту Рэчел пожалела, что оставила чемодан в той аляповатой душной комнате. Предвечерний воздух был таким плотным, что даже дышалось с трудом. Город ее нервировал. Казалось, повсюду за ней следует чей-то неотступный взгляд.

Но она этого не сделает, не сбежит. Она уже сбежала из Санта-Долорес и не может вернуться, пока не найдет новых средств борьбы с ним. И она на правильном пути. Интересно, что скажут его благостные последователи, если узнают, что их кумир убил своего отца, пусть не родного, но приемного? Когда появилось это опасное обаяние? Куда бы он ни направил стопы, за ним повсюду следовала смерть. Уж не притягивает ли он ее?

Нет, ей определенно не нравился Коффинз-Гроув. Он вызывал клаустрофобию. А еще, несмотря на свежую белую окраску многих домов, здесь всюду витал дух разложения. Словно под слоями краски скрывались гнилые доски и гнилые души.