Патриция Мэтьюз - Блаженство страсти

И еще ей очень понравились статуи, стоявшие на главной лестнице отеля, – две африканские девушки с красивой блестящей кожей, сверкающей в электрическом свете.

Мария самодовольно считала, что личное знакомство с отелем делает ее привилегированной особой. Ей нравилось это огромное здание, она чувствовала себя здесь как дома в гораздо большей степени, чем в маленьком коттедже на окраине Айбор-Сити, где жила ее семья. Отец знал, как она любит отель, и поскольку Мария была его единственной дочерью, часто позволял ей приходить вместе с ним на работу. Именно он устроил так, что Мария смогла побывать на этом удивительном празднике, несмотря на упорные возражения матери, и девушка была очень благодарна отцу.

Она пригладила юбку своего синего хлопчатобумажного платьица и отбросила на спину прядь длинных блестящих черных волос, упавшую ей на плечо. Пусть у нее нет чудесных туалетов, как у этих прекрасных дам, зато у нее есть нечто большее – она очень хорошо знает отель. А они – нет.

Мария едва заметно улыбнулась и пообещала самой себе, что навсегда запомнит этот самый необычный в ее жизни вечер.

ТАМПА, 1898

Джессика Мэннинг сидела в диване-качалке на передней веранде родительского дома и обмахивалась японским веером, пытаясь привести в движение воздух и хоть немного передохнуть от влажной апрельской жары.

В доме воздух был напоен запахом абрикосов и сахара: мать Джессики вместе с Руби, их служанкой, консервировала на кухне абрикосы, – один из деловых знакомых мистера Мэннинга подарил им целую корзину этих фруктов.

Джессика представить себе не могла, как в такой день можно стоять у горячей плиты, и была очень рада, что получила отказ на свое предложение помочь. Она взмокла и умучилась так, словно с раннего утра занималась тяжелой работой; и ей было скучно, просто безумно скучно. Стоило огромных усилий даже легко отталкиваться от пола и тихонько раскачивать качалку.

Хотя было всего десять часов утра, белое батистовое платье Джессики, бывшее свежим и хрустящим, когда она надевала его, уже смялось, а под мышками и на спине стало влажным. Девушка опять подумала о матери, работавшей на кухне с Руби, и виновато вздохнула. Ну что же, мать ведь не должна помогать Руби. Руби – настоящее чудо, она способна одна, без посторонней помощи законсервировать десятки корзин с фруктами. Просто матери нравится работать на кухне, нравится стряпать, хотя это совершенно не обязательно. Анна Мэннинг всегда умудрялась выглядеть свежей и привлекательной. Если бы мать прямо сейчас вышла из душной кухни, подумала Джессика, она, конечно же, выглядела бы более красивой и аккуратной, чем ее дочь. А ведь та палец о палец не ударила с тех пор, как встала, разве что просмотрела модели платьев и еще немного поиграла на фортепиано.

Джессика еще раз вздохнула. Иногда бывает очень трудно, если у тебя такая безупречная и красивая мать. Конечно, она очень любит маму, восхищается ею, это само собой разумеется, но она не может не сравнивать себя с нею.

Не то чтобы сама Джессика была безобразна, просто ее бледные, тонкие волосы никогда не слушались их обладательницу, вечно висели растрепанными прядями вокруг лица и шеи, и нужно было постоянно прилагать усилия, чтобы выглядеть аккуратно. А ее мать всегда выглядела так, словно только что вышла из галантерейной лавки. Вне зависимости от того, чем она занималась, ее прическа была безупречна. Джессика завидовала довольно жестким, но тяжелым и блестящим рыжевато-каштановым волосам Анны Мэннинг, строгим, красивым чертам ее лица и синим глазам.

Джессика унаследовала отцовские волосы – хотя их у нее было гораздо больше, чем у него, потому что отец быстро лысел, – и его зеленоватые с крапинками глаза. О Джессике говорили, что она хорошенькая. Как-то раз она слышала, что одна из подруг матери отозвалась о ней в разговоре: «изящна, как статуэтка дрезденского фарфора, и столь же мила». Джессика знала, что многие подруги завидуют ее бледному модному цвету лица и осиной талии, но если бы у девушки был выбор, она предпочла бы быть такой, как мать, – меньше ростом, с более округлыми формами груди и бедер, более яркой и заметной. И все-таки, наверное, нужно радоваться, что она не совсем безобразна, вроде бедняжки Сэлли Мак-Джилл, которая унаследовала от отца длинный нос, похожий на клюв, а от матери – слишком близко посаженные бесцветные глаза.

Джессика опять раскачала качалку и опустила веер на колени – толку от него все равно никакого.

Она подумала о сегодняшнем дне и о том, чем его заполнить. До завтрашнего вечера, когда у Дульси Томас назначена вечеринка в шесть часов, не ожидается ничего интересного; и вообще в течение недели ждать ей нечего, кроме этой вечеринки. Этот год был действительно самым скучным из всех, которые Джессика могла вспомнить. Иногда ей хотелось, чтобы родители переехали в какой-нибудь большой, интересный город вроде Нью-Йорка или Бостона, где можно ездить в театры, посещать концерты и ходить по музеям; а еще там бывают вечеринки, множество вечеринок.

Конечно, в Тампе тоже не обходилось без вечеринок, но реже, чем хотелось бы, и на них собирался всегда один и тот же круг друзей, который она слишком хорошо, слишком долго знала, чтобы обнаружить в нем что-либо захватывающее. Молодых людей вечно не хватало, а те, что там появлялись, производили на Джессику весьма унылое впечатление. Большинство из них она знала со школьной скамьи, и все их грешки и слабости были у нее как на ладони.

Снова взяв веер, она принялась лениво помахивать им. Ах, если бы у нее было чем заняться! Если бы произошло что-нибудь захватывающее!

Когда военный корабль «Мейн» был взорван в Гаванском порту и пошли разговоры о войне с Испанией, Джессике показалось, что вот-вот начнется что-то интересное, но настал апрель, и все разговоры кончились ничем. Ее отец полагал, что, судя по всему, войны не избежать. Но ничего так и не произошло, хотя отец и утверждал, что кубинцы очень хотят войны.

Мария Мендес накрывала на стол к обеду, который ее мать Инес готовила в кухне их скромного каркасного бунгало в Айбор-Сити.

Несмотря на жару, еда готовилась сытная – черные бобы, рис и свинина, чтобы наполнить желудки двух старших братьев Марии – Рамона и Эдуардо и младшего, Пауло.

Рамон и Эдуардо придут домой с сигарной фабрики, где они работают, на обед и короткую сиесту, а потом вернутся на работу до вечера. Их отец, Феликс, домой не придет, потому что обедает в отеле.

Мария поставила для каждого тарелки, расписанные цветочками, и аккуратно разложила салфетки и столовое серебро. Мать любила, чтобы стол был накрыт красиво всегда, для всякой трапезы.

– Еда кажется вкуснее, – говорила она, но дело было еще в том – и Мария знала это, – что таким образом мать напоминала им всем: они из хорошей семьи, семьи, которая знает толк в прилично накрытых столах и хорошем, солидном серебре вроде тех приборов, которые сейчас раскладывала Мария. Эти приборы принадлежали к тем немногим ценным вещам, которые ее мать смогла увезти с Кубы.

В маленькой столовой стояла удушливая жара, и Мария ощущала тяжесть своих длинных блестящих кос, уложенных на голове. Иногда, вот как сегодня, ее охватывало желание обрезать волосы, чтобы вся их пышная тяжелая масса упала на пол, а потом она их выметет. А иногда она гордилась своими густыми волосами, их блеском и красотой.

Мария вздохнула, зная, что мать, занятая па кухне, все равно ее не услышит. Матери не понравилось бы, что дочери скучно. Некоторым женщинам, таким, как Инес Мендес, вполне хватало дома – уборки, стирки, стряпни, заботы о членах семьи.

Но есть и другие женщины, вроде Марии, которые хотят от жизни большего. Женщины, которые хотят работать вне дома, которые хотят идти по жизни своим путем. Мать сказала бы, что это глупые и чересчур заносчивые амбиции. Мария и сама знала это. Но отец понимал ее, девушка видела, что он сочувствует ее стремлениям.

Мария прервала свое занятие, и улыбка осветила ее серьезное, даже немного мрачное лицо – она вспомнила, как в этот день семь лет назад отец тайком провел ее в отель «Залив Тампа» посмотреть на празднество в честь открытия отеля. Она долго надеялась получить работу в отеле, но желающих всегда было больше, чем работы. Мария познакомилась с одной из девушек, которая там работала, Терезой, за зиму хорошо зарабатывавшей на чаевых, когда богатые люди приезжали из холодных северных штатов наслаждаться теплыми зимами у залива Тампа. Теперь, когда девушке исполнился двадцать один год, Феликс Мендес обещал дочери, что она сможет пойти работать туда, как только появится свободное место.

Конечно, можно легко устроиться на одну из сигарных фабрик, но мать ни за что на это не соглашалась. Она не желала, чтобы ее дочь стала фабричной работницей, хотя там и хорошо платят, да и работа постоянная. Даже отец не одобрял, когда девушки работали на фабрике.

Мария вздохнула. Ладно, она будет искать, а пока у нее и дома дел хватает. Только вот мать может решить, что помощь дочери по дому незаменима, и будет изо всех сил стараться привязать Марию к своей юбке.

Ну вот! Стол накрыт, братья скоро придут. Она вспомнила о споре, который произошел за завтраком. Говорили о том же, о чем говорили уже много месяцев, – о долгожданной войне с Испанией за независимость Кубы. Оба брата Марии состояли в так называемом «Кубинском клубе», СК («Свободу Кубе!»), и оба они, как знала Мария, отдавали десятую часть своего заработка фонду, средства которого в основном шли на закупку оружия для кубинских повстанцев.

Феликс Мендес не одобрял поведения своих сыновей. Не потому, что не сочувствовал борьбе кубинцев за свободу, а потому, что теперь он был гражданином Соединенных Штатов и считал себя прежде всего американцем. Как истинный американец, Феликс полагал, что должен тратить свои деньги и усилия, дабы помочь себе и своей семье усвоить американский образ жизни. Дискуссии, происходившие за завтраком, порой становились жаркими, старшие сыновья и Феликс начинали стучать по столу, чтобы доказать свою правоту, и возвышали голоса, чтобы перекричать противную сторону.

Инес, Мария и Пауло не принимали участия в этих диспутах; Пауло был еще слишком молод, Мария попросту понимала всю бесполезность подобных споров, а Инес не вмешивалась потому, что разрывалась между верностью мужу и согласием со взглядами сыновей.

Во всяком случае, созданию мирной атмосферы за столом эти споры не содействовали, и Мария уже начала побаиваться утренних трапез, этого недолгого времени, когда вся семья собиралась вместе.

А теперь нужно приготовить следующую трапезу, а когда она окончится, надо будет прибраться и кое-что почистить, а потом, позже, готовить ужин, а потом до самого сна делать будет совершенно нечего. Еще один обыкновенный день. Еще один скучный день. Марии казалось, что на дворе самая долгая, самая скучная весна, какую она помнит.

Джессика в своей комнате переодевалась к ужину в чистое платье, когда услышала, что входная дверь хлопнула непривычно громко.

Кто бы это мог так хлопнуть дверью, мелькнуло у нее в голове; но по-настоящему любопытно ей стало только тогда, когда она услышала, что обычно спокойный голос отца звучит громко и взволнованно. Что же такое случилось?

Девушка быстро застегнула пуговицы платья и пригладила волосы, а потом спустилась вниз по лестнице с быстротой, совершенно не приличествующей леди.

Отец был в столовой с матерью, и Джессика с удивлением увидела, что его обычно невозмутимое лицо раскраснелось от волнения. В руке отец держал лист желтоватой бумаги, которую, по-видимому, только что показывал жене.

Встревоженная, Джессика резко остановилась в дверях, устремив взгляд на родителей.

– Что такое, папа? Что случилось? – воскликнула она.

Анна Мэннинг, увидев, что дочь испугалась, поспешила успокоить ее:

– Дорогая, тебе не о чем беспокоиться. И нечего бояться.

Уингейт Мэннинг, овладев собой, заговорил:

– Прости, что напугал тебя, Джессика. Я только что говорил твоей матери, что сегодня мы получили сообщение: в Тампу направляются правительственные войска в количестве трех тысяч человек. Сюда командирован майор Дж. В. Поуп приготовить все к прибытию войск. Ты понимаешь, что это значит?

– Я полагаю, что это означает войну, – ответила Анна Мэннинг с неодобрением.

Уингейт Мэннинг посмотрел на жену и нахмурился.

– Это также означает оживление в делах, – сказал он подчеркнуто. – Большие дела ждут всех нас.

Джессику охватили разнообразные предчувствия. Возможно, это сообщение означает, что будет война с Испанией, и возможно, что ее отца ждут большие дела, но оно означает и еще кое-что: в Тампе наконец-то что-то произойдет, впервые за долгое время.

Сидя в головной части железнодорожного вагона, лейтенанты Прайс и Фишер были заняты игрой в покер на двоих, сопровождая ее хриплыми выкриками. Несмотря на эдикт лейтенант-полковника Рузвельта относительно пьянства и сурового наказания за него, оба они уже неплохо накачались, и карточная партия стремительно превращалась в шумную схватку. Лейтенант Нейл Дансер, сидевший тремя рядами дальше, размышлял, не обратиться ли к офицерам с увещеваниями, но пришел к выводу, что это только еще больше раззадорит их.