Фред Стюарт - Блеск и будни

Азимулле стало несколько не по себе. Он перевел слова Адама Нана Саибу, который тоже почувствовал некоторую неловкость.

— Бхайншут! — выругался он по адресу Адама, назвав его «насильником сестры», одним из самых скверных ругательств на языке хинди. Потом оскал на его лице сменился елейной улыбкой. — Скажи ему, что все это была шутка. Скажи ему, что он у нас почетный гость. Скажи ему, что сегодня мы устроим пир, а завтра отпустим его в Калькутту. Скажи, что я лично побеспокоюсь о его безопасности, когда он повезет бриллиант в Лакнау. — Его улыбка стала еще более лучезарной. — Но не говори ему, что как только бриллиант окажется в руке Кали, он сам превратится еще в одного убитого ангрези.

— Слушаю, Ваше Высочество, — поклонился Азимулла, потом повернулся к Адаму. Но пока говорил Нана Саиб, Адам дал себе клятву прикончить этого жирного, улыбающегося убийцу своего деда.

Три всадника ехали по заснеженному берегу реки Раппаханнок в центральной Виргинии. Они хорошо знали друг друга с самого детства. Два брата — Клейтон и Захарий Карр проживали на ферме Карров рядом с плантацией «Феарвью», принадлежавшей родителям их подружки, Шарлотты Уитни.

— Пригласили ли вас к мистеру Кавана на рождественский бал, чтобы познакомиться с его новой женой? — спросила Шарлотта. Ей уже исполнилось восемнадцать лет. У нее была хорошая фигура, и она выглядела весьма элегантно в костюме наездницы. Каштановые волосы были прикрыты черной шапочкой.

— Да, но папа сказал, что не хочет ехать, — ответил Клейтон, который был старшим из двух братьев, примерно одного возраста с Шарлоттой. — Он сказал, что слишком далеко ехать.

— Всего три часа. И вы тут же сдались? — спросила Шарлотта.

— Ну, ты знаешь папу, когда он что-нибудь решит.

— Клейтон Карр, объявляю тебе, что ты не только лишен сообразительности, но еще и закоренелый ретроград. Этот бал станет событием всего сезона. Каждый изо всех сил старается попасть туда, познакомиться с миссис Кавана, которая, как говорят, очаровательна. Говорят также, что у нее темное прошлое… Что же ты будешь делать с Захом? Сидеть дома и играть со своими охотничьими собаками?

— Думаю, что да, — уныло отозвался Зах. Ему исполнилось только четырнадцать. Братья во многом походили друг на друга, хотя у Клейтона волосы были песочного цвета, а у Заха темно-каштановые. Да еще лицо Клейтона было усыпано веснушками. Оба крепкие, привлекательные мальчики, любители скачек и охоты. Зах учился в интернате в Ричмонде, а Клейтон уже кончал первый курс в Принстоне. Он взял с собой слугу-раба, как было принято у студентов в южных штатах. Их овдовевший отец Брандон Карр был состоятельным человеком, но не шел ни в какое сравнение по богатству с отцом Шарлотты Пинеасом Тюрлоу Уитни, сенатором штата Виргиния. У Карров было пятьдесят рабов, а у сенатора Уитни более трехсот.

— Я просто не могу понять вас обоих, — продолжала Шарлотта, тряхнув головой. — Вы такие бесхребетные. Вы совершенно не боретесь за свои права, а провести хорошо время на рождественские каникулы — ваше законное право. Ну, думаю, мне придется танцевать с кем-либо другим. Думаю, что в этом НС будет особой жертвы, учитывая, что вы ходите по струнке.

Последние слова были нацелены в Клейтона, который выглядел раздосадованным. Она пришпорила своего коня и пустила в галоп.

— Да-а, она наступила мне на ноги, — проворчал Клейтон.

— Верно, но, думаю, что она права, Клейтон, — сказал Зах. — Думаю, что отец поступил некрасиво, не пустив нас туда.

— Знаю. — Клейтон наблюдал, как Шарлотта скачет к своему дому на плантации «Феарвью», на возвышенности берега реки.

— Ты всегда говоришь, что любишь Шарлотту, — подковырнул его Зах. — Ну, значит, надо за нее драться. И я не против того, чтобы хорошо провести время, познакомиться с некоторыми девочками. Мне приходится учиться в чертовой школе, похожей на монастырь.

— Поехали, — предложил Клейтон, поворачивая своего коня. — Поедем домой и заявим отцу наши права. И поедем на этот бал.

— Вот так-то лучше, — гикнул Зах.

Они пришпорили лошадей и галопом скатились с берега реки, испуская пронзительные крики: «Ээ-х-ха-ха!»

— Ну, разве она не красавица? — спросила Элли Мэй Уитни, мать Шарлотты, наблюдая, как кружатся в вальсе Джек и Лиза Кавана в бальном зале поместья «Эльвира». — Я благодарна Господу, что не из завистливых, иначе бы я позеленела от зависти, как гороховый стручок.

На нее взглянула Клемми Деври. Жену сенатора Пинеаса Тюрлоу Уитни даже с большой натяжкой нельзя было назвать красивой. Чего стоили одни лошадиные зубы и костлявые плечи. Обе женщины стояли около рождественской елки в углу комнаты.

— Не говорите глупостей, Элли Мэй, — сказала Клемми. — Вы так же завидуете Лизе Кавана, как и я, как и все остальные женщины в этом зале. А все мужчины с удовольствием удавили бы Джека, чтобы начать тут же ухаживать за вдовой. Неужели вы думаете, что я не вижу, как поглядывает на нее мой муж?

— Ах, Клемми. Билли Деври никогда и не подумает взглянуть на другую женщину, он без ума влюблен в вас.

— Еще как подумает. Вам когда-нибудь приходилось видеть такой жемчуг? Джек потратил на нее целое состояние. Он дико влюбился. Думаю, что это очень романтично.

— Ну, я-то думаю, что эта связь слишком неприкрытая и вульгарная, и если бы я не знала Джека как облупленного, то могла бы принять его за картежного шулера с речных судов. Моя тетка Минни слышала от своего кузена в Нью-Йорке, который недавно побывал в Париже, что новая миссис Кавана была… — она понизила голос до шепота, — наложницей французского императора.

Клемми, выглядевшая эффектно в бледно-зеленом платье с черной бахромой, молча закатила глаза.

— Элли, я бы действительно хотела, чтобы вы перестали распространять эти ужасные слухи, которые являются не чем иным, как сплетнями. Думаю, что Лиза приятная женщина. Ведь ее отец в конце концов был священником.

— У-гу. У Изабель Кларксон отец тоже был священником, а вы знаете, кем она стала. Что она вытворяла прямо в церкви своего отца!

— Элли Мэй, это так и не было доказано.

— Хотела бы я знать, почему ее выслали на полгода в Теннесси. Вы слишком миндальничаете, милочка Клемми. Ее служанка Дулси сказала моей служанке Делии, что Лиза Кавана на четвертом месяце беременности, и если посчитать дни, то почти что сойдется, если хотите знать. Меня нисколько не удивит, если миссис Кавана со своим воркующим английским акцентом в свою брачную ночь была уже беременна.

— Элли Мэй, вы поступаете не по-христиански. Больше того, вы ведете себя очень некрасиво. Этой несчастной женщине надо дать шанс.

— Ну, я повторяю то, что говорят все.

— От этого сплетни не становятся правдивее. О Господи, к нам идет Билли, и мне кажется, что он опять набрался.

Зал для танцев был полон танцорами, кружившимися под музыку оркестра мистера Макильхенни (оркестр рекламировался как восьмерка наиболее выдающихся и профессионально подготовленных музыкантов в этих краях). Музыканты сидели в одном конце большого зала, наигрывая новейшие мелодии, привезенные из Европы. При свете свечей сверкали музыкальные инструменты. Рождественский бал действительно превратился в большое событие в графстве Глочестер. Те несчастные, что не получили приглашения на этот бал к Кавана, маскировали свою досаду, заявляя, что никогда не захотят быть в одном зале с «этой женщиной», имея в виду Лизу. Очаровательная миссис Кавана, просто одурманившая Джека, породила настоящую бурю сплетен, которыми буквально захлебнулись местные кумушки. Общество в штате Виргиния было, пожалуй, одним из самых аристократических в Америке, но все равно удушливо провинциальным и ограниченным. Одежда Лизы, ее украшения, ее якобы бурное прошлое разделили местных жителей на два лагеря: за Лизу и против. Но Лиза нравилась Клемми. Она ей нравилась гораздо больше, чем Элли Мэй Уитни, у которой, на ее взгляд, был зловредный характер, а муж которой, видный сенатор, снискал известность своим жестоким обращением с рабами.

Билли Деври, держа в руке бокал, пробрался с той стороны зала, где на позолоченных стульях и креслах сидели женщины более преклонного возраста и чесали языки, и подошел к своей жене и Элли Мэй.

— Билли Деври, я же просила тебя не увлекаться спиртным, — негромко сказала Клемми. — Ты уже прилично нагрузился, а к столу пригласят только через час. Ты делаешь из себя посмешище…

Билли с глупой улыбкой на лице приложил к своим губам палец.

— Ш-ш-ш, Клемми. Не надо проповедей.

— Тогда поставь бокал и потанцуй со мной. Немного движений лишь прочистят твою голову.

— Конечно, любовь моя. Привет, Элли Мэй. Сегодня вы выглядите очень красиво.

Элли Мэй улыбнулась, обнажив свои лошадиные зубы.

— Спасибо, Билли, — поблагодарила она с миссисипским акцентом, который звучал гораздо «южнее», чем виргинский.

— И если хотите, можете взять мой бокал, — Билли сунул ей в руку бокал, потом пустился довольно нетвердо вальсировать.

— У тебя просто ужасно пахнет изо рта, — заметила Клемми, морща свой носик.

— Правда, Лиза выглядит великолепно? — Билли быстро сменил тему разговора. Они посмотрели в другой конец зала, где вальсировали хозяин и хозяйка. Лиза, в голубом бархатном платье, декольте которого обнажало то, что наиболее видные виргинские дамы считали неприличным показывать, хотя по парижским меркам такое платье ничем особым не выделялось. Ее бриллианты сверкали, когда она поворачивалась.

— Должна сказать, что на меня она произвела большое впечатление, — поделилась Шарлотта Уитни, танцуя с Клейтоном Карром. — Вижу, тебе удалось заставить отца изменить свое решение. Но где же Зах?

— Я заключил с отцом сделку. Мы договорились, что я поеду, если Зах останется дома, чтобы составить ему компанию. Ты знаешь, он тоскует с тех пор, как умерла мама.

— Объявляю тебе, что это жестоко по отношению к Заху. Я знаю, что ему тоже хотелось поехать.

— Ему всего четырнадцать лет. Он должен иногда и жертвовать чем-то ради меня.

— Ты бессердечный человек.

— Ну, Зах все равно простудился. Но я очень рад, что приехал. Шарлотта, ты выглядишь просто великолепно.

Шарлотта чем-то напоминала мать, правда, не унаследовала ее лошадиных зубов, но молодость придавала ее квадратному лицу мягкость и даже красоту. А ее коже, ее карим глазам, шелковистым каштановым волосам просто нельзя было не позавидовать. Она улыбнулась.

— Спасибо, Клейтон, — поблагодарила она. — Я не замечала, чтобы ты интересовался девочками. Думала, что тебя интересует только охота на белок.

— Ты же знаешь, Шарлотта, что это не так, — возразил он с юношеской горячностью. — Напротив, я с ума схожу по девушкам! И особенно меня увлекла одна конкретная девушка.

— И кто же это может быть, скажи на милость?

— Ты знаешь, о ком я говорю. Это ты.

— Очень мило с твоей стороны, Клейтон Карр. Я действительно думаю, что ты можешь говорить это искренне. Конечно, девушка должна проявлять осторожность. Так много молодых людей, склонных к обману.

— О, Шарлотта, я говорю искренне… честно. И я к этому отношусь так серьезно, что… ну… — Он сглотнул, и на его веснушчатом лице отразилась настоящая мука… — Мне бы хотелось думать, что в один прекрасный день, может быть, когда я закончу Принстон…

Его объяснение в любви прервалось звоном колокола, раздавшегося в отдалении. Звуки оркестра смолкли, и танцующие пары остановились. Все поняли, что ударили в колокол тревоги. Джек нахмурил брови и сказал:

— Прости, ягодка, — сказал он, обращаясь к своей жене, и заторопился к одному из высоких, от пола до потолка, окон-дверей. Открыв его, он выскочил наружу. Стояла холодная, снежная ночь, в зал влетели хлопья снега, задуваемые свежим ветерком, создавая сказочную картину, пока один из слуг не притворил окно-дверь. В зале, в котором до этого установилась тишина, опять загудели голоса.

Затем в дверях опять появился Джек. Он поднял руки, призывая всех к тишине.

— Попрошу всех, кто входит в патрульные группы, присоединиться ко мне. Захватите оружие. Совершил побег Мозес, мой кучер.

Это заявление подействовало как электрический разряд. Молодые люди начали вопить: «Я-я-ху! Я-я-ху!» и пробираться через толпу в центральное помещение, чтобы забрать свои пальто и пистолеты с ружьями.

— Как будто они собираются на пикник, — воскликнула Лиза, подходя к Клемми.

— Скорее, как на лисью охоту, — мрачно заметила Клемми. — Им ничто так не нравится, как гоняться за беглецами.

— Клейтон, почему ты здесь стоишь? — спросила Шарлотта. — Почему ты не участвуешь в погоне?