— Не могу позволить себе ездить на дилижансах, сэр.

— Тогда как же вы туда доберетесь?

— Мне придется пройтись пешком.

Когда он выходил из забегаловки, мистер Гриви не спускал с него здорового глаза. Когда же Адам вышел на улицу, он сказал скорее себе, чем бармену:

— Клянусь, я видел раньше этого человека.

* * *

Алекс Синклер подал черную бархатную коробочку с надписью «Тиффани и К°» своей жене.

— Со счастливой годовщиной, дорогая, — поцеловал он ее.

— Годовщиной? Какой же годовщиной?

— Мы поженились ровно четыре месяца назад. Неужели ты забыла?

— Алекс, ты просто сумасшедший, — рассмеялась она, но открыла коробочку и ее смех сменился восхищением. В коробочке лежало прекрасное ожерелье из бриллиантов и изумрудов. — Алекс! — восторженно произнесла она. — Неужели для меня?

— Нет, для кухарки. Конечно, я понимаю, что деньги тебе безразличны, но иногда они имеют свои преимущества.

Он вынул ожерелье из коробочки и надел ей на шею. Она сидела у туалетного столика в главной спальне дома на Пятой авеню. Она только что приняла ванну и была одета в банный халат, когда вошел муж и удивил ее подарком. Драгоценные камни казались холодными на голой коже.

— Господи, — прошептал он, наклоняясь над ней. — Эти камешки на твоих грудях действительно могут свести меня с ума. Сними свой халат. Я хочу близости с тобой, когда на тебе ничего нет, кроме ожерелья.

— Но мы договорились — «минутных» вальсов больше не надо. Через час мы должны быть на ужине, а тебе еще надо переодеться.

— К черту ужин. — Он запустил руки под ее халат и сжал груди. — Знаешь, во сколько мне обошлось это ожерелье? Я заслужил некоторого удовольствия…

Она оттолкнула его и поднялась.

— У тебя удивительная способность говорить, что не надо. — Она сердито отстегнула ожерелье. — Алекс, купить ты меня не можешь. Я не продаюсь.

Она бросила ожерелье на кровать и пошла в ванную комнату. Он подбежал к ней, схватил за кисть.

— Ты все еще любишь его, правда?! — выкрикнул он. — Ты все еще любишь Адама?

Она вздохнула.

— Ах, какое это имеет значение?

— Я хочу, чтобы ты полюбила меня, черт подери!

— Я рожу тебе ребенка. Разве это не любовь?

Он поразился.

— Ребенка? Действительно?

— Сегодня после обеда приезжал доктор Логан. Я забеременела.

Его лицо просветлело.

— Почему же ты мне не сказала?

— Еще не успела.

— О, Лиза, Лиза… Значит, я буду отцом! Дьявол! — Он обнял ее. — Прости меня! Мне просто хотелось сделать тебе приятное, а теперь ты меня осчастливила… О, Лиза, обожаю тебя! Скажи, что ты меня любишь!

Она опять вздохнула.

— Хорошо, я люблю тебя. А теперь одевайся. Ты ужасно хотел пообщаться с Асторами, и теперь, когда они, наконец, нас пригласили, нам не следует опаздывать.

— Ты права. Гм… Лиза, ты наденешь ожерелье?

Она спокойно взглянула на него.

— Да. — И пошла одеваться. Она знала, что Алекс покупал дорогие украшения не затем, чтобы порадовать свою жену, но и порисоваться ими перед другими.

Через пятнадцать минут, одевшись, она опять возвратилась в спальню, подошла к кровати и надела ожерелье.

— Алекс, ты готов? — спросила она.

Молчание. Она посмотрела на дверь в его ванную комнату. Дверь была слегка приоткрыта. Она подошла к двери и распахнула ее.

— Алекс!

Ее муж, голый и мокрый, лежал лицом вниз на плитках пола. Она бросилась к нему, встала на колени и попыталась нащупать пульс. Он застонал. Она осторожно перевернула его на спину.

— Алекс, что случилось?

Он с трудом раскрыл глаза.

— Лиза… Не знаю… Я вылез из ванной, у меня закружилась голова…

Она протерла его лицо полотенцем.

— Я вызову доктора Логана.

— Нет, не надо. Все будет в порядке… Нам надо ехать к Асторам.

Он сел на полу.

— Алекс, тебя надо показать доктору! Это может быть серьезно!

— Лиза, мне тридцать один год, за всю жизнь я не был болен ни одного дня. Наверное, я переволновался, узнав о твоей беременности. Думаю, упал в обморок. Во всяком случае, сейчас я чувствую себя нормально.

Оба поднялись.

— Обещаешь мне показаться доктору завтра утром?

— Ладно. А теперь не беспокойся. Я оденусь, и мы поедем.

Она вышла из ванной, но не могла отделаться от дурных предчувствий.


— Насколько я понимаю в подобных вещах, у Алекса вчера вечером был микроинфаркт, — сообщил доктор Логан, снимая свои пенсне. Он только что вышел из спальни, где осмотрел Алекса. — Конечно, могло быть что-нибудь и еще. Но, судя по его матери, по наследственности, думаю, что можно предположить возможность сердечного приступа.

— Его матери? — Лиза вспомнила развалину в инвалидной коляске, которая не отрываясь смотрела на нее.

— Существует научная теория, утверждающая, что склонность к сердечным приступам переходит по наследству. Его отец умер от инфаркта в молодом возрасте. Поэтому тревожная вероятность удваивается.

Лиза нервно хлопнула ладонями и отвернулась.

— Он так молод, так энергичен, — воскликнула она. — Я даже выговаривала ему за то, что он слишком носится, слишком торопится. Подумать, что он может…

— Достоверно мы этого не знаем, миссис Синклер. Но думаю, что Алекс должен кое-что изменить в своей жизни, в порядке перестраховки. Ему надо снизить обороты, позаботиться о себе. Я рекомендовал ему несколько дней оставаться в кровати, и…

Дверь из спальни отворилась, и вышел Алекс, одетый в деловой костюм.

— Алекс, доктор Логан велел тебе оставаться в постели!

— Чепуха. Никогда в жизни я не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Спасибо, док. Ценю ваши советы, но я слишком молод, чтобы хоронить меня. Не забудь, дорогая, что на сегодняшний вечер у нас назначен ужин в «Делмонико». До вечера.

Он начал спускаться по лестнице.

— Алекс, — закричала Лиза. — Ты должен послушаться доктора! Тебе надо притормозить!

— Притормозить? Проклятье, если в этом городе притормозить, то тебе крышка.

И он вышел из дома.

Лиза повернулась к доктору.

— Что я могу поделать? — вздохнула она.

— Да, остается только молить Бога…


Фабрика в Мэндевиле была длинным, безобразным строением с высокими трубами. Большая вывеска гласила: «Белладон Текстайлз, Лимитед. Фабрика № 3». Адам, держа кепку в руке, вошел в дверь с надписью «Наем рабочих» и пошел по узкому коридору к окну с железной решеткой. За решеткой в конторке сидел ужасно толстый мужчина с совершенно лысой головой и ел куриную ножку.

— Простите, сэр, — обратился к нему Адам. — Могу ли я видеть мистера Хоксвуда?

— Он перед вами.

— Мне стало известно, что вам нужен дворник. Меня послал к вам мистер Гриви.

Мистер Хоксвуд отложил в сторону куриную ножку.

— Гриви, вы говорите? Ну, тогда другое дело. У дворника трудная работа. Но если вы человек старательный, то в один прекрасный день можете стать надсмотрщиком. Думаю, что мистер Гриви имел в виду для вас именно это. Но, работая пока что на уборке помещений и территории, вы окажетесь на самом дне кучи, даже ниже уборщиц. И рабочий день довольно длинный: с половины шестого утра до половины восьмого вечера. — «Бог мой, — подумал Адам, четырнадцать часов в день!» — У нас две формы оплаты, — продолжал мистер Хоксвуд. — Один шиллинг в неделю плюс бесплатное жилье и питание в общаге…

— В общаге?

— В общежитии. Там спят большинство рабочих. Находятся такие общаги за фабрикой, рядом с бараком столовой, где они едят. Или мы платим два шиллинга и шесть пенсов в неделю и вы устраиваетесь с жильем и едой сами.

— Простите меня, сэр, — заметил Адам, — но в этом практически нет выбора. Разве может мужчина прожить на два шиллинга и шесть пенсов в неделю?

— Поэтому-то более сообразительные ребята выбирают первый вариант оплаты. Сдельщикам мы платим от двух до шести шиллингов в неделю и позволяем им жить в общаге, но дворник оплачивается ниже.

Адам ужаснулся. В бумагах, которые он читал в парламенте, и намека не было на то, что заработки могут быть такие мизерные. А согласно закону о десятичасовом рабочем дне, держать людей на работе по четырнадцать часов было противозаконно.

— Тогда мне лучше тоже оказаться сообразительным, — сделал он выбор.

— Ваше имя и фамилия.

— Адам Филдинг.

— Можете ли вы читать?

— Да, сэр.

— Прочтите вот это и, если согласны, подпишите.

Он просунул под решеткой листок бумаги. Адам взял его и прочитал:

УСЛОВИЯ НАЙМА

Нижеподписавшийся соглашается с тем, что, пока он работает на фабрике «Белладон Текстайлз, Лимитед», он не будет присоединяться ни к какой организации, которая ставит своей целью объединить в профсоюз рабочих компании.

Согласен………………..

— Ну? Будете подписывать? — спросил мистер Хоксвуд. — Если не подпишете, то можете утром не приходить сюда. Мистер Белладон не хочет иметь ничего общего с новоявленными чартистами и радикальными организаторами профсоюзов.

— Это понятно без слов, — ответил Адам, а сам подумал: «Это же настоящее рабство! Неприкрытое рабство».

— Дайте мне перо.

— Надо сказать — дайте мне перо, сэр.

— Дайте мне ручку, сэр.

Мистер Хоксвуд обмакнул гусиное перо в чернильницу и через решетку просунул его Адаму. Подписываясь своей вымышленной фамилией, Адам прикинул, что при таком заработке в один шиллинг в неделю ему бы пришлось проработать примерно 228 лет, чтобы получить свой нынешний доход в сто тысяч фунтов стерлингов.

— Можно ли мне осмотреть фабрику, мистер Хоксвуд? — спросил Адам, подписав бумагу и подсунув ее вместе с пером под решетку.

— Нет причин отказать вам, — ответил толстяк, принимая бумагу и убирая ее в ящик. Он шумно поднял свое огромное тело со стула. — Идите к первым воротам, я впущу вас, и вы сможете посмотреть.

Адам опять вышел на улицу. Преодолевая сильный ветер, он прошел вдоль здания к большим деревянным двустворчатым воротам с надписью «Ворота I». До его ушей даже через закрытые окна донесся рев машин. Он подождал, пока мистер Хоксвуд откроет ворота.

— Заходите, Филдинг, — пригласил он. Адам вошел во двор. — Не правда ли, здесь приятно?

Первое впечатление осталось от жары, шума и вони. Жара на фабрике, машины которой работали от пара, превышала тридцать градусов, а шум — бесконечный рокот тысяч шипящих колес — напоминал настоящий адский гул. Но особенно потрясло Адама то — хотя он и подозревал это, когда касались его возраста, — что в цехе не было никого, если не считать его самого, мистера Хоксвуда и двух сурового вида мужчин с кожаными ремнями в руках, кто был бы старше пятнадцати лет! Мальчики и девочки, грязные, в лохмотьях, семи или восьми лет, составляли основную рабочую силу на фабрике.

— Вон там Клифф Буртон, наш главный надсмотрщик, — во все горло крикнул мистер Хоксвуд, пытаясь перекричать гул. — Пареньки и девчушки уважают его, можете поверить мне. Если они задремлют или ошибутся, отпустят нить, от чего пряжа становится хуже, Бур-тон хлещет их или привязывает к столбу.

— К какому столбу? — провопил Адам. — Как хлещет?

— Хлещет он их кожаными ремнями, которые у него в руках. А привязывает вон к одному из тех толстых металлических столбов, вон там, над нитями. — Он показал на уродливый столб высотой в девять футов. — Эти мелкие негодяи вынуждены стоять там на носках. А в большинстве своем они именно негодяи. Мы два-три раза ездим в Лондон каждый год и набираем их в трущобах. Они живут там в такой грязи, что наши общаги представляются им настоящим раем.

Адам смотрел на детей — у большинства впали щеки, посерели и пожелтели лица, у некоторых проглядывались увечья вроде согнутых ног, страшно вспухших коленок, оторванных пальцев.

— Они все спят в общаге? — прокричал Адам.

Мистер Хоксвуд неприлично подмигнул.

— Ага, парень.

— Мальчики и девочки вместе без надзора?

— Надзора? — Хоксвуд хохотнул. — Никакого дурацкого наблюдения. Некоторые девчушки недурно выглядят, хотя самых смазливых мы посылаем в другое место. Парень вроде вас может вполне порезвиться, если есть такое желание.

Намек был такой непристойный, что Адаму пришлось сдержать себя, чтобы не дать мистеру Хоксвуду по его толстой морде. Ведь этот человек, в конце концов, вводил его в курс дела. Он уже узнал, что Горас Белладон не выполняет закона о десятичасовом рабочем дне, заставляя детей работать по четырнадцать часов. Белладон не соблюдал санитарных правил, превратив цех в непроветриваемую парную баню, и он нарушал закон, принятый в 1844 году, который требовал, чтобы опасные машины огораживались сетками.