— Не знаю, как вы обращались со своей мисс Десмонд, — сказала она, — но ко мне вы будете относиться с уважением, сэр. — Она подняла с земли свой зонтик. — А при данных обстоятельствах я пожелаю вам всего хорошего.

Она пошла от него прочь. Адам смотрел ей вслед, злость на его лице сменилась удивлением.

— Проклятье, — выругался он.


— Я сделал ей предложение, но она невозможна! — кричал он в этот вечер своей тетке. — Невозможна! Простите, что я огорчаю вас, тетя, но вы должны признать, что я пытался. Нашей семье придется рискнуть и надеяться, что я не погибну от какой-нибудь ужасной болезни в Индии. У этой женщины вместо сердца ледышка.

Сидония сидела в библиотеке возле пылающего камина и вышивала.

— Мне в это не верится, — заметила она. — Что ты ей сказал?

— То же, что говорили мне вы. Что она мне лежит ответственность, и я должен жениться, и не согласится ли она выйти за меня замуж.

— Звучит ужасно романтично. Удивляюсь, как она не упала в обморок от восторга.

Адам быстро посмотрел на тетку.

— Ладно. Признаю, что это выглядело не очень романтично. Но я же не люблю ее! О, вся эта затея просто невозможна. Куда же подевалась Лиза, черт побери? Все было бы очень просто, если бы она… — От отчаяния он махнул рукой, не закончив фразы, потом направился к двери. — Пойду спать, — бросил он. — Спокойной ночи, тетя.

После того как он вышел из комнаты, Сидония положила на рабочий столик спицы, встала и позвонила в колокольчик. Через несколько минут появился дворецкий.

— Миледи?

— Понимаю, что сейчас уже очень поздно, мистер Хоукинс, но попросите Честера подать карету. Я желаю поехать в Неттлфилд Холл.


— Я не выйду за него! — горячо воскликнула Сибил часом позже. — Почему я должна выходить замуж за человека, каким бы он ни был привлекательным. Да, я признаю, что он интересный, но Адам безнадежно влюблен в другую женщину! — Она стояла у камина небольшой гостиной Неттлфилд Холла. Ее обеспокоенные родители сидели на диване с потертой обивкой. Сидония устроилась напротив в кресле, ситец которого весьма поблек.

— Ему надо дать время, Сибил, — урезонивала ее Сидония. — Он упрямый и импульсивный, и он любит эту Лизу с детских лет.

— Все равно как ты с Эдгаром, — вставила леди Неттлфилд, обращаясь к дочери.

Сибил нахмурилась.

— Пожалуйста, не впутывай в этот разговор Эдгара Масгрейва, — попросила она. — За него я тоже не пойду.

— Давно пора, чтобы ты вышла хоть за кого-нибудь, — буркнул ее отец, отпив глоток портвейна. — А если хочешь знать мое мнение, то тебе стоит просто кинуться Адаму на шею. Сдается мне, что он обладает всем, что могла бы пожелать здравомыслящая — и даже бестолковая — женщина.

— Но он же меня не любит, — упрямилась дочь.

— Что такое любовь? — фыркнул отец. — Когда ты доживешь до моих лет, то от любви останется лишь туманное воспоминание, как о зуде юношеских лет.

— Что?! — воскликнула его жена.

Лорд Неттлфилд поднялся на ноги, его живот вывалился из расстегнутого сюртука.

— Сибил, ты дважды отказала лорду Дадли, а я оба раза умолял тебя согласиться. Господи, у него же двадцать тысяч акров…

— Лорд Дадли нагоняет на меня скуку, — прервала его Сибил.

— Ах, вот как? Ну, молодая леди, разрешите мне сказать, что ваша несговорчивость начинает надоедать и мне. Мне надо выдать замуж троих дочерей, а это чертовски дорогостоящее занятие. Сидония сказала мне, что можно обойтись без приданого, если ты пойдешь за Адама. Он прекрасный молодой человек, богатый, обладатель титула. Тебе уже двадцать, и ты можешь засидеться в девках. Как ты думаешь, сколько еще таких лакомых кусочков, как Адам, упадет на твою голову?

При упоминании о ее возрасте выражение лица Сибил стало ледяным.

— Возможно, я предпочту остаться старой девой, — выпалила она.

— И жить в задних комнатах за счет своих родственников? Не очень привлекательная перспектива, моя дорогая, — возразил отец. — Нет, Сибил. Ты дьявольски горда. Всегда была такой. Ну, я не стану заставлять тебя венчаться с кем бы то ни было. Но я буду очень огорчен, если твоя глупая гордость помешает тебе пойти за мужчину, за которого любая другая женщина просто ухватилась бы зубами и ногтями. Чрезвычайно огорчишь. Мне больше нечего сказать по этому поводу.

— Конечно, — подхватила Сидония самым любезным тоном, поскольку Сибил чуть не плакала, — ты ведь неравнодушна к Адаму?

— Если хотите знать правду, — выдавила из себя Сибил, — я обожаю его. — Все уставились на нее. — Но неужели вам непонятно, как мне неприятно сознавать, что он думает только о мисс Десмонд?

Наступило молчание.

— Если дело только в этом, — продолжала Сидония, — то для меня, например, совершенно очевидно, что ты должна выйти за него и влюбить в себя. Так уже делали, и не раз.

— Да, — с энтузиазмом поддержал ее лорд Неттлфилд. — Сидония права. Заставь Адама полюбить себя. Соблазни его, черт побери!

— Это шокирует, — пробормотала его жена.

— Любопытный вызов, — добавила Сидония.

Сибил выпрямилась.

— Хорошо, я принимаю этот вызов. Я обвенчаюсь с Адамом. И клянусь, что придет время, когда он полюбит меня больше, чем Лизу Десмонд.


— У тебя очень хорошая природная осанка, моя дорогая, — похвалил Люсьен Делорм Лизу, — но запомни: ты станешь показывать модели самой императрице, поэтому твоя осанка должна стать безупречной, так?

— Я стараюсь изо всех сил, — отозвалась Лиза, которая ходила по кругу, положив книгу на парик, который смастерил для нее Люсьен. Дело происходило в его ателье, на втором этаже дома, расположенного на улице Касетт в Париже. Два сотрудника Люсьена — женщина средних лет и юноша-подросток деловито укладывали изысканные платья в большие кожаные сундуки, а Люсьен наблюдал, как Лиза отрабатывает походку.

— Императрица — самая элегантная женщина в Европе, и если я стану ее портным, то наживу большое состояние. Многое зависит от тебя, моя дорогая: ты будешь демонстрировать мои модели. Поэтому представь себе, что ты сама — императрица.

«Императрица, которая скрывается от закона», — подумала она.

— Henri! Imbécile! Prends garde![3]

Юноша чуть не уронил платья на пол.

— Простите, Люсьен.

— Все такие нервные! — простонал Люсьен, заламывая руки. — Вы как будто сговорились расшатать мне нервы! Стройнее, Аделаида! Стройнее! Ты — императрица и должна ступать соответственно. Через два дня мы будем уже в Биаррице показывать модели для Евгении. Всего через два дня! Двигайся, как императрица! Говори: «Я императрица».

— Я императрица, — повторила Лиза, ступавшая так напряженно, что у нее разболелась спина.


— Ваше Величество, прибыл месье Делорм со своей коллекцией одежды, — объявила мадемуазель Бувер, приближенная императрицы.

Мария Евгения Игнасия Аугустина, в прошлом графиня де Монтихо, а теперь императрица Франции, повернулась, сидя за столом в кабинете на своей вилле в Биаррице, и улыбнулась.

— Хорошо. Пригласите сюда месье Делорма.

Очаровательная тридцатилетняя жена императора Наполеона III поднялась. Потрясающая женщина с царственной осанкой, высокая, стройная, с длинной округлой шеей.

Дочь испанского гранда, невестка герцога Альбы, она обладала природным стилем, живостью интеллекта и огненно-рыжими волосами. Ее венчание в 1853 году со вновь провозглашенным императором Франции удивило все царствующие дворы Европы. Но счастье улыбалось этой паре «авантюристов», как их все еще часто называли заочно. Вторая французская империя пребывала в зените своей славы. И как раз прошлой весной Евгения обеспечила преемственность династии, родив мальчика, наследного принца для трона своего отца.

— Ваше Величество, — произнес Люсьен Делорм, кланяясь при входе в зал с высоким потолком, окна которого выходили на Атлантический океан. Евгения протянула ему руку, которую портной поцеловал.

— Месье Делорм, я приготовилась быть ослепленной вашими творениями, — заявила императрица.

— Ах, Ваше Величество, ослепляет ваша красота, — проговорил Люсьен, привыкший к беспардонной лести. — Все мои скромные наряды затмевает ваша улыбка.

— Тогда, возможно, я буду продолжать пользоваться услугами мадам Пальмир, — подзадорила Евгения, намекая на одну из двух официальных портних двора, чью монополию Люсьен надеялся подорвать.

— Но ведь Ваше Величество желает вдохновить промышленность французских мод, а не губить ее серостью, — возразил Люсьен.

Евгения рассмеялась.

— Мой дорогой месье Делорм, вижу, что вы настоящий скорпион с жалом. Но давайте больше не будем попусту тратить время: я с нетерпением жду показа ваших изделий. Где ваши эскизы?

Люсьен хлопнул в ладоши.

— У меня для вас сюрприз, Ваше Величество. Свои работы я называю «живые эскизы».

В зал вошла прекрасная девушка в черном платье и желтом жакете.

— Это Диана, — представил Люсьен. — На ней дневное платье, возможно, удобное для Компьена. — Он говорил о королевском охотничьем шато, расположенном к северу от Парижа.

На лице Евгении отразилось восхищение:

— Какая великолепная идея, месье, — воскликнула она, — показывать модели платьев на живых людях! Я потрясена. И мне также нравится этот наряд. Сколько он стоит?

— Две тысячи франков.

— Не слишком ли это дорого?

— Для императрицы недорого.

Евгения засмеялась. Когда манекенщица повернулась перед ней, большая черная юбка раздулась колоколом.

— Моя следующая манекенщица, Ваше Величество, девушка, которую на прошлой неделе я нанял в Англии. Я наткнулся на нее, когда возвращался после закупок на фабриках в северной части страны. Ее зовут Аделаида.

Лиза сказала Люсьену, что ее зовут Аделаида Маркхэм. Вымышленное имя «Чарли» она заменила на другой псевдоним. Лиза все еще, даже во Франции, со страхом думала о полиции.

Через минуту Люсьен подошел к двери и выглянул из нее. То, что он увидел, встревожило его. Луи Наполеон, император Франции, чьи любовные похождения стали поводом для грязных шуток всей Европы, стоял рядом с Лизой и разговаривал с ней приглушенным голосом, пальцами правой руки подкручивая свои усы. Император был ниже Лизы ростом, непривлекательный человек с непропорционально для своего туловища большой головой, с выдающимся брюшком. Но Люсьен знал, что если тот завлечет эту красивую английскую манекенщицу себе в постель, а Евгения узнает об этом, то его бизнесу с императрицей придет конец.

— Аделаида, — тихо позвал он.

Лиза, одетая в захватывающее дух белое бальное платье, украшенное гирляндами розовых бантов, взглянула на него. Потом сделала реверанс императору и поспешила к Люсьену.

Луи Наполеон погладил свою козлиную бородку, которую стали называть в его честь «императорской». Когда Лиза скрылась в кабинете Евгении, император начал строить планы о том, как затащить эту английскую красотку в свою императорскую постель.


Джек Рандольф Кавана посмотрел в зеркало, и ему понравилось увиденное. Этот хозяин плантации в Виргинии, двадцати девяти лет от роду, выглядел очень миловидно. Он знал это и этим восторгался. Кудрявые от природы каштановые волосы, голубые глаза со стальным оттенком и пушистые усы, которые, как ему казалось, придавали ему лихой вид главаря банды. Сегодня ему хотелось выглядеть особенно лихим, потому что он отправлялся на бал во дворце Тюильри. Приглашение туда он получил через знакомого американца, доктора Гарри Эванса, который работал дантистом императора. Влияние доктора Эванса при дворе было значительным, поскольку зубы Наполеона III были на редкость скверными.

Джек, как его называли попросту, поправил белый галстук, еще раз махнул щеткой по широким плечам своего фрака, потом взял шляпу и белый плащ с шелковой подкладкой. Надев их, он вышел из номера гостиницы «Гранд Отель дю Лувр», самого шикарного нового отеля Парижа, где каждая ночь обходилась ему в двенадцать франков, и начал спускаться в вестибюль. Джеку Кавана принадлежало пять тысяч акров отличной земли в Виргинии. А также триста рабов. Выращивал он главным образом табак, но богачом стал благодаря ловкости своих спекуляций на бирже. Он нажил состояние на железнодорожных акциях, приносивших ему ежегодный доход в сто тысяч долларов — огромные деньги в 1856 году, когда покупательная способность одного доллара была, возможно, в двадцать раз выше, чем стала потом. Джек был одним из богатейших людей американского Юга, и ему нравилось шиковать. В Париж, город с самой «нелестной» репутацией в мире, он приехал впервые и питал большие надежды, что встретит здесь одну из тех прекрасных куртизанок, о которой говорит весь город. Доктор Эванс предупредил его, что шикарных потаскух ко двору не пускают, но что новая любовь императора, английская девушка по имени Аделаида Маркхэм, в этот вечер будет присутствовать в Тюильри. Джек хотел все это увидеть. Его также подзуживало желание завоевать кого-нибудь.