— Оставьте нас наедине, — сказал он сопровождавшим их придворным. — Мы с госпожой Бьянкой желаем прогуляться в одиночестве.

Придворные дамы и господа удалились, втайне радуясь тому, что вместо сомнительного удовольствия от зимней прогулки в саду их ждет теплый огонь и чаша сладкого горячего вина со специями. Бьянка Капелло поплотнее закуталась в свою мантию из стеганого темно-зеленого бархата, расшитого золотом и жемчугом. Мантия была оторочена блестящим куньим мехом и держалась на золотых застежках в виде куньих головок. Считалось, что мех куницы увеличивает способность женщин к деторождению. Великий герцог знал, что на протяжении всех этих девяти лет бесплодия Бьянка каждый вечер молится о том, чтобы подарить ему сына.

Вопрос о наследнике стоял ребром. Нужно было срочно, любыми способами, завести ребенка мужского пола и навсегда заглушить молву о том, что великий герцог не в состоянии зачать сына.

— Летом мы устроим здесь представление, — сказал великий герцог, когда они проходили мимо чаши амфитеатра. — Я очень рад тому, как вы, моя прекрасная госпожа, справились с организацией карнавала, и особенно с устройством вашего персонального приема. Вы постарались на славу — об этом все говорят.

— Благодарю, мой господин, — ответила Бьянка своим обычным низким голосом с легким венецианским акцентом. Она держалась прямо, с гордо поднятой головой, как подобает знатной даме. Великому герцогу было угодно позволить ей насладиться минутой триумфа. Что ж, пусть будет так. Стоит ему приказать — и она снова станет его прежней Биа.

— Есть причина, по которой я позволил себе так открыто заявить всем о том, что вы моя возлюбленная и первая дама двора.

Он видел, что его слова заинтриговали ее и пробудили в ней любопытство.

— И какова же эта причина, мой господин?

— Я скажу вам, когда мы дойдем до центра лабиринта.

Они продолжили свой путь наверх, по крутому склону террасы. Среди кустов, которые должны были расцвести как только потеплеет, располагался водоем с фонтаном посередине. Фонтан украшала статуя Нептуна, который стоял на скале в окружении нереид и прочих морских существ, подвластных его воле. Великий герцог остановился и жестом приказал Бьянке сделать то же самое. Он долго смотрел на статую. Ему особенно нравилась одна из нереид — обнаженная девушка сидела на коленях и одной рукой прикрывала голову, словно в ожидании кары.

— Мне не нравится этот фонтан, — сказала Бьянка с легким раздражением в голосе. — Сам Нептун еще ничего, но вот остальные фигуры выглядят неестественно. Может быть, стоит их заменить, мой господин?

— Я так не думаю.

Бьянка слегка побледнела. Она слишком хорошо знала великого герцога, чтобы не понять истинного смысла его слов: то, что я дал тебе общественное признание, еще не значит, что ты можешь задирать нос.

Они повернули на запад и подошли к краю возделанной территории. Здесь за последний год возвели изящный лабиринт из грабовых и тисовых деревьев. Пространство между ветвями было заполнено густыми зарослями вьющейся розы и паслена. Вход в лабиринт преграждали украшенные гербом Медичи кованые ворота для того, чтобы никто из посторонних, гуляющих по саду, не мог туда зайти.

Великий герцог открыл ворота и уверенно вошел в лабиринт, что неудивительно, ведь он сам спроектировал его. Этот лабиринт был намного больше мозаичного лабиринта, выложенного на полу лаборатории, но рисунок точно повторял ее.

— Входите, — поманил он за собой Бьянку. — Я хочу прогуляться с вами по этому лабиринту.

— Мне холодно, — сказала она. — Прошу вас, мой господин, пойдемте обратно.

— Вы разве не хотите узнать секрет, который я собираюсь открыть вам в сердце лабиринта?

Есть причина, по которой я позволил себе так открыто заявить всем о том, что вы моя возлюбленная и первая дама двора.

Еще плотнее закутавшись в свою подбитую мехом мантию, она неохотно вошла в лабиринт. Великий герцог невольно вспомнил ту девушку, Кьяру Нерини, мистическую сестру, когда она впервые ступила на пол в его лаборатории. Он тогда удивился ее смелости и решительности. Но, разумеется, тамошние стены лабиринта не были ограничены заборами из растений, как здесь. Когда они вошли, великий герцог в целях предосторожности закрыл за ними дверь.

— Клянусь крылатым львом святого Марка![53] — воскликнула Бьянка, протянув руку к одному из розовых шипов. — Я никогда не видела таких длинных шипов.

— Не дотрагивайтесь до них, — остановил ее великий герцог. — Это уникальные растения, и довольно опасные.

— Опасные? Но почему?

— Их поливают соннодольче, эликсиром Томмазо Вазари.

— Что это? — спросила Бьянка, подбирая свою мантию и юбки, чтобы они ненароком не коснулись опасных растений. — Томмазо Вазари? Это не тот самый, что построил коридор Вазари?[54]

— Нет, это другой Вазари. Он был придворным алхимиком моего покойного отца. В 1566 году он таинственно исчез во время карнавала. С тех пор о нем ничего не слышно, за исключением слухов, будто его убили в каком-то австрийском монастыре. Он оставил после себя формулу, которую сам назвал sonnodolce, то есть «сладкий сон». Это уникальный яд, действующий быстро и незаметно. По своим свойствам он превосходит даже кантареллу[55], которой пользовалась семья Борджиа[56]. Я случайно нашел эту формулу среди отцовских бумаг. Она была написана на полях страницы, вырванной из давно потерянной книги.

Все, что сказал великий герцог, было не совсем правдой. На самом деле он сам вырвал страницу из той книги после того, как подслушал разговор отца и мессира Томмазо об эффективности и необычных свойствах нового препарата. И ему очень повезло, что он сделал это тогда, потому что не прошло и нескольких недель, как Томмазо Вазари исчез вместе со всеми книгами и инструментами. Отец отказался отвечать на любые расспросы, и Франческо в отместку решил оставить у себя секретную формулу, никому не говоря ни слова.

— Я уже несколько лет с ним экспериментирую, — сказал он. — И вот что странно — он не убивает растения. Скорее наоборот, если не переусердствовать, они начинают расти еще пышнее. Сюда, пожалуйста.

Бьянка проследовала за ним. Он видел, как все ее тело дрожит мелкой дрожью, которая была бы совсем незаметной, если бы не предательское поблескивание ее бриллиантовых сережек. Она инстинктивно держалась поближе к нему, покорно наклонив голову вперед. Все ее поведение резко изменилось при мысли о том, что в его руках имеется столь сильный яд, которым он не преминет воспользоваться при необходимости. Он знал, что к тому времени, когда они дойдут до середины лабиринта, она снова станет его Биа, всем сердцем и душой.

— Предстоит еще много работы, — спокойно сказал он, продолжая идти по дорожке, смело поворачивая в нужных местах. — Видишь вон те клумбы под грабовыми деревьями? Прошлой осенью я посадил туда луковицы лилий, обработанных в специальном растворе, и надеюсь, что цветы получатся вдвое ядовитыми. Эссенция тычинок красных лилий — один из ингредиентов формулы соннодольче.

— Матерь Божья! Да ты просто безумец, Франческо!

— Отнюдь. Это всего лишь научный эксперимент. Люди столетиями изучали способности цветов и растений переносить различные яды: распыляли яд или наносили в виде порошка на листья и лепестки. Я же работаю над тем, чтобы соннодольче проник в самые жилы цветка, чтобы даже маленькая царапинка от шипа оказалась смертельной.

Не прерывая своего рассказа, он привычным движением надел грубые кожаные перчатки, достаточно толстые, чтобы без опаски сорвать с розового куста пару отравленных веток. Бьянка наблюдала за ним, и ее серьги дрожали все заметнее.

— Но кого ты собираешься отравить, Франческо? Кого ты хочешь заманить в свой лабиринт?

— Дело совсем не в лабиринте. В таком лабиринте, как этот, невозможно заблудиться.

— Что ты имеешь в виду?

— В таких лабиринтах, как этот, есть только один путь, который и приводит в нужное место. Здесь нет тупиков и ложных ходов.

— Ясно, но все-таки ты не ответил, каков твой план.

— Дойдем до центра лабиринта, и я тебе все расскажу.

Наверное, во всей Флоренции не было места лучше для посвящения в сокровенные тайны, чем сердце отравленного лабиринта, который при этом еще запирается на ключ.

Они продолжали идти, и с каждым шагом она как будто уменьшалась в размерах. Ее богатые одежды все больше казались ей похожими на нелепый маскарадный костюм, неудобный и неестественный. Наконец они вышли на небольшую площадку в форме розетки. В центре площадки и, собственно, в геометрическом центре всего лабиринта находился продолговатый камень, наполовину скрытый в земле, две сажени в ширину и три в длину. На его поверхности виднелись круглые отверстия, как будто однажды этот камень нагрели до кипения и на его поверхность всплыли пузырьки.

— Это центр лабиринта, сердце всякого знания. Видишь этот камень, Биа?

— Да, Франко.

— Около тысячи лет назад он упал с неба и теперь принадлежит мне. Несмотря на то что он почти целиком состоит из железа, я вырезал на нем герб Медичи, флорентийскую лилию и мой личный алхимический знак.

Он гордился своим уникальным и ценным камнем и в особенности тем тайным смыслом, что в нем скрывался. И он видел, что Биа не разделяет его эмоций. Ей было скучно и холодно.

— Думаю, тебе стоит снять свою прекрасную мантию, — сказал он ей. — А еще опусти рукава и развяжи корсаж платья.

— Но сейчас так холодно, — ответила Биа своим звонким чистым голосом. — Я же совсем замерзну, Франко.

— Не беда. Ты уже достаточно времени провела в тепле и комфорте на приемах и банкетах по случаю карнавала. Носила чужую одежду и драгоценности и упивалась вниманием всех мужчин во Флоренции. Теперь ты почувствуешь, как холод проникает в твое прекрасное тело, и начнешь умолять меня вернуться в тепло.

Она медленно протянула руку и расстегнула золотые застежки, на которых держалась мантия. Мантия упала к ее ногам тяжелым ворохом из бархата и меха. Женщина содрогнулась от холода.

— Пожалуй, я помогу тебе со всем остальным.

Он вытащил из ножен свой кинжал и разрезал шнуровку на ее плечах. Затем она стянула с себя расшитые шелковые рукава и бросила сверху на мантию, оставшись в одной шелковой нижней рубашке. Несмотря на длинные рукава рубашка была тонкой, как дуновение ветерка. Но это не остановило герцога — он отрезал рукава рубашки, оставив ее руки полностью обнаженными. Ее гладкая розоватая кожа постепенно покрылась мурашками, радуя его взор.

— Мне х-холодно, — прошептала она.

Как будто не слыша ее слов, он зашел к ней за спину и разрезал шнуровку на корсаже. Жесткий корсет со вшитыми пластинами был настолько плотным из-за золотой вышивки и драгоценных камней, что сохранил свою форму, даже когда его сняли с тела, наподобие панциря какого-то фантастического насекомого. Великий герцог снова стал к ней лицом, разрезал шнуровку на ее рубашке и ослабил горловину. Одна из ее грудей оказалась обнаженной, с затвердевшим на холоде соском. Другая была еще наполовину прикрыта тончайшей белой тканью. Лучи заходящего солнца омыли ее тело розовато-золотым сиянием.

Он и пальцем ее не тронул. В этом просто не было необходимости. Она и так вся дрожала, и эта дрожь лишь отчасти была вызвана морозом. Здесь, в самом центре лабиринта, стояла женщина, которая полностью принадлежала ему, и все ее естество содрогалось от радостного возбуждения. Ей, и только ей одной, он может поведать свои тайны.

— Но даже имея самый совершенный яд, — невозмутимо продолжил он, будто она была тепло одета и не дрожала на холодном ветру, — некоторых особ довольно сложно отравить, не вызвав при этом скандала. Внезапная смерть всегда вызывает пересуды, чего не скажешь о медленном умерщвлении… Возьмем, например, супругу моего младшего брата, Леонору Альварес де Толедо, иначе именуемую как Дианора.

Она кивнула.

— Эта особа не пришла на мой прием. Я имею в виду, прием госпожи Бьянки. Она сказалась больной.

— Ей действительно было плохо.

— Но не настолько, чтобы умереть слишком быстро.

— Франко, неужели ты… Неужели великий герцог пытается ее отравить?

— А что если да?

Внезапно Биа разразилась громким смехом. Она обхватила себя руками, чтобы хоть немного согреться и задорно сказала:

— Так ей и надо. Всем известно, что она по уши завязана с заговором Орацио Пуччи и что у нее десятки любовников. И еще она так грубо обращается с госпожой Бьянкой! Думает, что это ниже ее достоинства — иметь дело с любовницей своего двоюродного брата.

Великий герцог кивнул.

— Было бы быстрее и проще, — сказал он, — если бы сейчас подвернулся повод уличить ее в супружеской неверности. Тогда у моего брата появилось бы законное основание умертвить ее, под предлогом сохранения собственной чести.