Он снова поцеловал ее, его губы прикоснулись к ней так нежно, что она могла только уступить. Она потянулась к нему, как цветок, вянущий в тени без солнца.

Когда он поднял голову, то проговорил:

— Я никогда не буду приносить тебе боли, а только утешение.

Она склонила голову:

— Боюсь, что я больше не найду утешения. Со дня смерти Конрана я была потерянной, как будто мир опустел с его уходом. Вероятно, мы с тобой очень похожи. Его улыбка осветила мою жизнь, когда я думала, что она навсегда погрузилась во тьму. Теперь эта улыбка ушла, ушло его огромное доброе и нежное сердце… это так жестоко! — Она подняла голову: — Я навсегда потеряла его.

— Да, потеряла его, — сказал он, — поэтому не надо больше казнить себя. Ты не могла дать Конрану того, что уже отдала мне. Однажды ты уступила ему часть своего сердца, но Господь решил взять Конрана. Теперь ты должна исцелиться. И Конран бы наверняка хотел этого. — Он поднял ее за подбородок. — Солнце всегда встает, Анне-Лиз, даже если ты закроешь окна. Бог не отказывает в свете ни одному из своих созданий. Только тем, кто сам выбрал жизнь во тьме.

Когда он целовал ее, она прильнула к его губам, как бабочка к цветку. Только разговоры детей, спрятавшихся среди деревьев, заставили ее в испуге отстраниться. Один из детишек помахал ей:

— Поцелуй его снова, Лакшми, и смотри, чтобы он не превратился в слона.


В эту ночь луна поднялась над Нанджулом, как большой серебряный диск, звезды вспыхивали на небе, как искры, сыплющиеся с огромной наковальни. Анне-Лиз лежала одна в темноте в своей комнате на простой циновке. Она слышала скрип пальм и тихие трели цикад за окном. Листья пальм, колеблемых ветром, скребли по стене дома с сухим скрипом, не попадавшим в ритм ночной песни сверчка. До нее доносился через открытую дверь дым сигары Дерека. Лунный свет бликами ложился на полу. Тени сгущались у незастекленного окна; легкий ветерок гулял по комнате, но было жарко, хотя и не так, как в прошлые ночи.

Она не могла спать: все думала и думала. Если Дерек предпочел ее Клермору, он, наверное, теперь ненавидит ее. Они уже давно живут под одной крышей, но ближе от этого не стали: он — барон, она — дочь бедного священника. Обида опять сжала ей сердце жестоким ледяным обручем. Когда-то она принадлежала ему, стремилась к нему, но сейчас Анне-Лиз понимала, что жить вместе им нельзя: она не сможет перенести новых унижений. Когда мятеж кончится, она вернется в Китай — так она решила. Переворот сделал жизнь в Индии невозможной, остались только страшные воспоминания, которые будут преследовать ее здесь на каждом шагу. Она снова вспомнила поезд и Конрана, и слезы, горячие и безудержные, как и много ночей подряд, заструились по ее щекам. Анне-Лиз не знала, как долго она лежала, пытаясь сдерживать рыдания, но только вдруг неожиданно почувствовала руку Дерека на своем плече. Она сжалась, готовая к борьбе, когда он поднял ее вместе с легкой простыней и понес за двери дома. Ночной воздух слегка остудил ее мокрые щеки; руки Дерека были сильными и нежными, и Анне-Лиз почему-то успокоилась. Он посадил ее к себе на колени и стал укачивать, гладя ее волосы и вполголоса напевая старую индийскую колыбельную, которая сливалась с ночными звуками. Его мягкий баритон показался ей бархатным покровом, обволакивающим ее сердце. Скоро она заснула, свернувшись калачиком, как котенок, на его руках. Это было все, чего он просил.

Прошла неделя, другая, и печаль Анне-Лиз становилась все меньше и меньше. Каждую ночь Дерек убаюкивал ее той же самой песней. Он знал, что время излечивает наши раны и придет день, когда Анне-Лиз будет прежней. И действительно, день ото дня она становилась все веселее. А ночью ждала, что вот сейчас войдет Дерек, возьмет ее на руки и ей будет так легко и спокойно! Это был другой Дерек — не тот красавец-полковник с необузданным темпераментом, в которого она была влюблена, и не тот надменный барон Клавель, который ее унизил. Это был простой добрый человек, ничего не требующий, кроме возможности находиться рядом.

Наконец однажды ночью он поцеловал ее нежно, и она приняла его.

— Лиз, Лиз, — шептал он, прикасаясь лицом к ее щеке, — я так сильно хочу тебя, но все-таки я не испугаю тебя и не трону, пока ты не захочешь этого сама. Однажды я взял тебя силой и ты покорилась, но, когда буря прошла, ты снова стала свободной и одинокой. Ты никогда не была женщиной, обреченной на одиночество. Будь снова моей, хотя бы ненадолго, чтобы мы могли вспомнить солнце, пока ночь накрывает нас своею шалью. Позволь мне быть тем, чем ты пожелаешь, я стану как расплавленный металл, влитый в любую форму, какую ты захочешь.

— Ты не можешь измениться, Дерек, и ты знаешь это, — проговорила она. — Я хочу, чтобы ты оставался таким, какой ты есть, потому что в тебе многое можно любить. Я никогда не искала святого, а только человека, который бы любил меня и дорожил мною. Однажды я полюбила героя, теперь я люблю человека, но такого, какого не найти больше. Таким человеком был моей отец, потом Конран… Но они оба ушли навсегда. Я не перенесу больше такой горькой потери и не расстанусь с тобой даже на короткое время, я всегда буду твоей, если ты хочешь, — она прикоснулась кончиками пальцев к его губам. — Ты не должен просить большего, мне больше нечего тебе дать. Обещай мне.

— Я ничего не обещаю, — вздохнул он. — Отдай себя свободно или не отдавай совсем. Я не обещаю отказаться от того, от чего не могу, пока дышу. Что же касается горечи, ты ничем не обязана мне. Ты никогда не будешь моей безраздельно, твоя душа принадлежит лишь тебе одной, так же, как и моя. Но в эту ночь мы должны забыть обо всем. Приди ко мне, Лиз… иди. — Его губы коснулись ее щеки, потом нежно прижались к губам. Он чувствовал, что она снова любит его.

Он внес ее в дом и положил на свою соломенную подстилку на полу. Здесь их тела слились, он покрывал поцелуями ее шею и виски. Она прижала свое лицо к углублению под его подбородком, чувствуя нежное поглаживание волосков на ее тонкой коже.

— Анне-Лиз, — выдохнул он около ее уха, — я так долго ждал этого момента. Когда я думал, что потерял тебя, я почти сходил с ума. Можешь ли ты понять, как я люблю тебя? Можно я покажу тебе?

Его губы гладили ее, потом прижались к ней надолго и страстно, выпивая ее, как будто успокаивая долгую жгучую боль его желания… Так долго заглушаемая страсть могла только разрастаться, когда его пальцы стягивали ее сари, чувствуя мягкую плоть под тонким белым хлопком. Его дыхание учащалось, как и ее, когда его губы приближались к ложбинке между ее грудями, кончики его пальцев медленно проделывали путь к ее лифчику, чтобы расстегнуть его. Ожидая так долго, он торопился не только к удовольствию, но к новому открытию ими друг друга. Пуговицы он расстегивал одну за другой, вкрадчиво освобождая молодые изгибы ее грудей, пока не снял лифчик совсем. Его скользнувшие вниз пальцы ощутили, что она созрела.

— Ты восхитительна, как песнь Соломона. Даже король, измученный в сражениях и обремененный тяжелыми обязанностями, превратился бы в поэта перед такой красотой. Что же должен чувствовать израненный солдат, когда получает такую сладость? — Его легчайшие прикосновения к ее груди снизу были прекрасны. — Даже если бы твое тело и не было таким поэтическим сном, как это есть, я бы любил тебя не меньше, потому что твое сердце и ум свободны и честны. Что за добрый джинн принес тебя мне в тот давно прошедший день, когда муссоны пронеслись по этой земле дождем, похожим на слезы божества?

Его руки погрузились в ее волосы и притянули ее, его губы слегка касались ее рта, затем ее шеи, а потом заскользили тихо вниз, к более нежной плоти. Когда его язык слегка поддразнивал розы ее грудей, она вздохнула и задержала дыхание, выгибаясь под ним.

— Скорее, — шептала она, — приходи в меня скорее, я так изголодалась по тебе, моя любовь. Ты станешь моим солнцем, которое сделает сияющими все черные и одинокие ночи, как будто ты великолепная звезда, посетившая эту полночную землю. Заставь меня забыть мои зимние сны ради лета, которое окутало меня теперь теплом своих горячих лучей, — оплетя его шею руками, она притянула его голову вниз. — Приди ко мне, мой сладкий солдат, и мы запомним все долгие ночи, которые придут потом.

Его руки сжали ее, его губы опустились на бугорки ее грудей. Анне-Лиз издала слабый звук, когда он слегка коснулся ее тела. Он согнул ее спину, кончики его пальцев скользили по позвоночнику, она вздрогнула от холодка этого ощущения, несмотря на ночную жару. Тень прошуршала в окне, где-то прокричала сова.

Руки Дерека обвились вокруг узкой талии Анне-Лиз и остановились там, где сари прикрывало ее бедра. Его пальцы развязали последнюю завязку на нем, и оно мягко упало на глиняный пол перед последней паузой. Их губы соединились, и они опустились на соломенное ложе, его тело возвышалось над ней. Из-за жары на Дереке была только набедренная повязка, его тело имело цвет красного дерева. Его мышцы были тверды, и, когда он накрыл ее, она была потрясена его мужскими достоинствами. Он входил в нее уверенно, как будто она была частью его тела… частью земли, и он знал ее, как собственное тело. Его волосы касались ее живота, в то время как он искал ее источник, сначала руками и только потом губами. Когда он впервые дотронулся до ее женственности, она издала испуганный вздох, затем стала ждать с напряжением и неуверенностью, когда его рот найдет ее. Казалось, что тело ее медленно расплавляется, превращаясь в цветущую жидкость, как будто она была огненной рекой. Здесь был источник жизни, это были Тигр и Евфрат всего сущего.

Капли пота сделали кожу Дерека влажной. Он быстро сбросил набедренную повязку и вернулся к своему чувственному пиру. Ее сексуальное чувство поднялось, как будто она была созревшим плодом, готовым лопнуть под его языком. Он продолжил ее удовольствие, она застонала: что-то обжигающее струилось в ней; потом вскрикнула, снова содрогнулась, и он вошел в нее, его чувство было таким же высоким, как и ее. Сильно желая ее, его тело пронзило ее так глубоко, что она почувствовала, что движется вместе с ним, потом против него, требуя его и всех его сил, которым он должен дать волю. Его ритм становился быстрее, его дыхание обжигало ее шею. Огонь проник в них, неожиданно разгоревшись и ослепив. Дерек тянул ее волосы почти до боли, но она едва замечала это во все пожирающем пламени страсти, которую он зажег.

— Лиз! — закричал он, когда его тело содрогнулось в ней на вершине экстаза. Они лежали истощенные и спокойные, он шептал ей хрипло: — Ты такая женщина, каких я никогда… мне никогда не хватит тебя.

«Но ты должен, — думала она печально. — Ты должен удовлетворить всю свою страсть со мной, пока на короткое время мы вместе. Если мы расстанемся, то навсегда».

Луна поднялась высоко, ее бледный диск тускло освещал их постель. Всю долгую ночь они любили друг друга, находя и теряя сердцевину своей любви, которая всегда казалась такой неуловимой. Солдат и его подружка, они должны происходить из свиты Александра, когда много веков назад он стремился присоединить Индию к своей империи. Любовь не похожа на лик наций, она мало изменилась за это время, кроме одного — женщину так же нелегко добыть мечом.

XIII

Пробуждение Александра

Рассвет пришел с клубами тумана, висящими по краям полей. Сухие пальмы в слабом свете были шафрановыми, дикие утки и чайки низко летали над гладкой бронзовой водой. Анне-Лиз вздрогнула на плече Дерека: ей опять пригрезились крушение поезда, дергающиеся пальцы на ногах вора, повешенного под навесом лавки, мертвая индианка и пустые глаза Конрана. Затем ужасное видение исчезло, остался только восход, спокойный и воздушный, как шелковая фата новобрачной.

Анне-Лиз подняла голову и взглянула на Дерека. Он еще спал, рукой как бы защищая глаза от солнечного света. Его голое тело за это время приобрело цвет меди, похудевшее лицо обросло черными волосками. Ему нужно было постричься, усы, густо разросшиеся над верхней губой, делали его похожим на индуса. Ей нравилось смотреть на рот Дерека, когда он спал. Когда он просыпался, его губы складывались в высокомерную и злую усмешку, замораживающую ее сердце, а спящий он выглядел, как человек добрый и сострадательный — он не был ни высокомерным аристократом, ни грубым солдатом.

Анне-Лиз наклонилась над ним, ее длинные черные волосы упали ему на грудь, и поцеловала его нежно. Его веки дрогнули:

— Ты хорошо спала?

Она засмеялась:

— Вообще не спала, думаю, благодаря тебе. Ты мужчина неукротимой энергии.

Он запустил руки в ее волосы и притянул ее к себе:

— Меня вдохновили твои ангельские чары, поцелуй меня, чтобы я знал, что ты не сон.

Счастливая, она поцеловала его, но ее веселость постепенно сменилась желанием. Она подняла голову, ее щеки были розовыми, как утренняя заря: