* * *

В августе 1553 года, в устье Двины бросил якорь груженный товарами английский корабль. С тех пор считается, что его капитан Роберт Чанслер был первым англичанином, прибывшим в Россию с целью установления торговых связей.

Моряки под его командой повидали немало заморских стран, трудно их было удивить, однако Великое Московское княжество все же поразило воображение довольно своеобразным укладом народной жизни, где, наряду с обилием любострастия, другой утехой оказывалось столь же щедрое воздаяние Бахусу. Но и англичане, в свою очередь, могли бы также поведать о многом, что вызвало бы у русских недоумение. О том, например, как церковные и светские суды к западу от российских границ вели свой безжалостный розыск лиц, подозреваемых не только в государственной измене, но и в более тяжком по тем временам преступлении — пособничестве Сатане.

При истолковании мотивов такого вероотступничества теологи и судьи были едины как ни в чем другом. В тогдашних государствах Западной Европы решение заключить тайный договор с дьяволом власти признавали закономерно вытекавшим из греховной природы человека, якобы склонного к хитроумному обману своим внешне добродетельным поведением. Отходом от пути истинного считались также проявления колдовства, чародейства, богохульства и внебрачного сожительства. В этом могли обвинить, не взирая на знатность происхождения, любого гражданина, посмевшего отрицать всемогущество Господа Бога и, пусть даже в мыслях своих, обращавшегося за помощью к Владыке Тьмы.

По отношению к преступникам совести, уличить которых в смертном грехе оказывалось весьма трудно, применялись особые методы следствия. Судебные заседания по таким делам проходили всегда тайно. Обвиняемый должен был опровергать слухи, домыслы и наговоры в условиях отсутствия даже видимости адвокатской защиты. Имена свидетелей или доносчиков скрывались, хотя, по их желанию, могли устраиваться очные ставки. Для дачи показаний зачастую вызывались дети моложе десяти лет, уголовные преступники, а также уличенные ранее в лжесвидетельстве и отлученные от церкви. Пытки применялись повсеместно, без ограничений по тяжести и продолжительности. Если обвиняемый умирал под пыткой, то усматривали в этом проказу дьявола. После пыток заключенный должен был добровольно повторить свое признание вины. В любом случае, человека пытали, пока тот не признавался или не испускал дух, а самые невыносимые истязания предназначались для того, чтобы вынудить жертву назвать имена сообщников, которые, по необходимости, подсказывались судьями.

Поставив на одну доску колдовство, чародейство, богохульство и блуд без покаяния, инквизиторы выдумывали самые нелепые объяснения. Почему колдунья не может совершить побег из тюрьмы? Дьявол, мол, завладевает ее душой и не хочет спасти путем отречения от него. Почему жена проводит всю ночь рядом с супругом и одновременно присутствует далеко от дома на ночном шабаше, завершающемся свальным грехом? Ведьма-де околдовывает мужа, и тот принимает подушку за свою жену. И никто из садистов-параноиков от Инквизиции, блудодействовавших на страданиях людей, не сомневался, что с помощью пытки можно заставить жертву с воспаленным воображением наплести все, что требовали палачи. Скажем, о подробностях телесного соития с самим дьяволом.

К середине XVI века европейские теологи уже разработали и обосновали заимствованные у византийских богословов положения о половых извращениях во время шабаша. Согласно их выводам, человек мог совокупляться с демонами, а женщина была способна забеременеть с помощью суккуба (дьявола в женском обличье). В ходу оставался и постулат ведущего теолога, монаха-доминиканца Фомы Аквинского (1227-1274): «В связи с тем, что демон способен украсть семя невинного юноши во время ночной поллюции и влить его в чрево женщины, она может забеременеть. Отцом же будет не дьявол, а мужчина, чье семя оплодотворило ее, причем он при этом потеряет невинность. Таким образом нет никакого чуда: мужчина может быть девственником и отцом одновременно». Не удивительно поэтому, что сексуальные отношения с дьяволом, расписанные обвиняемыми под пыткой, служили почти обязательным пунктом обвинений даже на процессах, где ничего не говорилось о шабаше.

Допрос с пристрастием следовал сразу же за арестом подозреваемого, дабы дьявол не смог подготовить своего слугу. Пыточная камера окрапливалась священными травами. Показания, полученные от других ведьм под пыткой, принимались за достаточное доказательство. Если же обвиняемый признавался в своем участии на шабаше, этого вполне хватало осудить и его, и всех, кого он там якобы видел. Вот только не каждая ведьма или колдун участвовали в групповых оргиях черных месс: некоторых приходилось обвинять в индивидуальных сношениях с дьяволом. Поскольку же сатану и его приспешников вызвать на суд не представлялось возможным, единственным свидетелем считался сам обвиняемый.

Но кто легко признается в совершении преступления, влекущего за собой смертную казнь? Посему всех без исключения надо было пытать, чтобы вырвать признание. Если кто-то признавался сразу после ареста, считалось, будто это сделано нарочно с целью избежать пытки. По тогдашним светским и церковным законам, человек не мог быть осужден на смертную казнь иначе, чем на основании собственного признания. Следователи же полагали бесчестьем для себя и чуть ли не попустительством греху оправдать хотя бы одну жертву, чей ум уже помутился, подавленный непрерывным издевательством.

Как только обвиняемый признавал себя виновным, тут же составлялись заключение суда и специальное сообщение для публики, куда включалось признание, написанное от первого лица, якобы словами преступника. Такой процедуре нужно было следовать, даже когда обвиняемый уклончиво отвечал на допросах. Накануне вынесения смертного приговора, от которого формально церковные суды всегда старались отгородиться, жертва должна была подписать заявление о полном признании вины. Подобная изворотливость метода признавалась властями единственно возможной и самой правильной, а любые попытки протестовать против пыток, совершаемых на основании подозрений, оставлялись без внимания. И никакая высшая инстанция власти не спасала обреченного от смертной казни.

В ту пору свою неутомимость в изгнании дьявола демонстрировали церковные и светские суды всех европейских стран. Некоторые уточнения, правда, нужно сделать лишь по поводу судебной практики в Англии. В 1563 году на сессии парламента Синод англиканской церкви предложил ввести болезненные, суровые наказания, включая смертную казнь, для ведьм, чародеев, волшебников, колдунов и им подобных. Однако главным инициатором, судя по всему, выступил Тайный совет, преследовавший при этом сугубо политические цели: опасность для государства усматривалась не в нанесении вреда скоту или здоровью людей, а в угрозе, которую несли с собой политические прогнозы относительно того, как долго суждено было жить королеве Елизавете (предсказания об ее смерти привести могли к дестабилизации положения в обществе). Закон 1563 года против ведьм потому и обрушился прежде всего на жителей юго-восточных районов Англии, особенно приверженных кальвинистскому влиянию и психологически подготовленных для участия в массовой погоне за дьяволом. Впрочем, наказание смертью предусматривалось законом лишь за убийство, совершенное посредством чародейства, а за тоже, но не приведшее к гибели, полагался лишь год временного заключения.

Надо действительно отдать должное прародительнице парламентской демократии: в отличие от континента, на острове особо не оспаривали необходимость пытки, но и не следовали строго общеевропейским стандартам. Англичане в судебных мантиях и париках склонны были признавать за пыткой даже добрые намерения, однако не в любом случае, а лишь на основании полученных ранее неопровержимых свидетельств и когда обвиняемый всячески пытался уйти от ответственности. Согласно обычному праву, использование пыток запрещалось, однако обвиненного могли казнить за колдовство и без признания, для чего достаточным доказательством вины служило обнаруженное на теле заключенного клеймо дьявола.

Кстати, ввиду отсутствия в Англии такого института как Инквизиция, требовавшей постоянного доносительства и пополнения армии подозреваемых, не отмечалось там и маниакальной страсти к выявлению сообщников. Чуть ли не единственным видом пытки было прокалывание тела заключенного длинными булавками и лишение сна. Чаще же всего для ускорения признания применялась длительная ходьба с лишением сна — безотказный, как правило, способ и не оставляющий следов серьезных телесных повреждений.

Еще одна любопытная деталь: расходы на судебное разбирательство и проведение пыток должны были нести обвиняемые или их родственники. Здесь уже Англия не составляла исключение, ибо повсюду в Европе охота на ведьм являлась рентабельным предприятием, а собственность жертв распределялась между чиновниками, судьями, священниками, палачами, охранникам, рабочими-строителями эшафотов и крестьянами-поставщиками дров для сожжения еретиков, прорицателей и чародеев.

Действительно, своеобразный народ англичане. Чего-чего, но этого у них не отнять. Впрочем, как сказал один из их поэтов, «In natures sense all nations are the same[2]».

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВЕРСИИ

НИКОЛАЙ КАРАМЗИН

Предания веков

(фрагмент)

Выслушав бумагу о преступлениях Адашева и Сильвестра, некоторые из судей объявили, что сии злодеи уличены и достойны казни; другие, потупив глаза, безмолвствовали. Тут старец, митрополит Макарий, близостью смерти и саном первосвятительства утверждаемый в обязанности говорить истину, сказал царю, что надобно призвать и выслушать судимых. Все добросовестные вельможи согласились с сим мнением, но сонм губителей, по выражению Курбского, возопил против оного, доказывая, что люди, осуждаемые чувством государя велемудрого, милостивого, не могут представить никакого законного оправдания; что их присутствие и козни опасны; что спокойствие царя и отечества требует немедленного решения в сем важном деле. И так решили, что обвиняемые виновны. Надлежало только определить казнь, и государь, еще желая иметь вид милосердия, умерил оную: послали Сильвестра на дикий остров Белого моря, в уединенную обитель Соловецкую, и велели Адашеву жить в новопокоренном Феллине, коего взятию он способствовал тогда своим умом и распоряжениями. Но твердость и спокойствие сего мужа досаждали злобным гонителям: его заключили в Дерпте, где он через два месяца умер горячкою, к радости своих неприятелей, которые сказали царю, что обличенный изменник отравил себя ядом. Муж, незабвенный в нашей истории, краса века и человечества, по вероятному сказанию его друзей ибо сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелью царя и погиб с нею Феномен удивительный в тогдашних обстоятельствах России, изъясняемый единственно неизмеримою силою искреннего благо- любия, коего божественное вдохновение озаряет ум, естественный в самой тьме невежества, и вернее науки, вернее ученой мудрости руководствует людей к великому. Обязанный милости Иоанновой некоторым избытком, Адашев знал одну роскошь благодеяния: питал нищих, держал в своем доме десять прокаженных и собственными руками обмывал их, усердно исполняя долг христианина и всегда помятуя бедность человечества.

Отселе начало злу и таким образом. Уже не было двух главных действователей благословенного Иоаннова царствования, но друзья их, мысли и правила оставались: надлежало, истребив Адашева, истребить и дух его, опасный для клеветников добродетели, противный самому государю в сих новых обстоятельствах. Требовали клятвы от всех бояр и знатных людей не держаться стороны удаленных, наказанных изменников и быть верными государю. Присягнули, одни с радостью, другие с печалию, угадывая следствия, которые и открылись немедленно. Все, что прежде считалось достоинством и способом угождать царю, сделалось предосудительно, напоминая Адашева и Сильвестра. Говорили Иоанну: «Всегда ли плакать тебе о супруге? Найдешь другую, равно прелестную, но можешь неумеренностью в скорби повредить своему здравию бесценному. Бог и народ требуют, чтобы ты в земной горести искал и земного утешения». Иоанн искренно любил супругу, но имел легкость во нраве, несогласную с глубоким впечатлением горести. Он без гнева внимал утешителям и чрез восемь дней по кончине Анастасии митрополит, святители, бояре торжественно предложили ему искать невесты: законы пристойности были тогда не строги. Раздав по церквам и для бедных несколько тысяч рублей в память усопшей, послав богатую милостыню в Иерусалим, в Грецию, государь 18 августа объявил, что намерен жениться на сестре короля польского.

С сего времени умолк плач во дворце. Начали забавлять царя, сперва беседою приятною, шутками, а скоро и светлыми пирами; напоминали друг другу, что вино радует сердце; смеялись над старым обычаем умеренности; называли постничество лицемерием. Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностью. Еще многие бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях; сидели за светлою трапезою с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали; их осмеивали, унижали, лили им вино на голову. Между новыми любимцами государевыми отличались боярин Алексей Басманов, сын его кравчий Федор, князь Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов-Бельский, готовые на все для удовлетворения своему честолюбию. Прежде они под личиною благонравия терялись в толпе обыкновенных царедворцев, но тогда выступали вперед и, по симпатии зла, вкрались в душу Иоанна, приятные ему какою-то легкостью ума, искусственною веселостью, хвастливым усердием исполнять, предугадать его волю как божественную, без всякого соображения с иными правилами, которые обуздают и благих царей и благих слуг царских, первых в их желаниях, вторых в исполнении оных. Старые друзья Иоанновы изъявляли любовь к государю и к добродетели; новые — только к государю, и казались тем любезнее. Они сговорились с двумя или с тремя монахами, заслужившими доверенность Иоаннову, людьми хитрыми, лукавыми, коим надлежало снисходительным учением ободрять робкую совесть царя и своим присутствием как бы оправдывать бесчиние шумных пиров его. Курбский в особенности именует здесь чудовского архимандрита Левкия, главного угодника придворного. Порок ведет к пороку: женолюбивый Иоанн, разгорячаемый вином, забыл целомудрие и, в ожидании новой супруги для вечной, единственной любви, искал временных предметов в удовлетворении грубым вожделениям чувственным. Мнимая, прозрачная завеса тайны не скрывает слабостей венценосца: люди с изумлением спрашивали друг друга, каким гибельным наитием государь, дотоле пример воздержания и чистоты душевной, мог унизиться до распутства?