Екатерина взяла прошение Разумовского и размашисто начертала на нем свой приговор. Еще раз задумалась: «Разумовский будет доволен, угожу и Панину с Фонвизиным, и Елагину, и Сумарокову. И гвардия не взропщет. Вот только Гришеньке, Гришеньке будет досада. Но на то и справедливость».
Довольная своим решением, Екатерина принялась за другие дела. Румянцеву было твердо предписано вынудить у неприятеля силою оружия то, что доселе не могли переговорами достигнуть, и для того с армиею или частью ее, перешед Дунай, атаковать визиря и главную его армию. Весна уж, чего тянуть долее. Восемьсот лет воинство русское не бывало в тех краях, куда теперь по мановению ее десницы двинет полки Румянцев. «Вот тебе и Ольга, Княжнин! Ты, сударь, спутал! Я и за Олега, и за Святослава тружусь». В радостном предвкушении села писать Вольтеру и не удержалась от похвальбы: «Вашему любезному Мустафе придется опять быть отлично поколоченным после переговоров, разрыва двух конгрессов и перемирия, продолжавшихся почти целый год. Этот почтенный господин, по-моему, вовсе не умеет пользоваться обстоятельствами. Нет сомнения, что вы увидите окончание этой войны. Надеясь, что переход через Дунай будет способствовать этому двояким образом: он вас обрадует и сделает султана сговорчивее».
Она перечла написанное, заметила, что строки касательно адресата и султана по сути написаны о самой себе. О том, как она умеет пользоваться обстоятельствами, как удаются ей двоякие решения, одних радующие, других делающие сговорчивее. Исправлять не стала. Зачем? Ведь письмо написано верно, двояким образом.
ПЯТЫЙ ДЕНЬ
РАЗБИРАТЕЛЬСТВА
XIX ВЕК
ПОКАЗАНИЯ
СВИДЕТЕЛЕЙ И ЭКСПЕРТОВ.
Эти московские и все столбовые сановники окружены женами, дочерями, внучками, нарядно одетыми, сидящими в раззолоченных будуарах. Перед ними курится фимиам, пляшут бедные рабы и разносят конфеты посетителям. Здесь везде французская одежда, повсюду молодые питомцы французских девчонок и аббатов; и за всем тем они воспитаны большею частию худо, в рабском подражании, занятые одной наружностью, не имея даже приятных манер, столь свойственных французской гостиной. Когда московская барыня осмотрит вас с головы до ног, измучит своими поцелуями, наговорит вам тысячи уверений в вечной дружбе, без церемонии расхвалит вас, спросит о цене вашего платья, перечтет все ордена на своих соседях — за тем от нее больше ничего не ожидайте. Едва ли она имеет какое-нибудь понятие выше этой болтовни, за исключением похвал французским ювилирам на счет русских бриллиантщиков...
Образование нашего века очень заметно выражается в различии молодого Московского поколения и их матерей. Последние плохо знают иностранные языки, но почти всегда кокетки...
Подчинение в высшей степени господствует в Москве. Здесь собственно нет того, что называют джентельменом; каждый измеряет достоинство мерой царской милости. Поэтому старые идиоты и женщины, выжившие из ума, всемогущи, это естественно, имея на себе более лент и чинов, чем люди молодые. Что касается до молодых людей светского тона, их очень мало, потому что большая часть гоняется за счастием при Петербургском дворе или служит в армии. Место их заступила толпа молокососов напудренных, напомаженных, одетых по последней моде, с французскими гувернерами, посвящающими их в тайны светского общества. Помилуй, господи, глупость этого юного поколения и меня в кругу его, как лягушку на камне...
Да, я знаю хорошо роскошь Москвы и цивилизацию Петербурга. Но разве вы никогда не видели деревенскую, грубую, невежественную девушку двенадцати лет с парижской шляпой на голове? В таком виде представляется мне это императорское правительство. В несколько столетий, нет сомнений, Россия войдет в общую систему Европейских народов; время должно разорвать обручи, которые связывают дерево, прежде чем оно окрепнет и утвердится на своем собственном корню; слишком поспешные меры лишили бы его последней жизни; то же можно сказать о Русской политической свободе и цивилизации. Впрочем, это не мое дело...
По мнению большинства, порок и добродетель здесь служат синонимами милости или немилости. Личный характер заменяется службой;уважение определяется придворным календарем, но не оценкой заслуг. Если б мне нужно было знать добродетели Русского куртизана, мне стоит только взглянуть на его мундир, счесть эти четыре главные и неопровержимые добродетели, т.е. красную Александровскую ленту, голубую Андреевскую, орден св.Георгия, св.Владимира. Неусыпное соискание милости, истекающей от лучезарного трона, приближает каждого чиновника к принятию императорского знака, на чем бы он ни положил свой оттиск — на осле или змее.
Вследствие всего этого на самых манерах лежит соответственная печать; люди вообще алчны до приобретений дармовых, тем более Московские дворяне, блеск которых уменьшается по мере расстояния от Петербурга и императорского двора.
Были случаи, когда, среди умственного мрака и разбуженной бедствиями человеческой ненависти вдруг блеснет луч милосердия и осветит незлобивую русскую душу, но были единичные случаи. Большинство же, ожесточенное разорением и насилием от врага, относилось к нему без всякой пощады. В редких деревнях, гласит белорусское Предание о 1812-м годе, жители не делали своих расправ над французами. Тот только не убивал, кто Бога боялся. Банды крестьян, вооруженных топорами, вилами, ножами, охотничьими ружьями и, вообще, чем ни попало, выслеживали замерзающих французов, захватывали их и приводили в свои селения. Причем не боявшиеся Бога не только убивали, но и бесчеловечно мучили своих пленных. Даже баб и ребятишек охватывал прилив необузданной ненависти, и они жестоко издевались над несчастными, отданными им на потеху. Порою женщины проявляли какую- то особенную кровожадность. Бывало, рассказывал впоследствии один старик-крестьянин, наткнемся мы, парни, на одного, возьмем и приведем в деревню. Так бабы купят его у нас за пятак, сами хотят убить... Одна пырнет ножом, другая колотит кочергой, опять другая тычет веретеном.
Иногда ненависть к французам доводила человека до исступления прямо патологического свойства, и он, видимо, готов был смотреть на свой зверский поступок как на богоугодное деяние. Например, генерал Левенштерн видел, как один часовых дел мастер, осенив себя трижды крестным знамением, схватил большой кухонный нож, бросился на улицу и убил пять или шесть французов. Мастер совершил этот патриотический подвиг на глазах упомянутого генерала и притом так быстро, что он не успел ему помешать. После убийства часовщик снова перекрестился, а затем спокойно вытер и убрал нож. Так туземный народ помогал туземной жительнице — столь же беспощадной к пришельцам — русской зиме. Очевидно, при высшей степени темном, патриархальном мировоззрении русского народа, при сохранении им примитивных привычек и чувств борьба его и с внешним врагом неизбежно приобретала типические черты пугачевщины, черты всякого стихийного, хотя и не бессмысленного, народного движения с его варварством и злодеяниями... Подобно взбушевавшейся волне, эта поднявшаяся война оставила в психике русского крестьянства чувство жгучей обиды.
Те казаки, над которыми при наступлении посмеивались наши солдаты, на которых когда-то, не считая их числа, весело ходили они в атаку, эти самые казаки теперь стали не только что предметом уважения, но и предметом ужаса всей армии, и число их при содействии придорожных жителей значительно увеличилось. Почти все придорожные крестьяне в надежде на добычу вооружились пиками — этим национальным русским оружием, или же просто кольями с железными остриями на конце. Верхом на маленьких лошадках, в бараньих шубах и черных барашковых шапках,они следовали вдоль колонны и немедленно на нее бросались, как только замечали, что встреченная теснина задерживала войска... В сущности, эти импровизированные, жаждавшие грабежа отряды не представляли ничего опасного, так как малейшее сопротивление останавливало их и обращало в бегство и целью их была не борьба, а только добыча трофеев. Но ужас, производимый их появлением, был таков, что при первом крике: «Казаки!», перелетавшем из уст в уста вдоль всей колонны и с быстротою молнии достигавшем ее головы, все ускоряли свой марш, не справляясь,есть ли в самом деле какая-либо опасность...
Из Москвы с императором, гвардией, армией и учреждениями двигалось и казначейство. Остается сожалеть, что не все суммы полевого казначейства были разданы армии, что предотвратило бы расхищение фургонов, наполненных по преимуществу кожаными мешочками с золотом. Впоследствии, когда казаки напали на эти фургоны, то было замечено: наши обозные грабили их вместе с казаками и, нагрузившись, убегали с этими мешками в руках или на спине.
Русские различно толкуют о своем полководце и своем Императоре. Мы же, как враги, можем судить о наших врагах лишь по их действиям. Каковы бы ни были их слова, но они согласовывались с поступками. Товарищи, воздадим им должное! Они все принесли в жертву без колебаний, без поздних сожалений. Впоследствии они ничего не потребовали в оплату даже посреди вражеской столицы, которой они не тронули! Их доброе имя сохранилось во всем величии и чистоте, они познали истинную славу.Когда во все слои их общества проникнет цивилизация, этот великий народ создаст великую эпоху и овладеет скипетром славы, которому должно быть суждено переходить от одной нации к другой!
Аракчеев был не только жесток, но не раз проявлял признаки зверства. Он вырывал усы у солдат и на первом же разводе при императоре Павле откусил у солдата ухо. В определении наказаний он не знал меры. Сотня палок за несоблюдение какой- нибудь мелочи в строю или казарме, прогнание десяток раз сквозь тысячу шпицрутенов — было обычными мерами наказания. По отношению к офицерам грубость Аракчеева доходила до пощечин в строю. Даже император Павел удивился жестокости и грубости своего любимца...
По требованию Аракчеева, вотчинный голова во всякой деревне должен был иметь верных людей для тайного наблюдения за поведением крестьян. Граф всячески поощрял доносы, причем его рескрипты бывали милостивы к доносчикам и разъясняли им богоугодность их дела. Как и во всем, граф был точен и в системе наказаний, по которым велись особые журналы. Кроме того, у каждого из дворовых была в кармане особая винная книжка, в которую заносились всякие малейшие упущения.
Брань и личное воздействие Аракчеева были лишь самыми незначительными, пустыми наказаниями. Он часто прибегал к ссылке крестьян на целые недели на кирпичные заводы, на женщин и девушек надевал самую грубую одежду, на шею рогатку и в таком виде заставлял их молиться в соборе перед народом...
В графском арсенале всегда стояли кадки с рассолом, в котором мокли розги, палки. Для наказания дворовых у него была такая градация. За первую вину он наказывал дворовых на конюшне. За вторую отправлял в Преображенский полк, где виновного наказывали особыми толстыми "аракчеевскими” палками. За третью вину наказание производилось пред кабинетом графа особенными специалистами: это было самое ужасное истязание... За физическим наказанием следовало нравственное. Наказанный писал графу письмо, в котором "презренный преступник" выражал сокрушение о своей вине и давал обещание, как "презренный и верноподданный раб", исправиться.
При всей своей жестокости Аракчеев проявлял склонность к сентиментальности: любил слушать пение соловьев и в заботах о них в 1817 году был издан приказ графа повесить в его вотчине всех кошек.
Народ принял эту меру (образование военных поселений, чтобы дать войскам оседлость и присоединить к ним семейства) со страхом и трепетом, просил избавить его от зачисления в военные поселяне, и когда просьба не была уважена, то пытался оказать сопротивление, но, испытав за то жестокое наказание, онемел.
"Блуд на Руси (Устами народа) — 1997" отзывы
Отзывы читателей о книге "Блуд на Руси (Устами народа) — 1997". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Блуд на Руси (Устами народа) — 1997" друзьям в соцсетях.