Так, например, по данным центрального статистического комитета, к 1 августа 1889 года в России числилось 1210 домов терпимости с 7840 женщинами, одиночек — всего 9768. Эти цифры ничтожны по сравнению с действительностью. За тот же год, по данным медицинского департамента, число домов терпимости и свиданий равнялось почти 2500, а число явно-проституировавших было свыше 30000. Но и это число значительно меньше действительного, тем более, что многие лица, дабы ускользнуть из-под надзора полиции,укрывались за другими профессиями. Например, в Петербурге в 1894 году медико-полицейскому комитету было известно 365 квартирных хозяек, специально промышлявших развратом своих квартиранток, живших в таких же условиях, как в домах терпимости.

В России практически не было такого города, относительно которого не поступали бы сведения о значительно развитой тайной проституции. Неорганизованная проституция возникала и вне городов в селах и деревнях, особенно там, где строились фабрики, расквартировывались воинские части, проводились железные дороги. Наибольшего развития разврат достигался на приисках, рыбных промыслах, табачных плантациях, где мужчины и женщины не только работали, но и спали в общих помещениях.

Наряду с публичными домами, существовали так называемые тайные притоны и дома свиданий. Под тайными притонами подразумевались квартиры, открываемые по разрешению полиции, содержательницы которых, по требованию посетителей, доставляли поднадзорных проституток, живших на частных квартирах или у них же. В домах свиданий содержательницы, с разрешения полиции, допускали мужчин с приходившими с ними женщинами, которые не известны ни содержательнице, ни комитету. В некоторых городах подконтрольные проститутки, смотря по характеру надзора, подразделялись на явных и секретных. У первых отбирали документы и им выдавали установленные свидетельства (желтый билет), по которому они проживали. Вторые были подчинены секретному надзору, их профессия оставалась тайной для самых близких им лиц. В Петербурге среди таких секретных проституток имелись преподавательницы, продавщицы магазинов, девушки из благородных семей, учащиеся.

По данным комиссии надзора за бродячими женщинами, учрежденной при Министерстве внутренних дел в 1847 году, в общей массе женщин легкого поведения, хотя случайно, но очень нередко попадались живущие на местах кухарки, няньки, прачки и вообще служанки, а равно работницы с фабрик, которые в свободное время, подобно бродячим женщинам, отправляются в кабаки, харчевни и т.п., где пируют с солдатами и простолюдинами и потом с ними же предаются разврату в разных местах. Из числа этих женщин много оказывалось зараженных сифилисом и между ними случалось находить больных сифилисом кормилиц, нанятых для грудных младенцев в благородных семействах. Точно также комиссия не раз встречала зараженных, но еще невинных молодых девушек (от 9 до 14 лет), которые получали болезнь безвинно, живя с больными женщинами, или же позволяя себе непростительные близкие к проституции, шалости с мужчинами.

Гражданский губернатор Москвы Капнист разделял всех проживающих в городе развратных женщин на три разряда. 1) Публичные женщины, живущие в хороших квартирах и не принимающие к себе людей низшего класса. 2) Живущие в неопрятных и тесных квартирах, у так называемых содержательниц, и ведущие жизнь разгульную, пьяную и принимающие к себе без разбора всякого состояния людей. 3) Самые развратные, которые проводят время в кабаках, пивных лавочках, харчевнях и распутничают с фабричными, ремесленниками, солдатами и разного рода людьми низшего класса. Для этих двух последних разрядов существовали в Москве, в разных частях города, особые притоны под названием баньки и дома, называемые сборные, наполненные исключительно праздношатающимися, которые сходятся в тех домах только на ночь, каждый в нанимаемый им угол. Многие из сих распутных женщин не имели, особенно летом, постоянного жилища, распутствовали по ночам в городе, в садах, оврагах или окрестных рощах города, а на зиму расходились по окрестным селениям и даже внутрь губернии. К этой категории должно присоединяли еще солдаток, большей частью развратных и праздных, проживавших в Москве по билетам и существовавших единственно промыслом разврата.

Главным местом сборища московских проституток служили преимущественно сады, бульвары, кабаки и трактиры. Поздним вечером они промышляли в Александровском саду близ Кремлевской стены и на Сретенском бульваре. Разврат под открытым небом в Москве совершался во всяком месте, где только предоставлялась возможность. Неподалеку от заставы, по дороге на Ваганьковское кладбище можно было встретить толпы бродячих проституток в поисках добычи. Практически все московские трактиры являлись местом, где проститутки отыскивали себе клиентов. Самым же гнусным тайным притоном, считался подвальный этаж гостиницы — трактира «Крым», выходившей на Драчевку, Трубную площадь и Цветной бульвар. Главная резиденция воров, бродяг и блядей в народе слыла под названием «Ад», редко какой посетитель там не был обыгран в карты, ограблен или просто избит. Проституток высшего разряда можно было найти через сводней или даже некоторых доверенных лихачей-извозчиков.

В свое время, под влиянием учения доктора Ламброзо о типе преступной личности, психиатры и судебные медики пытались исследовать контингент продажных женщин и вывести патологические отклонения в строении их тела. Наиболее часто ими были подмечены продолговатые уши, вздернутый нос и другие внешние отметины прирожденной проститутки. Однако вскоре затею бросили, так как среди сотен проституток попадались нередко личности с довольно интеллигентным, осмысленным лицом, без всяких признаков вырождения: проституция для многих оказывалась просто подсобным промыслом, прекрасно уживавшимся с честным трудом.

Из обследований публичных домов чиновниками Врачебно-полицейского комитета явствовало, что чтение книг проститутками представлялось довольно редким явлением: читали больше всего отчаянные любовные романы, доставлявшиеся постоянными клиентами заведения. Немногие, которые интересовались книгой, искали именно увлекательное, фантастическое чтиво, полное отвлечений от реального мира, грез, благородного рыцарства, романтических приключений. Нравственно-религиозная литература не привлекала, ибо будила горькие переживания о собственной греховности и мерзости окружающей обстановки. По душе больше был возвышающий обман бульварных романов.

Среди проституток-одиночек можно было найти и женщин, направляемых на тайный промысел своими мужьями и сожителями. Такое побочное ремесло служило для пополнения ограниченного домашнего бюджета и отнюдь не исключало вполне мирного и любовного сожительства супругов. Обычно главным застрельщиком был муж. Он отыскивал подходящий объект интереса, заводил с ним знакомство, приводил домой в гости и представлял жене. Падение, конечно, происходило не сразу, а после настойчивого ухаживания и заканчивалось обычно покупкой драгоценностей или оплатой по счету, о котором не должен знать муж. Иногда, в самый пикантный момент мог появиться разгневанный и оскорбленный супруг с требованием приличной суммы за бесчестие.

Приемы подобного мошенничества были весьма разнообразны. Сутенерами иногда выступали даже отцы, матери и братья, а жертвами несовершеннолетние, которых заставляли разыгрывать пантомим любви со случайными знакомыми и встречными дядями. К паразитам, живущим продажей родного детского тела, примыкали и разного рода тети, избравшие сей выгодный промысел своей специальностью. Обычно такие тети сначала подыскивали для себя контингент клиентов, охочих полакомиться детской свежинкой, а затем приводили своих племянниц к этим эротоманам домой — естественно, за очень приличную плату. Чаще же всего подобные клиенты заезжали сами на квартиру к тетеньке. Эти малолетки, как правило, — по большей части сироты или дети бедняков, добровольно отданные для промысла. Если за несколько лет подобного промысла ребенок не захиревал, то вскоре пополнял разряд бланковых и билетных проституток, а на место девочки-подростка докторша находила для себя новую малолетнюю воспитанницу.

По закону проституция в России была запрещена при Николае I. Государственный Совет в 1868 году высказался в том плане, что законодательство, признавая обращенное в ремесло непотребство действием противозаконным, нс может входить, без явного себе противоречия, в какие-либо соображения о порядке и способах его организации. Фактически же проституция не только продолжала существовать, но и регламентировалась согласно многочисленным правилам и положениям, утвержденным в административном порядке, а организация надзора, в громадном большинстве случаев, была явно не удовлетворительной. Одновременно специалисты горячо спорили о преимуществе системы домов терпимости и системы проституток-одиночек.

Многие эксперты видели основную причину проституции во врожденной порочности, как следствии вырождения. В доказательство приводили результаты антропометрических и биологических исследований проституток, показавшие, что их череп меньше, чем у сельских работниц и еще меньше, чем у женщин занимающихся умственным трудом. В то же время, лицевые размеры у них больше, чем у женщин других категорий, а преобладание таких размеров над головными указывает на меньшее совершенство типа (помимо найденных в них многих иных признаков вырождения).

Обнаружена также и такая характерная черта женщин, занимающихся проституцией; восприятие ими своего тела как некоей изолированной от их личности данности, которой можно манипулировать и распоряжаться по собственному усмотрению. Отсюда, отсутствие у них страха перед венерическими заболеваниями, пренебржение довольно высокой вероятностью подвергнуться жестоким и унизительным издевательствам. Передавая свое тело из рук в руки, они тем не менее могут искренне любить какого-то одного мужчину, то есть в том смысле, что бесплатно никому больше не отдаваться. Некоторые из них даже обижаться могут, когда их называют шлюхой. Они как бы делят свою сексуальную жизнь на две самостоятельные части, на одну из которых никакие нравственные понятия не распространяются: здесь их чувства словно парализованы, а совершаемое ими сексуальное обслуживание клиентов происходит автоматически.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВЕРСИИ.

ИВАН БУНИН.

Грамматика любви.

Некто Ивлев ехал однажды в начале июня в дальний край своего уезда.

Тарантас с кривым пыльным верхом дал ему шурин, в имении которого он проводил лето. Тройку лошадей, мелких, но справных, с густыми сбитыми гривами, нанял он на деревне, у богатого мужичка. Правил ими сын этого мужичка, малый лет восемнадцати, тупой, хозяйственный. Он все о чем-то недовольно думал, был как будто в чем-то обижен, не понимал шуток. И, убедившись, что с ним не разговоришься, Ивлев отдался той спокойной и бесцельной наблюдательности, которая так идет к ладу копыт и громыханию бубенчиков.

Ехать сначала было приятно: теплый, тусклый день, хорошо накатанная дорога, в полях множество цветов и жаворонков; с хлебов, с невысоких сизых ржей, простиравшихся насколько глаз хватит, дул сладкий ветерок, нес по их косякам цветочную пыль, местами дымил ею, и вдали от нее было даже туманно. Малый, в новом картузе и неуклюжем люстриновом пиджаке, сидел прямо; то, что лошади были всецело вверены ему и что он был наряжен, делало его особенно серьезным. А лошади кашляли и не спеша бежали, валек левой пристяжки порою скреб по колесу, порою натягивался, и все время мелькала под ним белой сталью стертая подкова.

— К графу будем заезжать? — спросил малый, не оборачиваясь, когда впереди показалась деревня, замыкая горизонт своими лозинами и садом.

— А зачем? — сказал Ивлев.

Малый помолчал и, обив кнутом прилипшего к лошади крупного овода, сумрачно ответил:

— Да чай пить...

— Не чай у тебя в голове, — сказал Ивлев. — Все лошадей жалеешь.

— Лошадь езды не боится, она корму боится, — ответил малый наставительно.

Ивлев поглядел кругом: погода поскучнела, со всех сторон натянуло линючих туч и уже накрапывало — эти скромные деньки всегда оканчиваются окладными дождями... Старик, пахавший возле деревни, сказал, что дома одна молодая графиня, но все-таки заехали. Малый натянул на плечи армяк и, довольный тем, что лошади отдыхают, спокойно мок под дождем на козлах тарантаса, остановившегося среди грязного двора, возле каменного корыта, вросшего в землю, истыканную копытами скота. Он оглядывал свои сапоги, поправлял кнутовищем шлею на кореннике, а Ивлев сидел в темнеющей от дождя гостиной, болтал с графиней и ждал чая; уже пахло горящей лучиной, густо плыл мимо открытых окон зеленый дым самовара, который босая дева набивала на крыльце пуками ярко пылающих кумачным огнем щепок, обливая их керосином. Графиня была в широком розовом капоте, с открытой напудренной грудью; она курила, глубоко затягиваясь, часто поправляла волосы, до плечей обнажая свои тугие и круглые руки; затягиваясь и смеясь, она все сводила разговор на любовь и между прочим рассказывала про своего близкого соседа, помещика Хвощинского, который, как знал Ивлев еще с детства, всю жизнь был помешан на любви к своей горничной Лушке, умершей! в ранней молодости. «Ах, эта легендарная Лушка! — заметил Ивлев шутливо, слегка конфузясь своего признания». — От того, что этот чудак обоготворил се, всю жизнь посвятил сумасшедшим мечтам о ней, я в молодости был почти влюблен в нее, воображал, думая о ней, бог знает что, хотя она, говорят, совсем не хороша была собой». — Да? — «сказала графиня, не слушая. — Он умер нынешней зимой. И Писарев, единственный, кого он иногда допускал к себе по старой дружбе, утверждает, что во всем остальном он нисколько не был помешан, и я вполне верю этому просто он был не теперешним чета...» Наконец, босая девка с необыкновенной осторожностью подала на старом серебряном подносе стакан крепкого сивого чая из прудовки и корзиночку с печеньем, засиженным мухами.