Конечно, мне приходилось слышать о таких вещах.Мои товарищи рассказывали много анекдотов на эту тему. Я даже знал название французской кошечки, но никогда нс представлял себе, что это случится со мной в жизни. Руки женщины не давали мне времени на изумление. Она впилась в кожу под волосами, ее тело поднималось все выше и выше, руки разжались, приблизились к моему лицу, поглотили его в крепком объятии, а когда я сделал движение губами, чтобы захватить глоток воздуха, острый, нежный запах и обильный аромат опьянил меня. Мои руки в судорожном объятии сжали мальчишеский торс. А язык утонул в поцелуе бесконечно сладостном, заставляющем забывать все на свете.

Стыда больше не было, тонкий и острый аромат дышал у моих, жарко раскрытых ноздрей, и губы впитывали в себя, сами тонули в непрерывном лобзании, томительном и восхитительном! Тело женщины изгибалось как лук, натягиваемый тугой тете вой, и жаркий тайник в течение легких поворотов все вновь прилипал к моим поцелуям, как будто невиданный, оживший цветок необычайной прелести, впитывает в себя безумные страсти неведанной мне до 28 лет. Я плакал от радости: мой рот, щеки мои были влажны, возможно, что это были не слезы... Я плавал в блаженстве. И содрогался от радости, чувствуя, что женщина готова замереть в судорогах последней истомы.

Легкие руки опять ласково спрашивали, пробежали по моему телу, на минуту задержались на помертвевшей его части, сочувственно и любовно пожали бесполезно вздувшийся клубок кожи. Так, наверное, ласковая девочка слегка прижимает ослабевшую оболочку мяча, из которого вышел воздух. И эта дружеская ласка сделала чудо. Это было буквально пробуждение из мертвых, неожиданное и стремительное воскрешение Лазаря. Желание благородно поцеловать исцелившую меня женщину переполняло мою грудь. Я сильно прижался щеками к бархатной коже ножек, оставляя на них следы влаги, потом оторвался от ее источника, ароматные телеса которого дохнули в лицо воскресшего Лазаря. И жадно, нетерпеливо, мучительно сладострастный тайник поглотил его в свои недра.

Наслаждение было мгновенным, как молния, и бесконечно, как вечность. Все силы моего ума и тела соединились в желании дать как можно больше радости полудетскому телу, сплетавшему меня своими объятиями. Ее руки сжимали мою шею, впивались ногтями в мои руки, касались волос, не забывая о прикосновении к более интимному и восхитительному. Не было места, которое не почувствовало бы их прикосновения как будто у нее вдруг стало несколько пар рук и ног. Мои пальцы бродили по спелым яблокам грудей, и было мучительно больно, что я не имел еще рук, дабы еще ближе, теснее притянуть к себе обнимавшие меня бедра. Я хотел бы как спрут иметь четыре пары рук, чтобы ими впивать в себя ее тело.

Мгновение или вечность продолжались эти объятия — я так и не знаю. Внезапно обессиленные мы одновременно разжали свои объятия, и замирая от счастья и томления, я заснул у ее ножек мгновенно. Как долго я спал не знаю. Разбудил меня осторожный шорох, как иногда в самой тишине может разбудить слабый скрежет мыши. Еще бессознательно я раскрыл глаза и увидел, что женская фигурка, наклонившись на корточках, как будто ищет что-то, или желает прочесть при слабом свете. Я быстро приподнялся, но в то же мгновение раздался испуганный крик: «Не смейте смотреть, отвернитесь! Я раздеваюсь». Мне трудно было удержаться от смеха, было слишком забавно. Я послушно закрыл глаза и с чувством некоторого удовлетворения, которое всегда нам доставляет мысль, что вы видели женщину, не слишком доступной, и не слишком стыдливой. И как только мои веки сомкнулись, снова почувствовал приступ непобедимой дремоты...

Внезапно во мне пробудилось сознание и я увидел освещенное купе. Поезд стоял. Женская мордочка любопытная и смешная, как у котенка, смотрела на меня. Незнакомка, ведь я даже не знал ее имя, сидела на постели, облокотившись на стол, разделяющий диваны, наблюдала за мной.

Теперь я мог наконец рассмотреть ее лицо. Оно было по детски узко и розово. Может, свет зари придавал ему молодой и утренний оттенок. Первые лучи солнца падали на короткие кудри красивого мальчишки, волосы дробились тысячами искорок. В глубине глаз светилась мальчишеская шаловливость.

Проследив за направлением ее глаз, я почувствовал, что краснею: одеяло было откинуто, до пояса открывало тело. Ох! Это было не совсем скромное зрелище, как раз напротив, но это не смущало мою соседку. Раздался мелодичный, совсем тихий смех: «Наконец-то! Можно ли быть таким соней?» Я хотел подвинуться к ней, но она предупредила меня: «Не надо, я хочу к вам!»

Она быстро перебросила свое тело ко мне на диван, села в ногах у меня, подобрала по-турецки ступни ног и с улыбкой посмотрела мне в лицо. Острие полудетских грудей слабо выделялись под тонким батистом рубашки, такой короткой, что она оставляла ее ножки совсем открытыми. Блестящие ноготки на них прижимались к полотну простыни, круглые колени слегка приподнимались, безупречные линии вели от них к бедрам и к мрамору розового живота, где эти линии готовы были соединиться и откуда на меня смотрел, разделяя их, большой удивительный глаз. Он был суетлив и смешлив, как глаза женщины. За густой тенью приподнятых ресниц его глубокий взгляд как будто пристально и серьезно смотрел на меня.

Казалось, что этот глубокий взгляд таинственно и неслышно дышит, чуть заметно суживаясь и расширяясь, и это дыхание приоткрывало какую-то неведомую глубину, давало возможность видеть самое сокровенное существо женской души. Да, да... Именно так. Мне казалось, сама душа женщины пристально и зовуще смотрит на меня, увеличивая собой красоту по-турецки сложенных ножек.

Этот настойчивый взгляд прочесал меня, по всем моим членам пробежала искра желания, и светильник, зажженный ее огнем, дышал перед ней огненным языком пылающего тела. Насытившись волнением, которое она читала в моих глазах, Елена — она уже сказала после свое имя — сделала легкое движение, приподнялась на коленях, и мерцающий, гипнотизирующий меня взгляд стал еще глубже, расширяясь с настороженным вниманием. У меня не было сил шевельнуться, я ждал. Елена придвинулась ближе, круглые колени крепко и ласково охватили мои бедра, она стала медленно приподниматься. Я ждал, затаив дыхание, уже почти ощущал как рука моя погружается в наслаждение. Но едва коснувшись языком той точки, которая жаждала погрузиться в его глубину, Елена быстро опустилась ножками на обнаженное тело и гибким кошачьим движением стала приближаться ко мне. Не знаю сколько времени продолжалась эта пытка блаженства. Как будто ни одной минуты тело женщины не оставалось неподвижным. И вдруг я ощутил у себя на губах густые шелковистые ресницы. Припухшие веки закрывали мой рот и розовый требовательный зрачок коснулся моего языка... О, теперь я не был так безрассуден и нетерпелив, как это было ночью: я уже умел рассчитывать на нежность и силу своих ласк. Я знал как наиболее отзывчиво, пленительно, но и послушно она откликалась на мой зов, на зов моей страсти. Елена сжалилась надо мной. Внезапно ее тонкая талия подломилась, руки упали к моим коленям, мои бедра на мгновение ощутили упругость ее груди, и с невыразительным содроганием всего существа я почувствовал ответную ласку. Она была непередаваемо сладострастна: ножки Елены сжали мою голову, ее ноготки бессознательно царапали мне ноги, ее ротик ласкал вибрирующий от наслаждения столб мышц неисчислимым количеством поцелуев мягких, мгновенных и влажных. Теперь горячие губы впились в мое тело, которое исчезло за мягкой тканью так, что я почувствовал прикосновение острых зубов, шутливо прижимающих при поцелуе напряженное тело.

Я отвечал им с исступлением. Момент сильного упоения приближался, тело женщины изгибалось в параксизме страсти, руки рвали полотно простыни. Вдруг она вся ослабла, се губы оторвались от меня, и безжизненное тело распласталось около меня. Ее горячая щека лежала у меня на бедре. Я все еще лежал, я не был утомлен. Я хотел возобновить ласку, но ее голос остановил меня: «Нет, нет, подожди! Дай мне придти в себя».

Медленно потекли минуты. Солнце поднялось над горизонтом, и шелк волос между бедер женщины отливал золотом так близко, что мое дыхание слегка шевелило их: на них блестела влага, как роса на утренней траве. Елена приподняла голову и сейчас же откликнулась, вытянув ножки. Уютная теплота во впадине под коленкой притянула мои губы. Это прикосновение пробудило Елену от ленивости утомленного покоя. Мелодичный тихий смешок мешал ей говорить: «Ой, ой, оставь! Я боюсь... не могу...ха, ха, ха... пусти, боюсь щекотки». Слова путались со смехом. Она извивалась, свивая в клубок простыни, касаясь моего лица то пушистым золотом волос, то нежным овалом коленочки, то розовым перламутром на небольших ступнях. Наконец, упругие пятки поочередно забили по моей щеке и она вырвалась, одним прыжком оказавшись у меня в ногах. Чувствовалось, что она очень устала от той полноты утомления, которую уже впитала.

Еще нет?...тебя обидели?., о тебе забыли. Она говорила нс со мной, она обращалась прямо к тому, что смотрел ей прямо в лицо взором полным желания. Прости маленький, прости глупенький...иди ко мне. А ну вот так... сюда. Я видел по лицу Елены, что она опять подастся опьянению. Ее ноздри раздулись, полураскрытые глаза мерцали почти бессознательной синевой. Рот приоткрывался, обнажая мелкий жемчуг зубов, сквозь которые, чуть слышно доносился взволнованный шепот: Ну, иди... так, теперь хорошо. Нет, нет не слишком! Она не только звала за собой, удерживала в глубине своего тела часть моего существа, не давая ему погрузиться совсем. Вытянула ножки так, что они оказались у меня под мышками и откинулась всем корпусом назад. Потом села на мои колени. Я готов был закричать от невыносимой боли и в то же время восторга, острого напряжения, пронизавшего меня. Наверное, Елена так же испытывала боль, ей трудно было говорить: Подожди, подожди... еще несколько секунд... Это так восхитительно... Мне кажется, я сейчас поднимусь на воздух! И она сделала движение, как бы желая приподняться, чтобы облегчить напряжение живой пружины и снова откинулась назад.

О, это была непередаваемая пытка страсти! Не знаю, смог бы я выдержать это до конца, но в то время, когда Елена, опершись ладонями, приподнялась надо мною и, помедлив немного, собиралась снова откинуться на мои колени, раздался лязг буферов, сильный толчок рванул нас назад, руки Елены не выдержали падающего тела и она со всей силой опустилась на меня. Последнее слияние тел, ритм быстро несущегося поезда, удесятерил степень моих ласк. И эта последняя минута наступила. Елена заснула в моих объятиях розовая, нежная, обнаженная.

В Вильно поезд пришел около полудня. Я не нашел в себе мужества расстаться с этой внезапно появившейся в моей жизни женщиной. Мысль о разлуке казалась мне дикой и нелепой, все мои силы чувства и желания были пронизаны ею. Возбуждением нельзя было насладиться. Особый приступ я испытал, когда Елена одевалась, и я увидел ее в строгом черном платье, в густой черной вуали глубокого траура. Контрасты этого печального одеяния с такими минутами, каждую из которых еще помнили все клеточки моего тела, были настолько соблазнительными, что мне захотелось чуть не в купе еще раз обладать ею. Но она резко отстранилась — костюм как бы напомнил ей что-то. Я спросил: «Мы остановимся вместе? Я бы очень хотел этого!»

Мой страх был напрасен, и еще по дороге в гостиницу «Бристоль» я мог убедиться, что она не хочет забыть о моем теле. Ее рука настойчиво укрывалась под складками длинного френча. Я ощущал через двойную ткань одежды се теплоту. Потом она осторожно стала устранять покров одежды, мешавшей ей более интимным прикосновениям. Мы ехали в открытом автомобиле. Она сидела не слишком близко от меня. Узкий овал лица под густой вуалью был печален и строг. Ни один человек, глядя на нее, не мог заподозрить ничего похожего на самую малейшую вольность, и в то же время рука гладила, щекотала и играла мной, как игрушкой забавной и бесчувственной.

Не знаю, каково было мое выражение лица, когда мы вошли в вестибюль гостиницы. Наши тела слились, как только закрылась дверь за коридорным. И еще раз в течение дня возобновились наши ласки.

Как только прошел порыв, охвативший меня при входе в номер, я осведомился по телефону, когда командующий фронтом сможет принять меня. Мне ответили, что он уехал для осмотра позиций под Ковно и вернется на другой день. Таким образом, в нашем распоряжении была еще одна ночь. Я твердо решил, что с этой женщиной не расстанусь. Что будем делать, как сложатся наши отношения, как скрыть это от жены — ничего нс сознавалось мной с какой-либо ясностью. Я даже не знал, кто моя спутница. Ее траур давал мне возможность полагать, что она вдова.

Судя по тому, как легко она согласилась занять одну комнату со мной, общественное мнение ее не пугало и не могло служить препятствием к продолжению наших отношений. Хотя остатки инстинктивной стыдливости, особенно с разнообразием ласки и совершенным бесстыдством, с которым она отдавалась мне, заставляли ее не открывать, когда, вернувшись из парикмахерской, я постучал в дверь. «Нет, нет, нельзя, я не одета!» — услышал я и шум передвигаемой мебели. Я настаивал открыть дверь, сначала рассерженный и почти испуганный, а затем полушутливо. «Я совсем раздета, да что вы с ума сошли?» — крикнула она. — Фу ты, стыд какой! Ни за что!»