Пожалуй, не стоит добавлять, что как только я был впущен в комнату, эта стыдливость стала совсем уже другой.

Потом мы долго бродили по городу, заходили в старинный монастырь, блуждали тенистыми аллеями сада и даже совершили прогулку по реке.

Наступил тихий жаркий вечер, когда мы с ней снова попали в «Бристоль», чтобы еще отдохнуть и переодеться. Нечего и говорить, нам удалось сделать только второе. Я еще нс в силах был смотреть, как из-под глубокого траура платья обнажается стройное тело, гибкое и молодое. Каждое движение его перед моими глазами немысленно передавалось безошибочным рефлексом по всему моему телу, сосредотачивая кровь и наливая мускулы и силы снова пробуждающимся желанием. Нет, нам не удалось отдохнуть и полчаса, и в сиреневом сумраке было заметно, какое сладострастие тенями легло у Елены под глазами. Эти глаза мерцали, вспыхивая отблеском пережитого наслаждения и потухая под тяжестью перенесенной усталости. Ее руки, уставшие от объятий, беспомощно висели вдоль склоненного в непроходящей истоме тела...

Но в то же время усталость овладевала и мной, делая вялыми, ленивыми руки, внезапно сковывая движения ног и расслабляющей волной отлива проходила по моим икрам. Я стал опасаться того страшного и ужасного паралича, который так внезапно овладел мной накануне, хотел отказаться от ласки, чувствуя как дремота начинает опутывать мое сознание, но все еще мечтал о нежности, объятии и трепетал от страха, что завтра, может быть, должен буду расстаться с Еленой.

Мы рано пришли домой. На счастье, нам удалось достать несколько бутылок вина. Я выпил почти все сам. Елена сделала лишь несколько глотков шампанского. «Ты не даешь мне придти в себя, — шутливо и ласково сказала она. — Я пьяна без вина».

Когда мы вошли в комнату, я едва держался на ногах. «Нет, теперь спать», — решительно отклонила она попытку обнять ее и быстрыми движениями сбросила платье, которое упало к ногам, открыв совсем новое чувство. Не садясь на кровать, Елена стоя, держась за спинку кресла, сняла чулки, потянула за тесемку, нетерпеливо повела бедрами, от чего края батистового платья разошлись и снова сошлись, обнажив на время кудрявый холмик.

Как будто чужое бешенное чувство с невыносимой силой пыталось разорвать преграды, мешающие мне снова насладиться этим зрелищем. Теперь и сдерживаться было невозможно! Вся гордость мужского чувства встала на дыбы! Я тоже встал. Елена через плечо насмешливо поглядывала на меня, потом сбросила лифчик, оставшись только в рубашке, и, подойдя к умывальнику, стала умываться.

Я следил за ней пожираемый желанием, сдержать которое становилось все труднее. Она подняла высоко над головой руки, потянулась кверху движением, от которого рубашка поднялась высоко над ямочками колен. Я замер в ожидании: еще несколько движений и снова блеснет... Но как будто угадав мое желание, Елена засмеялась и, нагнувшись над раковиной, стала брызгать себе в лицо, вскрикивая от удовольствия. Ее торс округлился, склоненное тело словно предлагало себя моим прикосновениям. Я поднялся к ней, дрожа от возбуждения. Слегка обернувшись, она посмотрела на меня с улыбкой, в которой снова показалось знакомое мерцание приближающейся страсти.

Все мое существо напружинилось, как убийца, который готов вонзить нож в тело своей жертвы... И я вонзил его... погрузив клинок во влажную горячую рану до последней глубины с таким неистовством страсти, что Елена затрепетала. Ее голова опустилась на руки, судорожно вцепившиеся в мрамор столика. Я не знаю чей стон — мой или ее раздался, — приглушенный новым приливом наслаждений. Упоение охватило женщину почти мгновенно, она безжизненно повисла на моих руках и, наверное, упала бы, если бы ее не подержала опора страстная и крепкая. «Подожди, я больше не могу так, — прошептала она. — Бога ради, отнеси меня в постель».

Я схватил ее на руки и перенес как добычу Пружины матраца застонали с жалобой и обидой, когда на них обрушилась тяжесть наших тел. Елена молила о пощаде.

Прошло несколько сладостных, мучительных минут, прежде чем она позволила возобновить ласки. Держа рукой символ страсти, передала ему силу своей благородной нежности, в рукопожатии длительном и сердечном. Она любовалась: «Подожди, дай мне посмотреть... Как это красиво! Я чувствую, как его пламя зажжет все... Дай мне поцеловать его... Вот так... Он проникает в глубь моего существа».

И вдруг она шаловливо засмеялась, восхищенная новой мыслью: «Какой ты счастливый! Можешь ласкать себя! Ну конечно! Попробуй нагнуться. Да нет, не так... еще сильнее... Вот видишь? Неужели тебе не приходило в голову? Когда я была еще девчонкой, то плакала от того, что не могу поцеловать себя. У меня была сестра, на год старше меня. Мы садились утром на кровать и нагибались, стараясь коснуться губами. Иногда казалось, что остается немножко! Потом мы ласкали друг друга».

Ее руки забродили по всему моему телу, почти не касаясь его. От их вздрагивающих пальцев исходили токи все растущей страсти. Елена будто передавала на расстоянии всю силу нежности, воспринятой от меня за час непрерывной ласки. Концы ее пальцев испытали сладострастие, которое разливалось по всему телу. Прикосновение рук, губ, языка длилось все чаще, настойчивее, непрерывнее и, наконец, страшная предсмертная дрожь прошла по моим позвонкам. Стон вырвался из стиснутого рта и густая, бурная волна взмыла и полилась, впитываемая жадно приникшими губами Елены. Я слабел, терял сознание от блаженства и бессилия...

Сон, в который я погрузился тотчас же, можно считать равным только смерти: так крепок, непробуден и бесчувственен он был.

Когда я открыл глаза, Елены не было со мной. Мгновенно сон покинул меня, и какое-то неприятное предчувствие коснулось моего сознания. Я встал, и еще не понимая в чем дело, начал торопливо одеваться.

Чемодан, в котором лежал приказ, торчал из-под неплотно прикрытой дверцы шкафа. Я хорошо помнил, шкаф был заперт на ключ. Чувствуя, как смертельный холод коснулся моих волос, распахнул дверцу и увидел, что мой чемодан отомкнут. Приказа не было...

Без всяких сомнений, эта женщина одурачила меня как мальчишку и исчезла, достигнув своей цели. Мне казалось, весь мир сразу вдруг обрушился... Двадцать восемь лет достойной, осознанной жизни, семья, карьера, честь полетели в преисполню. Я чувствовал, что гибель стоит у меня за плечами. Но, может быть, больше ужаса перед ответственностью, страха заслуженного позора и стыда невыносимого за совершенное преступление, меня мучала мысль, что для этой женщины я был не больше, чем случайное происшествие, которое ей пришлось пережить, дабы достигнуть цели, совершенно не связанной со мной.

Она действительно играла мною, как котиком. Меня переполнила злоба. И еще более невыносимым было сознание того, что никогда больше глубокий, влажный, затаенный шелковистой путаницей ресниц, сладострастный взгляд из-под батистовой рубашки не возникнет перед моими глазами и не проникнет, не прожжет нерв настойчивым, нежным призывом. Я понял, что лишиться этой женщины свыше моих сил! Я должен разыскать ее, чтобы исполнить долг офицера и утолить жажду мужчины. Во что бы то ни стало я найду ее... Или спасу, или погибну вместе с ней!

Через десять минут я уже мчался по пыльной дороге. Не стоит рассказывать, как мне удалось напасть на ее след. Теперь, пожалуй, я даже не смог бы объяснить этого: скорее всего, мне помогла безошибочная интуиция. Вся сила ума, нервов, чего-то неопределенного в нашем сознании, в присутствии чего мы даже не подозреваем и что начинает действовать с необычайной силой и точностью в решающие минуты, помогли мне к полудню пробраться сквозь бесконечные ряды тянувшихся на позиции орудий, грузовиков и телег, нагруженных жалким скарбом крестьян, напуганных слухами о близком начале боя и бессмысленно уходящих на восток.

В какой-то деревне я услышал, что совсем молодая, худенькая женщина в костюме сестры милосердия за час перед этим наняла тарантас: «Такая молоденькая, курчавая. Уж я ей сказал, шо туда не можно, шо там близко немцы, но она не слухала, тридцать рублей дать обещала».

Машина неслась по выбоинам дороги с бешенной скоростью. Я уже не сознавал бега времени, когда вдали показалась тарантайка, в которой рядом с угрюмым белоруссом сидела женщина в белой повязке на голове. Расстояние между нами сокращалось с каждой минутой. Женщина обернулась, и я увидел, как ужас сковал ее лицо. Она с отчаянием замахала руками, впилась в плечо возницы, который задергал возжами, захлестал кнутом, и лошади понеслись вскачь.

«Стой! — закричал я, выхватывая револьвер и один за другой выпустил все пули. Пригнувшись от страха, крестьянин остановил бричку. Елена спрыгнула на землю и бросилась к маленькому лесочку рядом с дорогой.

Я стиснул шею шофера: «Корнеев, живей! Старайся объехать с той стороны леска. Караульте там, ловите ее — “ЭЮ шпионка!» Роковое слово было произнесено!

Раздумывать у меня не было времени, и я бросился в чащу леса. Не знаю, как долго рыскал среди невысоких деревьев и густых кустов. Все кругом было неподвижно, даже птицы куда-то делись, испугавшись близости фронта. Много раз хотел прекратить поиски и выйти в поле, чтобы позвать каждый куст осмотреть, но все же не решился. Меня сковала мысль, что ее могут найти другие, и в то же время я страшился того, что она сможет уйти из леса и незаметно скрыться. Надвинулись тучи, стало темно, приближался вечер. Я стал настороженно прислушиваться в чуткой тишине, маленький шорох отдавался в ушах. Коричневая белка, распустив свой хвост, беспечно забиралась на высокую ель. Я бессознательно следил за ней глазами. Она добралась почти до вершины дерева, перепрыгивая с ветки на ветку, и затаилась там, навострив уши. В ее глазах блестел испуг попавшей в беду злобной старухи-сплетницы, но она смотрела не на меня. Я взглянул туда, куда была обращена встревоженная мордочка, и увидел Елену. Она судорожно вцепилась в ветки дерева и, прислонившись к серому стволу, как бы желая спрятаться за ним, сидела почти на верхушке короткоствольной сосны, глядя на меня таким же злобным, напряженным взглядом, каким следила за се движением белка.

Я едва не вскрикнул от радости. Нет, это была не гордость офицера, достигшего своей цели и, может быть, спасшего всю армию. Меня пронизывал восторг от встречи с любимой женщиной. Она была самкой, оставшейся наедине со мной. В несколько прыжков я достиг дерева и стал взбираться по ломающимся под ногами веткам. Мне хотелось обнять ее, ощутить под рукой тонкое, до последнего изгиба сладострастное тело.

Елена впилась в меня взглядом полным страха и ненависти, слегка приоткрыв рот. Наконец, моя рука коснулась ее ноги. Дрожащими пальцами я схватил ее за тонкие икры ног, но она сильным ударом каблука рассекла мне кожу на подбородке и стала взбираться еще выше по согнувшемуся под тяжестью наших тел, полузасохшему стволу. Ничего не сознавая, я поднимался вслед за ней.

Дерево дрожало, раздался треск отломившейся ветки. Я хотел что-то сказать, объяснить Елене, что хочу ее спасти, что она должна только отдать приказ, и если хочет... Я поднял голову и увидел в ее глазах знакомое мерцание страсти: в них горел огонь непередаваемой жгучей ненависти. Порыв налетавшего ветра раздувал ее платье. Я сделал отчаянное движение вверх, как вдруг острый каблук ударил меня по голове, раздался треск ломающихся сучьев, тело Елены полетело мимо меня вниз, и я услышал как она ударилась о землю. В тот же миг я был около нее.

Она лежала в бессилии, подвернув одну руку. Платье задернулось, открывая белизну ножек. Ее глаза горели болью и отвращением.

Не думая о приказе, не произнося ни звука, я накинулся на ее тело, мял его,зубами рвал скромное платье сестры милосердия, погружался ими в искомый овал грудей. Мои сапоги разжимали колени женщины, в неистовстве раздавливая их, царапая тонкую кожу. Она отбивалась с ненавистью и отчаянием. Ее зубы больно вонзились в мою шею. Ногти оставляли на лице кровавые царапины.

Придавленная тяжестью моего тела, она пыталась освободить другую руку, сломанную при падении, но все было напрасно: я придавил плечом ее извивавшееся в бешенстве тело, руками развел в сторону ее мальчишеские бедра, почти разорвал их соединения и яростно проник в се тело.

Я не ласкал любимую женщину, я вгонял жестокое орудие пытки в умиравшее от страдания тело преступника, и в глазах Елены читал неугасимую, нечеловеческую ненависть. Но мне было все равно! Я невольно ждал неизбежной ласки, пробуждения страсти и был уверен, через несколько мгновений уловлю в се глазах замирание. Но в этот миг сумасшедшая, ни с чем нс сравнимая боль смертельной судороги сжала мне тело: Елена единственной рукой схватила и стиснула изо всей силы, почти расплющила чувствительный клубок нервов, который накануне ласкала с такой непередаваемой и восхитительной нежностью.