Марина Одинец - Блуждающий огонек

Священник упрямо покачал головой и, после некоторого колебания, тихо, но решительно произнес:

— И не надейтесь, заблудший сын мой. Вы везете эту девицу отнюдь не в полицию. Если вы сию минуту не освободите ее, обещаю вам: я сообщу властям о том, что ваша гостья, которую вы едва не похоронили заживо, совсем не крестьянка, за которую вы ее выдаете, а похищенная вами барышня благородного сословия.

Стрешнев в бешенстве пробуравил глазами чуть дрогнувшее, но по-прежнему стоически спокойное лицо священника. Гайдуки, державшие Катю, застыли, не сводя глаз с хозяина и зарвавшегося батюшки. Замерла и Катя, со страхом ожидая, что же произойдет.

— Вы и об этом уже знаете? — усмехнувшись, Стрешнев сокрушенно покачал головой, похлопал ладонью по набалдашнику трости и со зловещей мягкостью протянул: — Ах, отец Адриан, какую грубую ошибку вы совершаете, кусая руку, кормящую вас. Непоправимую ошибку! А за свои ошибки надо отвечать…

Трость в его руке взметнулась вверх и тяжелый, окованный металлом конец, со свистом разрезав воздух, обрушился на священника.

При звуке удара и отчетливом хрусте костей, Катя захлебнулась собственным криком, вся во власти панического животного ужаса. Обливаясь кровью, отец Адриан с глухим стоном упал на колени, но Стрешнев не прекратил избиения. Словно озверев, он ударял тростью снова и снова, то по трясущейся спине в залитой кровью ризе, то по лицу, которое на глазах превращалось в бесформенное, багровое месиво, пока священник не затих, судорожно вцепившись руками в траву.

— Зимин, — рявкнул Стрешнев, отбрасывая трость, — забери этого старого дурака, и пусть посидит в холодной до моего возвращения, может, малость поумнеет. А потом я сам решу, что с ним делать!

— Все понял, сударь, — не моргнув глазом, Зимин почтительно кивнул.

Когда слуги поволокли по земле неподвижное тело священника, Катя с силой оттолкнула увлекшихся зрелищем гайдуков и, как была, со связанными руками, помчалась к лесу. Страх отчаянно гнал ее вперед и, услышав окрик Стрешнева и тяжелый топот ног за спиной, она напрягла последние силы, пытаясь уйти от преследователей. Но тщетно. Сильный толчок в спину и девушка растянулась на мокрой траве, сжавшись от ужаса.

Взяв за шкирку, словно котенка, гайдуки рывком поставили ее на ноги.

— Добегалась, шлюха, — ухмыльнулся один, смачно шлепая ее по ягодицам.

Катя молчала, точно окаменев. Под безмятежно-спокойным взглядом Стрешнева, который посвистывал сквозь зубы, стоя спиной к неподвижному телу отца Адриана, гайдуки дотащили девушку до берлины и впихнули в салон.

— Едем в Тверь, — объявил Стрешнев, в свою очередь, садясь в карету, и лучезарно улыбнулся Кате. — Смотрите в оба на дорогу, и не пропустите карету баронессы, если она вдруг появится. Каждому отсыплю по пятиалтынному, если мне удастся встретиться с этой дамой!

— Будет исполнено, барин!

Дверца захлопнулась, и Катя вздрогнула от этого звука, затравленно глядя на Стрешнева. Перед нею сидел дьявол, извергнутый преисподней, теперь она знала это совершенно точно.

Берлина сдвинулась с места и покатила по дороге.

Расположившись на подушках кареты, Стрешнев со сдержанной брезгливостью рассматривал свою перепачканную пленницу, которую гайдуки положили прямо на пол, к его ногам. Сверху они накрыли ее сравнительно чистой лошадиной попоной, — от чужого глаза, или же, чтобы не оскорблять тонкий эстетический вкус хозяина.

Кончиком хлыста Стрешнев сдвинул попону, открывая лицо девушки. Она лежала, вынужденно упираясь лбом в обтянутый запыленным бархатом край сиденья и едва не касаясь подбородком сапог своего мучителя.

Катя плакала, не в силах сдержать слез. Все дрожало в ней от унижения и отчаянного страха перед Стрешневым, преодолеть который она была не в силах. Изувеченное лицо отца Адриана так и стояло перед глазами, напоминая о том, что, возможно, ждет и ее. Выживет ли он после этих чудовищных побоев? Или смерть станет для него куда более милосердным избавлением от мук?

Между тем, ее собственная участь была не менее печальной и куда более туманной. Куда везет ее этот негодяй? И чего он хочет от нее? В памяти всплыли его слова о какой-то баронессе, и Катя невольно поежилась. Неужели речь шла о ее недавней спутнице? Едва ли. Что может быть общего у милой Габриэлы с этим выродком рода человеческого?

— Ну полно лить слезы, душа моя, — нарушил молчание молодой человек, — это становится скучно.

— Что вы хотите от меня? — шмыгая носом, выговорила Катя.

— Все, что я от тебя хочу, я сумею получить, будь спокойна. А теперь, слушай меня внимательно, — Стрешнев наклонился к Кате, и она уловила тонкий аромат гвоздики и нюхательного табака, исходящий от него. — Ты отныне принадлежишь мне. Возможности сбежать у тебя больше не будет, так что, даже не думай об этом. Будешь послушна, — останешься жива. А если проявишь непослушание, никто никогда не узнает, в какой грязной яме будут тлеть твои кости. — он мило улыбнулся. — Ты поняла меня?

Кате опять вспомнился несчастный священник, и она нервно сглотнула. Способа бежать от этого безумца она не видела, — по крайней мере, пока. Без посторонней помощи ей не обойтись, но смельчаков, готовых выручить ее, все равно не найдется. Так что, пренебрегать угрозами такого, как Стрешнев, явно не стоило.

Но гордость, еще жившая в глубине смертельно напуганного сердца, не позволила ей смиренно согласиться. Она промолчала и тогда Стрешнев, приподняв ее голову за подбородок, властно произнес:

— Не испытывай мое терпение, красавица! Отвечай!

Его пальцы сжимали подбородок, словно клещами, и Катя не выдержала:

— Да! Да, я поняла.

— Вот и умница. А теперь открой рот.

Увидев в его руке свернутый платок, она взмолилась:

— Пожалуйста, не делайте этого! Обещаю, я не буду кричать…

— Разумеется, не будешь, — усмехнулся Стрешнев. — Кричать с кляпом во рту крайне затруднительно.

В следующее мгновение платок оказался у нее во рту. Она всхлипнула, едва не подавившись, дышать стало очень трудно. Закончив, Стрешнев тщательно вытер пальцы и откинулся на подушки.

Катя едва удержалась, чтобы не заплакать снова. Но ее мучитель, сделав предупреждение, оставил ее в покое. Усладив ноздри понюшкой табаку, извлеченного из табакерки с обнаженной нимфой на крышке, он отвернулся к окну и, казалось, забыл о девушке.

Ее связанные руки и ноги уже затекли, и невозможность переменить положение тела или хотя бы вытянуться во весь рост, была просто невыносима. Катя попыталась устроиться поудобнее, и постепенно ей удалось принять наименее мучительную позу. Высокие рессоры берлины немного смягчали тряску дороги для того, кто ехал с комфортом, но Катя ощущала спиной и затылком каждую неровность пути и неимоверно страдала от боли и ломоты во всем теле.

Прошло совсем немного времени, когда берлина внезапно остановилась, и снаружи послышались голоса. А вслед за тем дверца распахнулась, и в салон забрался памятный Кате господин в черном. Садясь, он нечаянно наступил на нее, и девушка сдавленно замычала.

— О, бедняжка, — Зимин явно смутился, и его лицо приняло виноватое выражение. — Тысяча извинений…

Стрешнев усмехнулся:

— Это временные неудобства, друг мой. Ну что, как наши дела?

— Все исполнено, Сильвестр Родионович, — почтительно отозвался Зимин, осторожно разглядывая Катю. Его скользкий взгляд и привычка поминутно облизывать тонкие губы, были так неприятны, что девушка поспешно отвела глаза. Впрочем, она и не стремилась разглядывать происходящее. Для этого ей приходилось так усиленно скашивать взгляд, что в конце концов у нее закружилась голова. — Наша юная протеже под замком и ее будут надежно охранять.

— А отец Адриан?

Зимин со вздохом перекрестился:

— Отошел батюшка, царствие ему небесное…

Стрешнев пожал плечами:

— Ну что ж, тем лучше.

Катя прикрыла дрогнувшие веки. Вот и кончились мучения для отца Адриана… Еще одним добрым и мужественным человеком на земле стало меньше. А то, что мужество отца Адриана и вправду велико, она прекрасно понимала…

Любой сельский священник зависел от произвола окрестных дворян-землевладельцев и едва ли имел намного больше прав, чем их же крепостные. В их власти было заставить священнослужителя идти против совести, венчая браки в ненадлежащей степени родства, они могли отобрать у него землю, согнать с места, даже затравить собаками ради забавы или забить плетьми. Архиереи, как правило, были глухи к жалобам приходских священников, оставаясь на стороне землевладельцев… Так что, лишь у немногих хватало отваги противостоять дворянину, на стороне которого были и власть, и деньги, и закон, купленный на эти деньги.

Сколько бы лет не ожидало ее впереди, она до конца дней своих будет почитать этого праведника и молиться за его душу. Но пока у нее нет сил думать о том, что отец Адриан погиб по ее вине, как и те трое, что сопровождали ее в пути. Не сейчас, иначе она просто сойдет с ума…

— А какие у вас планы в отношении этой смугляночки, Сильвестр Родионович? — прервал ее размышления вкрадчивый голос Зимина.

— Что, приглянулась? — усмехнулся Стрешнев. — Ничего, перебьешься, слишком хороша для тебя. Думаю предложить ее Буяну вместо Таис, если только он согласится. Ох, и попал же я в переплет по вине этой дряни Таис! Теперь, если баронесса откажется помочь мне, одна надежда — что Буян растает при виде прелестей этой девицы и забудет эту историю…

Взгляды обоих мужчин снова обратились к Кате.

— Она способна свести с ума любого, — с некоторым смущением высказался Зимин и зарумянился, как девушка.

— Думаешь? — небрежно отозвался Стрешнев, продолжая бесцеремонно разглядывать Катю. — Ну, это тебе достаточно смазливенького личика, а Буяну этого мало, ему нужно идеальное тело и горячая кровь. Пока на ней эти тряпки, ни в чем нельзя быть уверенным. Вот приедем в Тверь, отвезем ее к Лулу, и тогда посмотрим, что скрывается за этой дерюгой…

Катя слушала этот разговор с все возрастающим ужасом. Разрозненные стекляшки мозаики наконец-то сложились в ее голове в единую картину, заставив ужаснуться еще сильнее. Отец Адриан был прав. Этот человек и не собирался везти ее в полицию. Судя по всему, ее истинное происхождение его вообще не волновало.

Об отношениях между мужчиной и женщиной Катя была осведомлена вполне неплохо. Покойная мадемуазель Дюбуа, конечно, не допустила бы такой порочной осведомленности, но Катина кормилица, обожаемая ею Ульяна, придерживалась мнения, что девушке следует знать об опасностях этого мира, чтобы избежать их. Поэтому Кате было известно о существовании и содержанок, и борделей, куда попадают неразумные девушки, потерявшие свое доброе имя. Но вот о мужчинах, которые похищают красивых девушек ради наживы, она никогда прежде не слышала. И тем отвратительнее оказалось для нее это открытие…

— А как вы предполагаете, сударь, где сейчас может быть баронесса? — спросил между тем Зимин.

— Кто знает? Со слов станционного содержателя в Торжке, она провела там сегодняшнюю ночь и утром отправилась дальше. Я очень надеюсь, что мы нагоним ее до Твери, ну а если нет, — Стрешнев бросил взгляд на Катю, — вся надежда на эту цыганочку. Уповаю на то, что она придется по душе Буяну.

— А если нет?

— А если нет, пусть ей поможет Бог. Я отдам ее первому, кто предложит хоть мало-мальски приемлемую цену.

Катя тупо слушала разговор, уже почти не воспринимая услышанного. Происходящее с каждой минутой все больше походило на кошмарный сон и поверить в то, что это правда, было просто невозможно… Только упоминание о почтовой станции в Торжке острой иголкой укололо мозг. Что это, совпадение?..

— Отдать так легко такую красавицу? — задохнулся Зимин.

Стрешнев рассмеялся. У него был на редкость мелодичный смех, которому низкий, грудной, удивительно красивого тембра голос, придавал теплую и выразительную окраску.

— Я вижу, ты к ней и вправду неравнодушен. Ну хорошо, так и быть, я подарю ее тебе. Если она не приглянется Буяну и на нее не найдется других покупателей…

Застенчиво поглядев на Катю, Зимин нерешительно улыбнулся ей, и девушка поспешно закрыла глаза. Ее уже начало тошнить при виде этой постной физиономии с маслеными глазами тайного эротомана.

Неожиданно снаружи послышался громкий возглас и кто-то, — очевидно, один из стоявших на запятках берлины гайдуков, постучал в кузов, крича:

— Стой, стой! Барин, это экипаж госпожи баронессы, я узнал его!

Подскочив, словно на иголках, Стрешнев забарабанил в переднее окошечко кучеру, но берлина уже замедлила ход и наконец остановилась. Распахнулась дверца и сияющий гайдук сунул голову в салон: