Марина Одинец - Блуждающий огонек

Но, как бы то ни было, сейчас Катя была бы счастлива оказаться в обществе этой загадочной и непредсказуемой женщины, лишь бы подальше от Стрешнева. Ее ум лихорадочно работал, пытаясь отыскать способ спастись. Лицо Зимина, с распухшим носом, маячило перед ней, и Катя неожиданно всерьез задумалась. В этом опасном дуэте Зимин явно был ненадежным звеном, на которое можно попытаться надавить, чтобы порвать сковывающие ее цепи. Он труслив, малодушен, не слишком умен и, — самое главное, — незлобив и расположен к ней. Если ей удастся остаться с ним наедине, она может попытаться обмануть его и бежать.

Вот только что ей придется вытерпеть, если даже за пять минут, проведенных наедине с ней, он успел ощупать ее всю? Катя поежилась. Ну решай, мысленно одернула она себя через минуту, этот слюнявый идиот с его липкими тараканьими лапками, или тот, кого называют Буяном? Каким же чудовищем является он, если перед ним трепещет сам Стрешнев?

Но, как ни странно, страха она больше не ощущала. Спасительное тупое оцепенение разливалось по измученному телу. Веки отяжелели. Спать, только спать. Вот все, что ей нужно сейчас. Несколько часов сна на подпрыгивающем полу кареты не придадут бодрости ее телу, но, несомненно, дадут отдых находящемуся на грани безумия рассудку. А когда придет время, она подумает о том, что может сделать для своего спасения…

Девушка уже погрузилась в неглубокий, тревожный сон, когда Зимин негромко проговорил:

— Сильвестр Родионович, она, кажется, заснула… Место здесь глухое, жилья нет, может быть, возможно вытащить кляп, пока она спит, а то не дай Бог, задохнется, бедняжка…

— Да, пожалуй, — после паузы глухо отозвался Стрешнев. — Мертвая девка нам ни к чему. Вытащи.

Сквозь сон Катя ощутила, как ненавистную тряпку вынимают у нее изо рта и успокоенно вытянулась, раскрыв рот и восстанавливая дыхание. Зимин смотрел на нее с умиленным выражением лица и, казалось, был готов часами не сводить с нее глаз…

* * *

Катя проснулась, когда берлину особенно сильно подбросило на очередном ухабе. Головная боль и ломота во всем теле сразу напомнили ей о том, что все происшедшее — отнюдь не дурной сон, а горькая явь, и сердце мучительно сжалось.

Она не знала, сколько прошло времени, но сквозь сомкнутые веки ей показалось, что пасмурное осеннее солнце едва светит в окна экипажа, значит, приближается вечер. И в скором времени они прибудут, если еще не прибыли, в Тверь. Отсутствие кляпа она почувствовала сразу, но для того, чтобы начать кричать, надо было набраться мужества: мощный кулак Стрешнева так и стоял у нее перед глазами. Она прислушалась к негромкому разговору своих спутников, стараясь не подавать виду, что проснулась.

— …Оршола Есенская — чудесная барышня и она могла бы составить ваше счастие, Сильвестр Родионович, — услышала она голос Зимина.

— Могла бы, — хмуро отозвался Стрешнев. — Только каждый раз при встрече она смотрит на меня так, словно я грязь под ногами.

— Мне думается, это только видимость, — мягко возразил секретарь. — Если бы вы были понастойчивее в своих ухаживаниях…

Он не успел договорить. Берлина, подпрыгнув в очередной раз, замедлила ход и остановилась. В салон заглянул один из гайдуков:

— Барин, коренной сильно хромает, подкову потерял. До гостиницы не дотянем, а почтовый двор в двух шагах, там и кузнец должен быть.

— Хорошо, едем туда, — кивнул Стрешнев и, когда движение экипажа возобновилось, приказал помощнику вернуть кляп на место.

Зимин сделал это беспрекословно, но с видимой неохотой. Когда свернутый платок снова оказался у нее во рту, Катя открыла глаза и с упреком посмотрела на своего мучителя. Смешавшись под ее взглядом, Зимин виновато улыбнулся и вернулся на свое место. И уже больше не сводил с девушки жадного, восторженного взгляда. Катя удовлетворенно прикрыла веки. Если Господь пошлет ей хоть немного удачи, то с помощью этого хлипкого человечка она выберется из ловушки.

Они благополучно миновали заставу. Дежурный офицер лишь мельком глянул в окошко кареты, не интересуясь, что за груда лошадиных попон лежит на полу, тем более, что голову Кати предварительно закрыли. Заскрипел, поднимаясь, шлагбаум, а спустя несколько минут лошади остановились, въехав, по всей видимости, на почтовую станцию. Невнятная перебранка ямщиков, фырканье усталых лошадей и недовольный голос какого-то проезжающего, который распекал смотрителя за отсутствие свободной тройки, доносились из окна.

— Барин, — в дверь снова нерешительно заглянул гайдук, — не прогневайтесь, смею напомнить про пятиалтынный обещанный…

Стрешнев, как видно, уже совершенно упавший духом, со вздохом покачал головой, достал было не слишком туго набитый бархатный кошель, но развязывать не стал, передумал. Нагнулся к напрягшейся Кате и, нащупав у нее на шее гайтан с золотым крестиком, без колебания разорвал скрепленные концы и кинул его слуге:

— Держи.

— Благодарствуйте, барин! — разглядев трофей, гайдук поклонился и, улыбаясь до ушей, скрылся из виду.

Возмущение, вспыхнувшее в душе Кати, быстро погасло. Что ей этот крест, сохранить бы жизнь… Стрешнев снова накинул попону ей на лицо, хотя она и так едва дышала.

— Карета баронессы, — объявил выглянувший в окно Зимин. — Вот удобный случай для вас ближе познакомиться с мадемуазель Оршолой…

— Не сейчас, — помолчав, отозвался Стрешнев. — Неподходящее у меня настроение для политеса.

Сердце Кати отчаянно заколотилось, когда сквозь гул, стоявший на почтовом дворе, она и вправду услышала голос Габриэлы, разговаривавшей, очевидно, с содержателем станции. Лошадей не было, так что, судя по всему, баронессе придется задержаться здесь на какое-то время.

Зимин вскоре вышел из кареты, чтобы дать указания подошедшему кузнецу. Катя знала, что смена подковы — дело небыстрое, и получасом не отделаешься. И все это время она будет находиться рядом с баронессой. Только нет никакой возможности подать ей знак…

В ушах колко отозвались звонкие удары кузнечного молота, а спустя какое-то время взмокшая от напряжения Катя внезапно услышала за окном женский голос:

— Мне можно видеть господина Стрешнева? У меня поручение от моей госпожи, мадемуазель Есенской…

Сильвестр, что сидел, угрюмо ссутулясь, в салоне берлины, мгновенно встрепенулся и распахнув полуоткрытую дверцу, выпрыгнул наружу.

— Это я, — его голос дрогнул от волнения. — Что она просила передать мне?

— Вот записка, господин Стрешнев, — снова послышался женский голос, и на этот раз Катя узнала горничную баронессы, Магду. — Извольте прочитать…

Зашелестела бумага, Кате даже показалось, что она слышит нетерпеливый вздох, и наконец раздался возбужденный голос Стрешнева:

— Mon Dieu! Она ждет меня возле каретного сарая, хочет сообщить что-то важное… Зимин, не отходи от экипажа ни на шаг, ты слышишь?

— Да, сударь, — с готовностью отозвался Зимин вслед удаляющимся шагам своего сурового господина.

Прошло несколько минут, в течение которых Катя в тревожном недоумении обдумывала услышанное. Оршола интересуется Стрешневым?.. Скорее всего, втайне от матери… Бог ей судья, но она должна с толком использовать время, пока «торговец редкостями» будет отсутствовать. Возможно, это ее последний шанс на спасение…

Работа кузнеца уже подходила к концу, звон молота сменил вибрирующий звук напильника, трущегося о концы вбитых гвоздей. Зимин не входил в карету, словно боясь оставаться наедине с пленницей. Катя в отчаянии задергалась в узком пространстве между сиденьями. Она уже давно не чувствовала онемевших ног и рук и знала, что не сможет сдвинуться с места даже на вершок. Что же делать? Впору было зареветь от бессилия, но в этот миг чьи-то шаги приблизились к берлине. Катя насторожила слух, неясная надежда хрустальным молоточком стукнула в сердце. Шорканье напильника и невнятная болтовня гайдуков вдруг резко оборвались, и раздался двойной щелчок, напоминавший звук взведенного оружейного курка.

— Барышня, — донесся до Кати растерянный голос Зимина, — Бог с вами, что за шутки? Нет-нет, вам туда нельзя!

— Пропустите меня, сударь, — раздался в ответ низкий, подчеркнуто спокойный девичий голосок, и Катя ошеломленно замерла, не веря своим ушам. — Пропустите, иначе мои люди будут стрелять. Пистолеты заряжены, не сомневайтесь. Янош, Дьёрдь, продолжайте держать их на мушке!

— Хорошо-хорошо, — воскликнул Зимин, — я подчиняюсь…

Заскрипела, отворяясь, дверца кареты, послышался легкий шорох юбок, что-то звякнуло, падая на мягкий бархат сиденья, а в следующий миг тяжелая, удушающая ткань поползла с головы Кати, и совсем близко от себя она увидела искаженное от волнения личико Оршолы.

— Катерина! — выдохнула та, узнав пленницу. — Я знала, знала, что ты здесь!

Из Катиных глаз мгновенно хлынули слезы. Оршола поспешила избавить ее от кляпа и порывисто прижала к себе вздрагивающее тело. Судорожно втягивая воздух онемевшим ртом, Катя молча припала к своей спасительнице.

Она плакала навзрыд, еще не в силах поверить, что спасена. Точно ясное, ласковое солнце нежданно взошло над мрачной бездной, где она, дрожа, ждала своей страшной участи. Оршика, милая, родная! Нет и не будет теперь никого ближе и дороже для нее, чем эта девушка…

— Негодяй, какой негодяй, — сама чуть не плача, Оршола торопливо разрезала принесенным ножом веревки, которые стягивали запястья Кати. — Не бойся! Он больше не тронет тебя, никогда!

— Оршика, — хрипло пробормотала княжна, с трудом ворочая языком, — ты лучше всех на свете…

— Думаешь? — громко шмыгнув носом, отозвалась Оршола. — Мы еще поговорим об этом на досуге, хорошо? А сейчас надо выбираться отсюда.

Неведомый Янош, оказавшийся одним из слуг баронессы, надувшись от сознания собственной значимости, осторожно вытащил освобожденную пленницу из берлины. Люди Стрешнева и совершенно ошарашенный кузнец, стоя под дулом пистолета Дьёрдя, молча смотрели, как он несет ее по двору к навесу, под которым стоял экипаж баронессы Канижай.

Ее внесли туда, в это уютное гнездышко, хранившее аромат розового масла и положили на восхитительно мягкие подушки. Сочувственно улыбающееся женское лицо склонилось над ней.

— Габриэла, — машинально выговорила Катя.

— Это я, Магда, мадемуазель Катерина, — сказала женщина, начиная осторожно разминать ее онемевшие руки. — Госпожа баронесса еще ничего не знает. Но она будет очень-очень рада…

Катя слабо кивнула.

— А Стрешнев?

В ответ послышался смех Оршолы:

— Я его обманула. Он зашел в каретный сарай, думая, что я жду его там, а мы заперли дверь снаружи. Он в таком бешенстве, что вот-вот разнесет дверь в щепки. Но это ничего. Навредить тебе он уже больше не сможет…

Катя хотела ответить ей, но острая боль в затекших руках, которые энергично растирала Магда, заставила ее умолкнуть. Тысячи иголочек, словно вонзившихся в ее тело, кололи все более безжалостно. И лицо Драгомира само собой возникло в ее памяти. Не могло не возникнуть…

«Драгомир, мы оба прошли через это и свободны теперь. Но надолго ли? Что скажут об этом линии на ладони?»

Тяжелая дверь каретного сарая сотрясалась от ударов. Конюхи, ошеломленные странными делами, творившимися на станции, не посмели выпустить неизвестного, бешеные выкрики и ругань которого разносились по двору. Тем более, что дверь сарая караулил вооруженный слуга, вид которого не вызывал особого желания вмешиваться в происходящее. Другой слуга, тоже при оружии, охранял берлину, заехавшую сюда в поисках кузнеца. И понять, что происходило, было очень нелегко…

— Nyissa ki az ajtót, János, (Открой дверь, Янош. (венгерск.) — произнесла Оршола, приблизившись к сараю.

Янош, судя по выражению его лица, был недоволен этим приказом. Ведь куда разумнее было бы сначала уехать, а там уж пусть верные слуги выручают своего скверного господина. И так сколько дел успели натворить, пока госпожа баронесса беседует в доме со станционным содержателем…Но противоречить барышне вышколенный гайдук не посмел и молча отодвинул засов двери, уже трещавшей под ударами.

Разъяренный Стрешнев вылетел наружу. Его кулак уже метил в честную физиономию Яноша, но тот недвусмысленно сунул под нос Сильвестру дуло пистолета. Молодой человек отпрянул, и тут взгляд его упал на невозмутимо стоявшую чуть поодаль Оршолу.

— Что за глупые шутки, мадемуазель? — взревел Стрешнев. — Чем я вас обидел, что вы так обращаетесь со мной?

— Это не шутки, — отозвалась Оршола. — Вы похитили мою подругу, благородную барышню и теперь я ее освободила.