Когда Магда затянула талию девушки в корсет с пластинами из китового уса, то закрепила на поясе, вместо привычных Кате фижм, небольшие подушечки из конского волоса, а сверху еще три нижних юбки из шуршащего белого полотна. Наконец, после льняной кофточки, скрывшей корсет, ее облачили в юбку из полосатого, матово блестевшего репса цвета кофе с молоком, украшенного фестонами по подолу. А венцом всех деталей этого скромного туалета стало бледно-голубое платье, сшитое из плотного, шелковистого гродетура, очень простое, но довольно изящное, с неглубоким квадратным вырезом, отделанным крохотными рюшами, которое широкими складками расходилось спереди, открывая репсовую юбку.

Габриэла не забыла и об обуви, хотя выбирать ее у сапожника ей пришлось на свой страх и риск, не зная размера Катиной ноги. И поэтому дорогие сафьяновые башмачки со скошенными французскими каблуками, хоть и смотрелись очень красиво, оказались чуть маловаты. Но Катя не призналась в этом баронессе и бодро прошлась по комнате, демонстрируя, что все в полном порядке. Единственная деталь смущала ее: платье казалось слишком коротким, всего лишь до щиколоток, но внимательнее разглядев своих спутниц, Катя заметила, что их туфельки также были на всем виду. Должно быть, такова нынешняя мода, подумала девушка.

— Мадемуазель Катерина, вы великолепны, — искренне сказала Габриэла, когда Магда закончила укладывать волосы Кати в прическу. — Я даже у себя на родине не видела таких роскошных жгучих брюнеток! А ваша фигура — просто верх совершенства, что ты скажешь, Оршика?

Оршола, которая сидела, по обыкновению, уткнувшись в книгу, краем глаза взглянула на Катю и сдержанно кивнула:

— Платье довольно заурядное, фигура — отличная.

И, сделав это заявление, снова углубилась в чтение.

Разумеется, ручное зеркальце баронессы, в котором Катя по частям придирчиво рассматривала себя, увы, не могло ей дать полного представления о своем внешнем виде. А знать, что она по-прежнему хороша, что перенесенные треволнения не отразились на ее наружности, очень хотелось. Но, кажется, лицо, слегка осунувшееся после болезни, не выглядело подурневшим, и платьице, несмотря на слова Оршики, явно сидит на ней хорошо.

В этом нежно-голубом наряде, так удачно оттенявшем ее южную красоту, Катя и впрямь выглядела прелестно. Простой крой платья выразительно подчеркивал ее тонкую талию, небольшую, но красивой формы грудь и безупречные руки. И прическа была хороша. Конечно, в походных условиях Магде не удалось бы создать на ее голове модное хитросплетение размером с башню, без которого в ту пору ни одна уважающая себя дама не могла показаться на людях, но и эта тщательно взбитая и кокетливо уложенная копна волос показалась Кате восхитительной. Она дотронулась до маленьких завитков, спадавших на высокую, хрупкую шею, полюбовалась собой еще минуту и удовлетворенно отложила зеркало. Подумать только, уже сегодня вечером она будет в Москве! И скоро весь мир будет лежать у ее ног, словно послушный пес…

Так велика была охватившая ее внезапно буйная радость, что Катя, подхватив юбки, закружила по комнате. Габриэла, которая, высунувшись из окна, кричала что-то по-венгерски гайдукам, что копошились у экипажей, укладывая хозяйские сундуки, с улыбкой посмотрела на сияющую девушку:

— Ah, la jeunesse, la jeunesse! (Ах, молодость, молодость! (франц.) Сколько в вас жизни, мадемуазель Катерина! Оршика, — окликнула она дочь, — мы скоро уже расстанемся с княжной. Может быть, ты наконец оторвешься от книги и уделишь ей внимание, поговоришь?

— О чем? — буркнула Оршола, переворачивая страницу.

— Бог мой, — Габриэла беспечно пожала плечами, — неужели не о чем?

С этими словами она вышла из комнаты и девушки остались одни. Машинально прислушиваясь к голосу Габриэлы, которая, стоя в коридоре, отдавала распоряжения горничной, Катя бросила взгляд на Оршолу.

Как ни странно, происшедшие события не сделали их ближе, но отнюдь не по Катиной вине. Когда немножко схлынула радость по поводу освобождения и встречи, Катя обнаружила, что Оршола все так же сдержанна и немногословна. И хотя венгерская мадемуазель исправно ухаживала за ней во время болезни, проявив себя умелой и заботливой сиделкой, она оставалась все такой же отстраненной вещью в себе, что и в начале знакомства.

Впрочем, внезапно подумала Катя, возможно, у них просто не было времени для того, чтобы по-настоящему сблизиться. Оршола очень нравилась ей, причем, несмотря на все их размолвки, нравилась с самого начала, но Катя прекрасно понимала, что так легко эта странная девушка свою душу не раскроет…

Времени и вправду оставалось немного. Кто знает, когда судьба сведет их в следующий раз. И пока есть возможность, надо сказать ей о том, что она чувствует. Оршола спокойно читала, не обращая на нее никакого внимания. Помедлив немного, Катя нарушила молчание:

— Мадемуазель Оршола (сейчас она уже не смела обращаться к ней на «ты», как в вечер спасения), я хотела сказать вам спасибо за все, что вы для меня сделали.

Венгерка подняла голову и посмотрела на Катю. На ее веснушчатом личике не дрогнул ни один мускул.

— Не стоит благодарности, — сдержанно отозвалась она.

— Вы самая лучшая девушка, которую я встречала в своей жизни, — смущаясь, продолжила Катя. — И я… Я была бы счастлива иметь вас своим другом.

Не глядя на нее, Оршола закусила пухлую губу, со вздохом отложила книгу и снова взглянула на собеседницу.

— Не дай вам Бог дружить с такой, как я, — сумрачно отозвалась она, поднимаясь. — Впрочем, сердечно благодарю за добрые слова, я очень польщена.

Совершенно оторопев, Катя молча смотрела, как Оршола поспешно, словно желая как можно скорее отделаться от нее, выходит за дверь. Ей было так стыдно, что запылали даже уши. Что же такого она сказала, что эта барышня шарахнулась от нее, как черт от ладана? И что означают эти странные слова, которые произнесла Оршика? Но вряд ли теперь ей суждено узнать это. А жаль, очень жаль. Даже обида, сдавившая сердце после того, как ее так бесцеремонно отвергли, была не так сильна, как это чувство потери. Она знала, что лучшей подруги, чем Оршола, у нее никогда бы не было. Но, видимо, и не будет…

* * *

Лошади резво бежали по дороге. Светившее прямо в глаза заходящее солнце не позволяло как следует разглядеть показавшийся на горизонте городок, и Катя откинулась на спинку сиденья, улыбнувшись сидевшей напротив баронессе.

— Кажется, мы приближаемся к Клину, — кинув взгляд за окно, сказала та. — И совсем скоро конец нашему путешествию. Любопытно, что вы расскажете о нем своим родителям, княжна?

Катя вздохнула, покосившись на Оршолу.

— Постараюсь не пугать их излишними подробностями, — сказала она. — Честно сказать, то, что произошло со мной, так невероятно, что мудрено и поверить.

— Да, с этим не поспоришь, — согласилась Габриэла. — Но, самое главное, постарайтесь сохранить эту историю в тайне от подруг, иначе правда все равно выйдет наружу и ваша репутация будет безнадежно погублена. Но, я надеюсь, это вы и сами понимаете. Со своей стороны клятвенно обещаю, что от нас с Оршикой никто ничего не узнает.

— Спасибо, мадам. Конечно, я понимаю, что обо всем этом следует молчать, — заверила Катя.

Молчать она сможет, едва ли у нее найдется в Москве подруга, достойная такой откровенности, но вот как забыть?..

Помолчав немного, она озвучила вопрос, который все это время неотступно вертелся у нее в голове:

— Мадемуазель Оршола, я давно хотела спросить вас: каким образом вы догадались, что в карете Стрешнева нахожусь именно я?

Заложив пальцем страницу в книге, Оршола подняла голову и задумчиво взглянула на Катю.

— В самом деле, Оршика, — подхватила Габриэла, — я тоже хотела спросить тебя об этом, но все было недосуг. Объясни нам, это очень любопытно.

Оршола отложила книгу.

— Ну что ж, пожалуй. Впрочем, Габриэла, часть моих догадок тебе известна, но если мадемуазель Катерине интересно, я расскажу все с самого начала.

Она немного помолчала, точно собираясь с мыслями и начала:

— О том, что вы ушли, переодевшись в крестьянское платье, нам сообщила Магда. Думать о том, где вы взяли эту одежду и куда направились, было некогда, мы хотели догнать вас как можно скорее. Но нам никак не могло прийти в голову, что вы двинетесь в обратную сторону. Мы поехали в Торжок, искали вас там, расспрашивая прохожих, но вас никто не видел. И тут наш ямщик…

— Еремей? — улыбнулась Катя, начиная понимать.

— Да, Еремей, — подхватила Оршола, кивнув на окошечко, где виднелась широкая спина сидевшего на козлах ямщика, — поняв из наших разговоров с прохожими, что мы ищем вас, признался, что отправил вас в деревню Ильинку, то есть совсем в противоположную сторону. Мы поехали туда, но и там вас не оказалось, хотя жена родственника Еремея подтвердила, что вы там были. Кто-то еще видел, как вы шли в сторону кладбища, и мы направились следом.

— И что же?

— На кладбище была часовня, но и там никого не оказалось, только пустой гроб. Правда, в уголке стояла корзинка с провизией, которую Еремей узнал, и валялся платок. Мы подумали, что сами, по доброй воле вы не бросили бы эти вещи и поняли, что вы попали в беду. А потом мы заметили возле часовни свежие следы проехавшего экипажа, увидели кровь на траве…

— Вот тогда нам стало по-настоящему страшно, — вставила Габриэла.

— Мы предположили, что если вы живы, то вас могли увезти на этом экипаже. Крестьянин, которого мы расспросили, сказал, что видел экипаж, проехавший в сторону Торжка, но описать не смог, говорит, было далеко.

— И тогда мы поехали обратно, — объявила Габриэла. — Решили заявить в полицию, если не найдем вас сами. А потом нас остановил на дороге Стрешнев. Сейчас я просто удивляюсь: как же я сразу не догадалась, что это он похитил вас, княжна? А ты, Оршика? Каким образом ты догадалась?

— Ну, прежде всего, я знала, что у Стрешнева есть земли под Торжком, не исключено, что та же самая Ильинка, — сдержанно объяснила Оршола. — И когда он появился на дороге, я об этом сразу вспомнила, как и о том, чем промышляет этот господин. А мадемуазель Катерина — девушка красивая, мимо которой, не оглянувшись, не пройдешь, — она улыбнулась в ответ на смущенную Катину улыбку. — Но, признаюсь, его озабоченность другими делами сначала сбила меня с толку. Казалось, он поглощен только поисками Таисьи. Но я все-таки задумалась, да и крик, раздавшийся в карете, тоже был очень подозрителен. Кстати, княжна, а кто там кричал и почему?

Катя слегка покраснела:

— Это секретарь Стрешнева, такой гнусный человечек. Пока Стрешнев был занят разговором, он… начал распускать руки и я его ударила.

— Браво, — оценила Оршола, не без сочувствия выслушав объяснение. — А мне и невдомек было, почему кричит мужчина, да и Стрешнев говорил о каталепсии. В общем-то, — продолжала она, — все эти подозрения появились в моей голове, когда Стрешнев уже уехал. Он ехал в ту же сторону, что и мы, но даже если бы он изменил маршрут, я бы уговорила Габриэлу последовать за ним. Но все шло, как надо, и я решила пока оставить мамочку в неведении, чтобы она нечаянно не испортила все…

Габриэла со вздохом покачала головой:

— Для такой не по годам мудрой дочери, я, должно быть, и в самом деле, слишком глупая мать!

— Я никогда такого не скажу и другим не позволю, — заверила Оршола. — Ты сыграла свою роль блестяще!

— Тем, что не путалась под ногами, — добродушно усмехнулась Габриэла. — И что же было дальше?

— А дальше, когда я вышла из кареты на почтовом дворе, то увидела, что один из гайдуков Стрешнева сунулся в карету, а потом вышел, держа в руках крестик на черном шелковом шнурке, который тут же начал демонстрировать своему приятелю. И вот этот крестик меня окончательно убедил. Я отчетливо помнила, мадемуазель Катерина, что точно такой же шнурок с крестиком висел у вас на шее.

Катя покачала головой:

— Вот значит как… стало быть, не зазря крестик пропал. Выручил меня. И тогда вы послали записку Стрешневу?

— Да, именно так. Мне нужно было удалить его от кареты, чтобы без помех проверить, кто же там. Он поверил, что я хочу увидеться с ним, а все остальное вы знаете.

— Мадемуазель Оршола, — с чувством сказала Катя, глядя на венгерку, — вы не только самая замечательная, мужественная и великодушная девушка, из всех, кого я знаю, но и самая умная!

— Да будет вам, — усмехнулась та. — Я очень рада, что сумела помочь вам и довольно дифирамбов, хорошо? Не люблю громких слов.

Историю же своих злоключений Катя рассказала баронессе и ее дочери еще во время болезни. Она видела, что Оршоле нелегко слушать рассказ о чудовищной жестокости Стрешнева, но в память о несчастном отце Адриане не смягчила ни единого слова. Об Анне она тоже упомянула, но лишь вскользь. Каждый раз, когда кукольное личико несостоявшейся покойницы всплывало в памяти, ей становилось не по себе.