— Эй, княжна! Лови веревку!

Она услышала. Аркан просвистел в воздухе и лег на воде на всю, не менее, чем семисаженную длину. И, видимо, вовремя. Почти парализованное холодной водой тело девушки уже отказывалось двигаться. Теряя силы, она вцепилась в веревку, просунула под руки петлю и Драгомир, стиснув зубы, потянул ее к себе.

Наконец волны вынесли к нему бесчувственное тело, не ушедшее в глубину лишь благодаря спасительному аркану. Драгомир схватил девушку на руки и ее голова безжизненно повисла.

Добравшись до берега, он уложил ее в пожухлую траву и извлек засапожный нож. Быстрым и ловким движением разрезал платье и жесткий корсет, разодрал сорочку, обнажая дрожащее, худенькое тело, стащил с ног чулки и башмаки. Встав на одно колено, положил девушку животом вниз поперек другого и принялся надавливать на ее спину между лопаток. Легкие извергли фонтан воды.

Тщательно закутав спасенную в свою одежду и опустив наземь, Драгомир наклонился к самому ее лицу и принялся дуть в рот.

Наконец княжна хлебнула воздух широко открытым ртом и задышала так, что заходила ходуном маленькая грудь. Глаза распахнулись, незряче глядя на спасителя. Сняв с пояса фляжку, Драгомир влил ей в рот немного водки. Она закашлялась, глотая обжигающую жидкость, но выражение глаз стало более осмысленным. Он вновь приложил горлышко фляги к ее губам, но девушка замотала головой.

— На дар, — засмеялся Драгомир, не заметив от волнения, что говорит на родном языке. — Бравинта жужоры! Сыр ту? (Не бойся, водка чистейшая! Как ты? (цыганск.) То есть, я хотел спросить: как ты?

— Шукар, (Хорошо (цыганск.) — выдохнула Катя, вспомнив единственное, памятное ей цыганское слово, и на глазах у нее выступили слезы.

Драгомир одобрительно улыбнулся.

— Бидытко щей ту, — он погладил ее по щеке. — Пало тыро састыпэн! (Бедовая девушка ты. За твое здоровье! (цыганск.) — в свою очередь приложившись к фляге, он утерся рукавом и, поняв, что она не понимает, объяснил: — Говорю, бедовая ты девушка, княжна. За твое здоровье пью.

Она слабо кивнула, постепенно приходя в себя. Драгомир вылил воду из сапог, снял и выжал мокрую одежду и снова оделся. К счастью, его рубашка и жилет не слишком промокли, да и он был привычен к холоду.

Поискав что-то среди прибрежных коряг, он снова вернулся к спасенной с неким комком зеленой массы, напоминающим губку.

— Ты что! — опешила Катя, когда он потянул одежду с ее плеч, и попыталась оттолкнуть.

— Это бадяга, — объяснил Драгомир. — Растереться слегка надо, от простуды, чтобы кровь лучше по жилам побежала.

Судя по всему, свойства речной губки были известны княжне.

— Отвернись, я сама, — она вырвала бадягу из его рук. — Ну же!..

С усмешкой покачав головой, Драгомир отвернулся.

— Не перестарайся только, — посоветовал он, — сильно не три, иначе волком взвоешь.

— Да знаю я, — буркнула девушка.

Освободившись от одежды и повернувшись спиной к цыгану, Катя быстро и осторожно провела губкой по груди, плечам, хребту, протерла руки и ноги. Затем так же быстро закуталась.

Но, похоже, немножко она все-таки перестаралась, и действие коварной бадяги, проявившееся вскоре, было сурово. Кате показалось, что тысячи иголочек впились в ее тело, кожа покраснела от мгновенного прилива крови и девушка едва удержалась от желания прыгнуть в ледяную воду.

— Ничего, красавица, все на пользу, не во вред, — засмеялся Драгомир. — А теперь бегом наверх, — он помог подняться девушке, плотнее запахнул кафтан на ее теле. — Костер будем жечь, греться будем и раны твои лечить.

После всего, выпавшего на ее долю сегодня, идти, да еще в гору, было нелегко. Но Драгомир, словно не замечая ее усталости, безжалостно тащил спотыкающуюся девушку наверх. К счастью, склон был не слишком крут. Поддерживаемая своим спасителем, Катя наконец одолела подъем и, задыхаясь, плюхнулась на землю в тени колючих кустов можжевельника. Жеребец Драгомира, который пасся среди подлеска, осторожно выбирая губами траву посвежее, фыркнув, потянулся к хозяину. Тот ласково похлопал его по шее, достал из чересседельной сумки плотно скатанное суконное одеяло и положил его у ног девушки, чтобы она не сидела на голой земле.

— Мост… — неожиданно ахнула Катя, пока Драгомир собирал валежник и ломал колючие ветки на растопку.

Тот мимоходом бросил взгляд на бывшую переправу. К этому времени возле обрушившегося моста собралась толпа зевак, — похоже, большая часть жителей ближайшей деревни. Стояли и несколько экипажей, которым теперь придется ехать обходной дорогой. С того места, где находились Катя и Драгомир, голосов было не слышно, слишком далеко, но о чем разговаривали люди, оставшиеся без сообщения с соседними селениями, можно было представить.

Ничего не сказав, Драгомир бросил на траву охапку хвороста. Достал кресало и коробочку с трутом и, сев напротив Кати, принялся молча высекать огонь.

— Цыган, — окликнула Катя. — А как же… мои люди, они… — она не договорила, с надеждой глядя на него.

Драгомир подпалил тоненькую щепку, осторожно раздул тлеющую искру и сунул ее в груду приготовленного хвороста. Вскоре ветки негромко затрещали, растущее пламя раскинуло оранжевые лепестки, пожирая топливо. Густеющий белый дымок взвился над ними, повеяло теплом и смолистым ароматом горящего можжевельника.

— Нет больше твоих людей, княжна.

Катя недоверчиво смотрела на Драгомира.

— Как же так, — возразила она, — неужели они не сумели спастись? Аникей и Степан, молодые, сильные, разве так может быть? Ведь я же выплыла…

— Степан — это форейтор? — хмуро уточнил цыган. — Лошадь его сбросила, а остальные, постромки оторвав, прямо по нему и понеслись, в лепешку раздавили. А кучер на мосту был, когда тот рушиться начал. Балками его закидало, где уж тут спастись.

Закрыв лицо дрогнувшими ладонями, Катя долго молчала.

— Пресвятая Богородица, за что? Чем я Бога прогневила? — с каким-то странным удивлением произнесла она и совсем тихо добавила: — У меня же теперь никого не осталось. Даже… даже одежды своей и то нет. Что же делать мне? Как до Москвы добираться? Христаради идти просить?

Драгомир неодобрительно покачал головой:

— Что делать, говоришь? Ну, перво-наперво за новопреставленных помолиться не помешает. А потом и о себе подумаем. Нам, живым, торопиться некуда.

Услышав этот лишь слегка завуалированный упрек, Катя весьма воинственно вскинула на него глаза, но сдержалась. Нелегко ставить на место того, кто только что спас твою жизнь. А ведь она даже спасибо ему не сказала…

— Не могу я сейчас молиться, Драгомир, — отрезала она. — У меня голова болит, душа кричит, пусто мне, не до молитвы сейчас.

Драгомир помолчал.

— Как зовут-то тебя?

— Катериной.

— Ладно, Катерина, давай поглядим, что там с твоей головой.

Пересев поближе к девушке, он положил ладони на ее густые, черные, уже подсыхающие волосы. Катя мучительно напряглась, когда сильные пальцы принялись бережно ощупывать раскалывающийся от боли затылок.

— Нет раны, княжна, — сообщил Драгомир, — повезло тебе. Шишка и только. Еще бы, такая грива! Лучше, чем хвост у моего жеребца. Да и шляпа, думаю, смягчила удар. А теперь расслабься, глаза закрой и помолчи.

Катя повиновалась, сама не зная почему. Может быть, оттого, что в голосе и руках цыгана была некая властная и в тоже время умиротворяющая сила. Бережно, едва прикасаясь, он гладил ее голову и мелодично нашептывал по-цыгански что-то, звучавшее как нежная колыбельная.

Сколько прошло времени, она не знала. Завороженная звуками его чарующего низкого голоса, Катя, казалось, грезила наяву и очнулась, только когда Драгомир спросил, замедлив движение пальцев:

— А теперь легче стало, верно?

— Да, — с удивлением сказала Катя, прислушиваясь к себе.

— Вот и хорошо. Глядишь, к вечеру совсем пройдет. Еще что болит?

Катя молча протянула исцарапанные руки. Кровь больше не шла, но мелкие ранки, нанесенные стеклянным крошевом, весьма ощутимо саднили. Драгомир смазал их какой-то горьковато пахнущей мазью, и боль постепенно начала утихать.

— Спасибо, Драгомир, — не глядя на него, выговорила Катя. — За все тебе спасибо…

Ах, если бы душевную боль можно было излечить так же, как телесную! До самой смерти ей не забыть последний, мертвый взгляд мадемуазель Дюбуа. Может быть, потому и кричала она так страшно, что понимала в озарении предсмертном, что ей не спастись? Как замолить этот грех? Даже самая суровая епитимья не поможет…

Драгомир набил табаком трубку, прикурил от горящей ветки и вытянулся у огня.

— Не казни себя, — произнес он, и Катя вздрогнула, пораженная тем, как точно цыган угадал ее мысли. — У тебя не было другого выхода. Или умереть вместе с той женщиной или попытаться выбраться. Никто не упрекнет тебя за то, что ты выбрала второй путь.

Катя хрипло прошептала:

— Ты ничего не понимаешь. Я очень виновата. Она мешала, повесилась на мне, как черт на сухой вербе, и я ударила ее. Да так, что она сознания лишилась, а может быть, от недостатка воздуха с ней это произошло, кто знает? Думала, выберусь сначала сама, потом ей помогу, иначе обе погибнем. Только не вышло… У меня два пути было, а у нее сколько?..

— И у нее два. Одной умереть или тебя с собой на тот свет утащить, — сухо отозвался Драгомир между двух затяжек.

— Стало быть, ты знал, что так будет? — Катя повернулась, вглядываясь в его лицо. — Ты меня об этом предупреждал, да?

— Что теперь говорить… — кашлянув, негромко откликнулся Драгомир.

Он не хотел говорить, но она ясно помнила сказанные на переправе слова: «Ты сама мор и смерть». За один день она стала причиной гибели трех человек и чудом выжила сама, но что-то подсказывало Кате, что это лишь первая страница непоправимых бед в едва начавшейся книге ее жизни.

Только об этом она цыгана спрашивать не станет. К чему знать свое будущее? Никому это не приносило счастья.

Некоторое время они сидели молча, глядя в огонь.

— А в Москву ты к кому ехала, княжна? — донесся до задумавшейся девушки голос цыгана.

Катя встряхнула головой, прогоняя черные мысли.

— К родителям и брату.

— Родители в Москве, а ты что же?.. В гости, что ли, ездила?

Катя недовольно передернула плечами, но все же ответила:

— Нет. Я в поместье живу под Новгородом.

— С кем?

Девушка вздохнула.

— С гувернанткой. У меня еще компаньонка была, тетушка моя, только она умерла три недели назад, старая уже была.

— А что же родители?

Катя метнула на цыгана подозрительный взгляд и с независимым видом расправила плечи:

— А что — родители?.. Им нравится жить в Москве, а мне хорошо было в деревне. Просто мне уже шестнадцать стукнуло, засиделась в девках, пора в свет выходить…

— Да женихов искать, — кивнув, закончил Драгомир и, уловив тщательно скрываемое смущение на лице девушки, подытожил: — Ну что ж, краса Катерина, я очень рад, что ты не сирота и тебе есть куда податься. Иначе пришлось бы брать тебя замуж и вести с собой. А я ведь цыган не таборный, изгой, так что нечего мне тебе предложить, кроме костра и бесконечной дороги. Шатра и того нет.

Выслушав эту тираду, Катя невольно фыркнула.

— Ты просто неподражаем, Драгомир. С чего начали, к тому и вернулись. Думаю, что я никогда не дойду до такой крайности, чтобы скитаться с тобой по дорогам, разве только, чтобы до Москвы добраться…

— Я думаю, мы сможем придумать кое-что получше, — проронил Драгомир. — Не к лицу благородной барышне с цыганом кочевать. Найдем тебе попутчиков по чину.

Катя хотела было спросить, каким образом он собирается осуществить это намерение, но внезапно ощутила, как тяжелеют и сами собой опускаются веки. Похоже, Драгомир не только боль снял, но и дрему на нее нагнал, успела подумать она перед тем, как погрузиться в крепкий сон.

* * *

Пока Катя спала, возле костра несколько раз появлялись мужики из ближайшей деревни и, подозрительно приглядываясь к цыгану и его спутнице, завязывали разговор о рухнувшей переправе. Драгомир сдержанно рассказал то, чему был свидетелем, но о том, что вместе с ним находится барышня, слуги и карета которой утонули, упав с моста, распространяться не стал. К чему? Позволить девушке, оставшейся без защиты, продолжать путь на крестьянской телеге, в обществе случайного мужика, едва ли разумно. Драгомир мысленно вздохнул, вспомнив о четверке прекрасных рысаков, которые успели спастись, вырвавшись на свободу до того, как обрушился мост. Где они теперь и кому достанутся?