— Мне нечего прощать вам, княгиня. Но если вам угодно, — все уже забыто.

— Вот и славно! — обрадовалась Гагарина. — Юрий Александрович, если помните, мы присылали вам приглашение на бал, который даем через две недели. Так вот, я была бы очень-очень рада, если бы княжна тоже приехала!

Катя засияла. Дебютировать на балу в доме, где такая милая хозяйка, — что может быть приятнее? Дождавшись, когда отец выразит свое согласие, она присоединилась к его благодарностям и они наконец расстались. Гагарина вошла в магазин, а отец и дочь Шехонские забрались в салон своей кареты.

— Ну и что ты скажешь, Катенька? — осведомился отец, когда лошади понесли экипаж с Кузнецкого моста. — Как тебе понравилась княгиня Комета?

— Княгиня Комета? — Катя в недоумении приподняла бровь.

— Так ее называют в свете за привычку ляпать, что ни попадя, самым простосердечным образом, ошарашивая собеседников. Как то самое небесное тело, что неожиданно валится на Землю из-за облаков, вызывая всевозможные разрушения и всеобщий переполох.

— Пожалуй, похоже, — усмехнулась Катя. — Что вам сказать… Вполне приятная дама, если, конечно, не считать того, что по ее словам я должна скоро умереть.

Отец помрачнел.

— Не принимай близко к сердцу то, что она сказала. Она безобидная болтушка, только и всего и, конечно же, не желает тебе зла.

— Да при чем здесь она, отец, — тихо сказала Катя. — Мне просто хотелось бы понять: откуда пошли настолько нелепые слухи?

Отец пожал плечами.

— В свете всегда болтают лишнее, разве это новость, даже для тебя?

— Не новость. Но почему никто из вас не опроверг эти слухи?

Катя ясно видела, что разговор этот отцу очень неприятен. Но после некоторого молчания он все же ответил:

— Среди наших знакомых твое имя уже давно под запретом. Вспомни, ты ведь и вправду была очень больна, и мать считала, что все разговоры о твоем нездоровье или, напротив, выздоровлении, могут только накликать беду. Прости ей это суеверие, оно вполне понятно. Даже когда ты пошла на поправку, ее страх за тебя никуда не исчез. Поскольку она не поощряла расспросы о тебе, знакомые перестали спрашивать. Большинство о тебе просто забыли, те же, кто помнил, — а это самые близкие наши друзья, — решили, видимо, что дело совсем плохо. И предположения, конечно, могли у них родиться самые печальные.

Катя скептически приподняла брови.

— И только? Значит, именно по этой причине maman запретила Саше рассказывать обо мне своим друзьям?

Юрий Александрович снова пожал плечами:

— Что касается Сашиных друзей, я в эти подробности не вникал, но другой причины я здесь не вижу. Меньше расспросов, меньше огорчения для матери.

Катя откинулась на спинку сиденья и погрузилась в размышления. Да-а, приятно узнать, что большая часть знакомых благополучно о тебе забыла за давностью лет, а близкие друзья семьи считали, что ты уже не жилец на этом свете. Если, конечно, отец не выгораживает мать… Катя украдкой бросила подозрительный взгляд на князя Шехонского.

Что же касается Саши… Полтора года назад ее брат закончил обучение в Петербургском кадетском корпусе и, в ожидании вакансии в столице, вернулся в Москву, будучи временно определенным в московскую команду Семеновского полка. Тогда же он и свел знакомство со своими друзьями. Кто знает, может быть, кто-нибудь из них и слышал прежде о «безнадежно больной» княжне Шехонской, но не придал этому значения или просто забыл. Впрочем, едва ли в свете часто говорили о ней, — кого мог удивить тот факт, что дитя воспитывается отдельно от семьи? Это было вполне в порядке вещей, как и детские хвори…

Так что, совсем не факт неосведомленности Сашиных друзей тревожил Катю. Неожиданная мысль зазубренной иглой вонзилась в мозг. Не в том ли истинная причина запрета, что брат по своей простоте мог сболтнуть что-нибудь лишнее, например, что она вовсе не больна?

Катя похолодела. Этого не может быть. Просто не может. Отец сказал правду, он не мог солгать ей. Какая выгода была матери в том, чтобы все окружающие считали ее дочь безнадежно больной? Это просто нелепость!

И чтобы сохранить хоть немного душевного спокойствия, ей лучше отбросить все эти подозрения. Забот хватает и без того, чтобы еще копаться в мозгах maman, где, несомненно, сам черт ногу сломит. И одна из этих забот — мертвая невеста, чей призрак вновь вызван к жизни благодаря вмешательству отца Серафима.


[1] В России в те времена предпочитали называть Стамбул его прежним именем, — Константинополь или даже Царьград.

[2] Крепость Османской империи на Днестре, взятая русскими войсками в 1770 году, в ходе русско-турецкой войны 1768–1774 гг.

* * *

Тем же вечером, когда отец отбыл в Английский Клуб, maman предавалась меланхолии в своем будуаре, а Саша отдавал всего себя службе, Катя решила присоединиться к Акулине, занятой вышиванием в своей комнате. Некоторое время она наблюдала за тетушкой, прилежно склонявшейся над пяльцами, и наконец заговорила.

— Акулинушка, — начала Катя, — скажи, ты ведь, наверное, многих знаешь в Москве?

— Да уж немало. А что за нужда у тебя, Катенька?

— Да как сказать… — Катя пожала плечами. — Об одном человеке нужно сведения собрать.

— Ой, — опустив пяльцы, Акулина лукаво посмотрела на девушку, — неужто какой-то кавалер так скоро в глазок тебе впал?

Интерес Акулины был вполне объясним: имя Михаила в их беседах пока еще не всплывало, хотя Катя и планировала со временем посвятить тетку в свою сердечную тайну. Но, разумеется, не сейчас, когда на ней висит, словно долговая расписка, эта епитимья… Едва не покраснев, Катя поспешно покачала головой:

— Да нет, что ты, совсем не в этом дело! Мне о девице одной разузнать нужно.

— О девице? — не без разочарования отозвалась Акулина. — А что за девица? Ну, спрашивай, раз надобно. Чем сумею — помогу.

Катя уселась напротив тетушки, откидывая со лба непослушную прядь волос, собралась с мыслями.

— Скажи, есть ли среди твоих знакомых молодая барышня по имени Анна, с которой в последнее время произошло что-нибудь странное?

— Хм. Анна, говоришь? — Акулина наморщила лоб, припоминая. — Да у нас, кажись, все Анны в возрасте твоей maman, никак не моложе. Барышень и нету вроде с таким именем. Если только перестарок, но ведь ты говоришь — молодая? В каких летах-то, Катенька?

— Лет четырнадцати-пятнадцати, я думаю, — отозвалась Катя и спохватилась: — Так ведь я могу тебе ее наружность обрисовать!

— Ну-ка, ну-ка, — поощрила Акулина, еще не зная сути дела, но уже заинтригованная.

— Среднего роста, тоненькая такая, — начала Катя, — личико белое, красивое, глаза голубые и волосы светлые, как лен…

— Анна, светловолосая, — задумчиво повторила Акулина.

Катя ждала, затаив дыхание, но после минуты напряженных размышлений, Акулина сокрушенно покачала головой:

— Нет, Катенька, что-то не припомню такой девицы… Хотя, — внезапно встрепенулась она, — постой: барона Строганова внучка — как раз Анна. Только она постарше будет, ей, пожалуй что, осьмнадцатый пошел. Правда, смотрится она совсем отроковицей, никак ей не дашь ее летов.

— А как выглядит она? — жадно спросила Катя.

Акулина закатила глаза, вспоминая:

— А так и выглядит, душа моя, как ты обрисовала. Беленькая, как херувим Господень, очи лазоревые… Врать не стану, хороша барышня. Я почему ее не тотчас вспомнила? Маменька-то, да папенька твои с той новой знатью не якшаются, вот и Анну я не коротко знаю.

— Ну разумеется, — хмыкнула Катя, — я скорее удивилась бы, если б maman сочла ровней для себя это семейство, которое только при Петре Алексеевиче[1] в дворянское достоинство и возвели.

— Так понятное дело, Катенька, у нас тут не Петербург, а Москва все-таки! — придирчиво разглядывая вышитый лепесток, проронила тетка.

— И кичиться принято не умом и заслугами перед отечеством, а происхождением от Рюрика, — не без иронии заметила девушка. — Впрочем, Бог с ними. А где она сейчас, эта Анна?

— Ну, где! Дома, должно быть.

— Акулинушка, а ты не можешь узнать это поточнее как-нибудь? Очень нужно! — Катя молитвенно сложила руки перед грудью.

Акулина оторвалась от вышивки и внимательно оглядела племянницу:

— Да что стряслось-то, Катенька? Ты меня удивляешь, ей-Богу. То какого-то цыгана ищешь, то теперь — вынь да положь тебе эту Анну. Что за тайны?

— Да никаких тайн нет! — Катя с трудом сдержала раздражение. — Я встретила ее в дороге. Она попала в затруднительное положение. В общем… ну как тебе сказать… С женихом она бежала из дома, а тот обманщиком оказался. Я рассказала об этом отцу Серафиму на исповеди, и он посчитал, что я должна найти родителей этой барышни.

— Свят, свят, свят! — Акулина в ужасе перекрестилась. — Да неужели та самая Анна? Вот беда! — она призадумалась. — Помочь надо, конечно, тут я с батюшкой нашим согласна. Только чем тут поможешь, Катенька? Хоть венчанная, хоть нет — все одно, — без родительского благословения сбежала. Считай, погублена девица. А с кем сбежала-то она? Я про то и не слыхала.

— Это… не имеет значения, не помню я его имени, — отмахнулась Катя, инстинктивно не желая называть фамилии Стрешнева. — Я должна найти ее родных и рассказать им обо всем. Вот только, ты говоришь, что не слыхала ни о каком бегстве? Это странно. Быть может, это совсем не та Анна? Давно ли ты видела ее?

— Ой, давно! — подумав, сообщила Акулина. — Дай Бог не соврать, — еще на Троицу в церкви встретила. А с тех пор и не видала.

— Ну если так, тогда есть смысл уточнить, где сейчас эта барышня. Сможешь, Акулина?

Тетка вздохнула.

— Попробую.

Вошел лакей с сообщением, что барин вернулся и просит барышню спуститься в вестибюль. Катя вскочила, машинально расправляя юбки, и торопливо направилась к дверям.

— Только не тяни с этим, Акулинушка, хорошо? — бросила она на ходу. — Узнай как можно скорее!

И не слушая того, что беззлобно проворчала в ответ тетушка, вновь погрузившаяся в вышивание, Катя поспешила спуститься вниз. Сходя по ступеням парадной лестницы, она заметила отца, который просматривал стопку писем, поданных ему на подносе лакеем, а рядом… Катя издала ликующий вопль, отозвавшийся звонким эхом под сводами вестибюля, и в несколько мгновений одолела оставшиеся ступени.

Рядом с князем Шехонским, боязливо прижимаясь к его боку и озираясь по сторонам, стоял темнокожий мальчик лет восьми-девяти, в синем бархатном камзольчике и малиновых шальварах, с белоснежным тюрбаном на голове, украшенным серебристым пером цапли.

При виде громогласной незнакомки, малыш поспешил спрятаться за спину князя, но, не сдержав любопытства, все же высунул голову, настороженно разглядывая приближавшуюся Катю.

— Ne crains pas, Chanku, (Не бойся, Шанку (франц.) — усмехнулся отец, ободряюще похлопав его по плечу. — Это твоя новая госпожа, княжна Катрин. Она не кусается.

Катя засмеялась, наклонившись к негритенку, мягко потянула его к себе, и тот, обреченно вздохнув, покинул свое убежище за спиной князя. Поднял на девушку жгучие глазищи, синеватые белки которых так и сверкали на черном личике, не без достоинства поклонился и произнес нежным голоском:

— Bonsoir, Mademoiselle.

Умиленная Катя опустилась на корточки и порывисто прижала ребенка к себе.

— Он просто чудо! — с восхищением глядя на свою так скоро воплотившуюся мечту, воскликнула она. — Такой славный!.. Как тебя зовут, малыш?

Похоже, мальчик понял вопрос, но князь ответил раньше, опередив его:

— Его зовут Шанку. Он немного знает по-русски, но в основном тебе придется общаться с ним по-французски, если, конечно, ты не решишь с его помощью изучать абиссинский. Впрочем, он еще неплохо болтает по-турецки.

— Он абиссинец? — Катя поднялась на ноги, наконец оставив смущенного арапчонка в покое, но по-прежнему не сводила с него восторженного взгляда.

— Именно. И притом, — добропорядочный православный христианин, — усмехнулся отец.

— Да где же вы взяли его так скоро? Я и не надеялась почти…

— Просто повезло. Выиграл в карты у графа Головкина. И, кстати сказать, граф был счастлив оплатить свой долг предложенным мною способом.

— Отец! — Катя с нежностью обняла его, расцеловала в обе щеки. — Как мне благодарить вас?

— Не беспокойся на этот счет, Катенька, — отозвался отец, возвращая ей поцелуи. — Мне было очень приятно доставить тебе эту радость. Я очень надеюсь, что вы с Шанку подружитесь.

— Я не сомневаюсь в этом! — повернувшись к Шанку, Катя с улыбкой протянула ему руку, и тот застенчиво вложил в ее ладонь свои черные пальчики…