Катя ошеломленно молчала.

— Господи… — она закрыла руками лицо, но тут же, опустив трясущиеся ладони, с ужасом взглянула на отца: — Вы что, хотите сказать, что Миша был любовником этой старухи?!

Юрий Александрович выразительно кашлянул, услышав эти более чем оскорбительные слова о царствующей государыне, но замечания дочери отчего-то не сделал. Боль и смятение, отразившиеся в ее глазах, были такими очевидными, что он невольно ощутил сочувствие.

— Ну, не такая уж она старуха на мой взгляд. Сорок семь лет, даже моложе меня, а я себя стариком не считаю. Хотя, конечно, в твои годы и тридцатилетние кажутся стариками, из которых песок сыплется.

— Отец, ответьте же! — задыхаясь, выпалила Катя. — Да или нет?

— Нет, не думаю, — решительно отозвался Юрий Александрович. — Все произошло слишком быстро. Императрица, скорее всего, видела его один-два раза в карауле. Да Потемкин и не допустил бы их сближения. Как я уже говорил, Бахметьев очень умен и для Потемкина мог стать чрезвычайно опасным соперником. Впрочем, и светлейшему князю недолго улыбалась удача. Стоило ему уехать этой весной, как его место в сердце ее величества занял этот малороссиянин, как бишь его?.. Ах, да, Завадовский.

— А Михаил, — дрожащим голосом выговорила Катя, — Михаил хотел быть фаворитом императрицы?

Юрий Александрович обнял дочь за плечи и притянул к себе.

— Расстроил я тебя, Катенька, старый дурак… Знаешь, если б ты спросила меня о любом другом, даже о Сашке нашем, я бы без колебания ответил, — хотел бы, да кто бы не хотел? Большинство из тех, кто служит при дворе, готовы идти по головам, чтобы урвать кусок пожирнее со стола ее величества. Но Михаил?.. Я знаю этого мальчика чуть больше года, но сразу заметил: он не такой, как остальные. У него есть гордость, есть честь, есть достоинство. И он, как мне кажется, никогда не опустился бы до того, чтобы связаться с женщиной без любви, в надежде на возвышение, почести и богатство.

Катя слушала, жадно впитывая каждое слово, и на душе постепенно становилось легче. Она знала, что отец, как никто другой, видит людей насквозь и никогда на ее памяти он не ошибался, давая оценку тому или иному человеку. К тому же, ведь и она сама, с первого же дня знакомства отметила, насколько разительно отличается Михаил от других. Несмотря на внешний налет бретерства и грубоватой язвительности, благородство его натуры было таким же ясным и незыблемым, как земная твердь. Впрочем, что удивительного? Разве она полюбила бы его, будь он иным?..

Но разговор, получивший настолько непредвиденный поворот, еще не был окончен и Катя, почти успокоившись, вернулась к тому, что больше всего интересовало ее:

— Отец, вы сами признаете все Мишины достоинства и в то же время говорите, что он мне не пара. Как понять это? Неужели при выборе жениха для меня только высокое положение и богатство имеют ценность в ваших глазах?

— А что, все уже настолько серьезно? — нахмурив брови, осведомился Юрий Александрович.

Уткнувшись лицом в его плечо, Катя негромко, но решительно отозвалась:

— Я люблю его, отец. И никто кроме Миши мне больше не нужен.

Князь Шехонской выдержал паузу и, вздохнув, отозвался:

— Вот с этого и надо было начинать.

Поднявшись с дивана, он прошелся по гостиной, машинально наблюдая за играющим Шанку. Катя следила за ним с замиранием сердца. Мужская привычка в затруднительные моменты бесконечно мерить пространство ногами и раньше раздражала ее, теперь же она едва сдерживала желание запустить в отца диванную подушку. Но наконец он повернулся к ней и проговорил:

— Давай договоримся так, Катенька. Ты выходишь в свет, общаешься с молодыми людьми, не ограничиваясь обществом одного лишь Михаила, а через несколько месяцев, если твои чувства не изменятся, и в сердце не появится новый претендент, мы с тобой вернемся к этому разговору.

— Хорошо, отец, — Катя благодарно улыбнулась ему.

Она знала, что ее чувства не изменятся и через много лет, но какой смысл убеждать в этом отца? Впрочем, чего больше? Он не отказал ей и, следовательно, она с полным правом может теперь лелеять надежду на то, что однажды станет женой Михаила Бахметьева.

Если только не вмешается неожиданно злая судьба, чьи парфянские стрелы могут быть так неистребимо жестоки…

Глава 12. Семена сомнения

На следующий день вернувшаяся из церкви Акулина наконец принесла новости о Строгановых, которые так ждала Катя.

— Неладно что-то у них, Катенька, — сообщила тетка, оставшись с племянницей наедине в ее комнате. — Я в Богоявленской церкви была на Никольской, где Строгановых двор. Службу отстояла, все ждала, что появится кто-то, — сам барон или старшая внучка его, сестра Анны, либо тетушки ее. Никто не пришел, зато после, в лавке иконной, встретила племянницу графа Шереметева, старуху Салтыкову, уж она известная сплетница, так я ее и расспросила…

— Ну говори же, Акулинушка, — заторопила Катя. — Что узнала?

— Говорит, уже третья седмица пошла, как Строгановы в доме заперлись, как в крепости осажденной, никого не принимают, никуда не выходят. Привратник визитеров даже на порог не пускает, дескать, больны все…

— Больны? — задумчиво повторила Катя. — Думаешь, правда?

— То-то и оно! — не без торжества отозвалась тетка. — Салтыкова, видишь ты, говорит, доктора ни разу не приглашали, а ей ли не знать!.. Небось, от темна до темна только и глазеет в окна, что там у соседей происходит. Что же это за хворь такая, что доктор не надобен?

Некоторое время Катя молчала, обдумывая услышанное.

— Думаю, ты права, Акулинушка. Это действительно кажется подозрительным. И если это та самая Анна, то, похоже, что таким образом семья пытается скрыть от света ее побег. Должно быть, они не теряют надежды, что она вернется, возможно, ищут ее… Кстати, а что, родителей у Анны нет?

— Сирота она, — сообщила Акулина, — только и есть, что дед, Николай Григорьевич, да сестра Глафира.

— И что они собой представляют?

— Ну, Николай Григорьевич старец почтенный, слова худого про него не скажу. Он из младшей ветви рода Строгановых, и держался всегда особняком от родни, хотя и богат несметно, как вся эта новая знать. А Глафира… что про нее сказать? Вековуха, годочков двадцать шесть-двадцать семь уже. Не так хороша, как Анна, но тоже недурна собой. Только уж очень себе на уме, да спесива без меры.

— Это у них, похоже, фамильное, — усмехнулась Катя, вспомнив «мертвую невесту». — Что же делать, Акулинушка? Мне поговорить надо с бароном или его старшей внучкой, выяснить, та ли это Анна.

Акулину передернуло:

— А ну как и вправду больны они, Катенька? Вдруг оспа, или еще какая напасть?

— Ты же привита от оспы, так чего боишься? — рассмеялась Катя. — Успокойся, Акулинушка. Сама знаешь, обо всех случаях оспы следует властям сообщать, таких больных в Оспенный госпиталь увозят. Кто бы посмел умолчать, императорского указа ослушаться?

— О ком это вы? — дверь спальни отворилась и на пороге, испытующе глядя на дочь, появилась княгиня Софья Петровна. — Оспа, у кого?

Акулинушка испуганно застыла. Катя, мысленно выругавшись, поднялась на ноги.

— Ни у кого, maman, — как можно спокойнее ответила она. — Мы говорили о Строгановых. Они, кажется, больны, но это не оспа.

— Строгановы? — Софья Петровна произнесла эту фамилию с презрением, точно сплюнула. — Какие у тебя могут быть дела со Строгановыми?

Катя молчала, лихорадочно соображая, что ответить. Maman была известна лишь очень сокращенная и вычищенная история ее дорожных злоключений, в которой, разумеется, не было места ни цыгану Драгомиру, ни баронессе Канижай, ни «торговцу редкостями» Сильвестру Стрешневу. По словам Кати, после падения кареты с моста и гибели гувернантки и слуг, ее спасли люди некоей вполне приличной дамы, которая и довезла ее до Москвы в своем экипаже.

Разумеется, и эта версия тогда вызвала у maman бурю негодования на непослушание дочери. Тем более, что фамилия доброй самаритянки, наскоро выдуманная Катей, была Софье Петровне абсолютно неизвестна, и выяснить ее личность не представлялось возможным. Утеря кареты, четверки отличных лошадей, и гибель слуг тоже вызвали немалый гнев княгини. Не было в ее бесчисленных попреках и выговорах только одного: хоть мало-мальского беспокойства за судьбу дочери, которая чудом осталась жива.

— Я встретила на почтовой станции в Твери младшую внучку барона, — на ходу сочиняла Катя. — Она ездила на богомолье, и сильно задержалась в дороге из-за… из-за сломанного экипажа. Я просто хотела сообщить ее родным, чтобы они не тревожились о ней. Хотя бы письмом, если вы позволите, maman.

— Ни в коем случае! — отрезала Софья Петровна. — Ты девица, тебе писать мужчине — непристойно!

— Но ведь барон уже старик… — нерешительно возразила Катя.

— Как бы то ни было! Еще не хватало, чтобы Шехонские якшались с этими парвеню. Пусть Акулина напишет письмо от своего имени, с них и этого довольно!

Катины пальцы, нервно теребившие отделку корсажа, непроизвольно сжались в кулаки, так что ногти впились в ладони. Как опостылел ей этот резкий, вечно недовольный тон! Усилием воли обуздав накатившую злость, она заставила себя склонить голову и кротко отозвалась:

— Хорошо, maman, как скажете.

Из слов матери было понятно, что визита к Строгановым она не допустит ни в коем случае. Но по зрелом размышлении, это не слишком огорчило Катю: хозяином в доме, все-таки, был отец и, зная о епитимье, наложенной на нее, он не стал бы препятствовать дочери увидеться со Строгановыми. Кроме того, тетушка на ее стороне, и Катя могла надеяться, что визит в дом барона останется только между ними…

— И впрямь, напишу барону записку, — шепотом сказала Акулина, когда они остались одни. — Намекну, что об Анне сведения имею, поглядим, что он ответит.

— А если не ответит?

— Если не ответит, стало быть, не та Анна, — неуверенно предположила Акулина. — Будем дальше искать.

— Хорошо, — согласилась Катя, подумав.

Иметь дело с родственниками «мертвой невесты» ей и самой не слишком хотелось. Возможно, записка подтвердит ее ошибку, а дальше… Кто знает, может быть, все как-нибудь разрешится само собой, без ее участия.

В тот же день Акулина отправила Николаю Григорьевичу Строганову письмо, но посланный с этим письмом лакей вернулся без ответа. Правда, по его словам, послание обещали немедля передать барону, — это было единственное, чего достиг посланец.

— Подождем, — беззаботно решила Катя, и на время выбросила эту историю из головы.

В самом деле, ей было о чем подумать и без странных хитросплетений, творящихся у Строгановых. Ее дни были наполнены приятной и необременительной суетой по поводу предстоящего выхода в свет, мечтами о Михаиле и визитами друзей семьи, которые теперь заново знакомились с ней. А кроме того, Кате также давал обильную пищу для размышлений крайне занимательный разговор, случайно подслушанный в тот же вечер.

Это и вправду вышло само собой: Катя направлялась в свои апартаменты, когда ее внимание неожиданно привлекли приглушенные голоса, доносившиеся из отцовской спальни. И слова, произнесенные негромким, дрожащим голосом матери, заставили ее замереть:

— …я прошу вас, я вас умоляю… Пока еще есть время, прикажите ей уехать! Слухи распространяются быстро, и со дня на день Наталья Ильинична узнает, что Катерина в Москве, что она здорова и тогда уже ничего не спасти.

Катя быстро огляделась по сторонам. Коридор был пуст, и она осторожно прильнула к двери, с тревогой ожидая ответа отца. Тот не замедлил себя ждать:

— Софи, я уже сказал вам — нет. Оставим этот разговор раз и навсегда.

Мать бессильно всхлипнула:

— Поймите же: я прошу не для себя. Мне уже ничего не нужно, я давно смирилась. Я на все закрываю глаза, — на ваши беспутства, грубость, безразличие… Бог вам судья, Жорж. Прошу только об одном: подумайте наконец о своем сыне! Вы же всё, всё делаете для того, чтобы Александр лишился наследства!

— Ну что ж, значит, так тому и быть, — помолчав, отозвался отец. — С тем, что Саша унаследует после меня, беден он не будет, так что, не следует зарываться, дорогая. Если моя бабушка приняла такое решение в отношении Кати, — сделать все равно ничего нельзя.

Поглощенная беседой, Катя не сразу заметила, что фижмы излишне громко шуршат по полотну двери, выдавая ее присутствие. Спохватившись, она едва успела отступить на шаг, как дверь распахнулась и мать показалась на пороге. Ее глаза гневно вспыхнули при виде дочери.

— Подслушиваешь, мерзавка?

Ее рука уже поднималась для пощечины, но отец, поспешно выглянув, сжал ее запястье и окинул Катю озабоченным взглядом: