— Что случилось, дитя мое?

— Ничего, отец, — девушка перевела взгляд на мать. — Если я и услышала что-то, maman, то совершенно случайно.

С трудом вырвав руку из пальцев князя Шехонского, Софья Петровна молча прошла мимо дочери и вошла в свою спальню, громко хлопнув дверью. Проводив ее взглядом, Катя медленно повернулась к отцу.

С минуту они напряженно молчали. Наконец Катя тихо произнесла:

— Отец, значит, прабабушка еще не знает о моем приезде?

— Вероятно, еще нет, — не глядя на нее, отозвался Юрий Александрович. — Но я в самое ближайшее время сообщу ей. Думаю, она захочет увидеть тебя, так что, приготовься к этой встрече.

Катя долго колебалась, прежде чем задать следующий вопрос.

— Отец, а что имела в виду maman, говоря, что из-за моего приезда Саша лишается наследства?

Юрий Александрович тяжело вздохнул.

— Ну что ж, рано или поздно ты это все равно узнаешь. Твоя прабабушка хотела сделать тебя единственной наследницей, в обход Саши, и не спрашивай меня — почему.

Некоторое время Катя молчала, обдумывая услышанное. В обход Саши? Неужели все дело в этом? И корень всех интриг матери в этом наследстве? Но почему прабабушка приняла такое странное решение? Стало быть, и подаренное ей кольцо, которым теперь владела Габриэла Канижай, указывало на то, что своей наследницей прабабушка видит только ее, Катерину?

— Отец, скажите, — Катя вскинула голову, пытливо вглядываясь в его глаза, — а я действительно ваша дочь?

Лицо князя Шехонского на мгновение ошеломленно застыло.

— Девочка моя, откуда такие мысли? — он взял ее за плечи, порывисто притянул к себе. — Ты наша дочь, только наша, и никогда, слышишь, никогда не сомневайся в этом! Прости мать, она бывает не в себе, но она искренне любит тебя и желает только счастья! И мы все сделаем для того, чтобы ты была счастлива.

— Да, конечно, — глухо откликнулась Катя. — Я верю вам, отец. Спасибо…

Последующие дни не прояснили тайн, которыми был полон этот дом, и мозг Кати то разрывался в бесплодных попытках понять смысл происходящего, то застывал в полнейшей апатии, вовсе не желая разгадки.

Но обращенные к отцу слова матери: «Я на все закрываю глаза, — на ваши беспутства, грубость, безразличие…», долго не выходили у нее из головы. Пожалуй, впервые в жизни Катя задумалась о том, что представлял собой брак ее родителей. В детстве для нее все было просто: maman — неизменно строгая и недоступная, отец — разный, но может быть очень нежным и ласковым. Отца в его лучшей ипостаси, — той, которую она наблюдала после приезда, Катя любила пламенно, чувства же к матери не имели с любовью ничего общего.

Судя по всему, отец тоже не любил свою супругу, и едва ли хранил ей верность. Князь Шехонской был красивый мужчина, сравнительно моложавый, и неординарность его натуры всегда привлекала к нему женское внимание. Кто знает, сколько сердечных ран нанес таким образом отец матери… Кате вспомнилась княгиня Комета, — милая болтушка Дарья Гагарина, встреченная недавно на Кузнецком мосту. «Мы с ней давние и близкие друзья», — так сказал о ней отец. Только ли друзья?..

Одним словом, княгиня Софья Шехонская определенно была несчастлива в браке и, возможно, не только по своей вине. Но к стыду своему, Катя поняла, что особого сочувствия к матери не испытывает…

* * *

В один из этих дней, к радости Кати, в дом Шехонских приехала с кратким визитом княгиня Гагарина. С собою Дарья Аполлинарьевна привезла свою золовку, младшую сестру мужа, недавнюю воспитанницу Смольного монастыря. Княжну Гагарину звали Евгенией, и Катя, когда их представили друг другу, подумала, что это строгое имя, отдающее монастырской кельей, совсем не подходит такой яркой девушке.

— А как вас называют друзья? — полюбопытствовала Катя, стараясь разговорить княжну, которая была не слишком многословна. — Эжени?

— Женни, — улыбнулась Евгения. — В детстве меня так называла моя бонна, немка. С тех пор так и повелось.

— Очень красиво! — оценила Катя. — И идет вам.

Ласковое «Женни» и в самом деле очень шло к нежному облику княжны. Среднего роста, чуть-чуть пухленькая, она казалась очень милой и женственной, движения ее были полны непринужденного изящества. А ко всему прочему у Женни Гагариной были чудесные золотисто-каштановые волосы, сияющие глаза цвета морской воды, чуть вздернутый носик и маленький рот в форме купидонова лука. И кожа выглядела такой бархатистой и свежей, что так и тянуло ущипнуть за розовую щечку…

Похоже, Дарья Аполлинарьевна была бы рада, если бы они подружились, подумала Катя, продолжая разговаривать с Женни. У нее самой эта перспектива тоже не вызывала возражений. При Катиной общительности ей трудно было обходиться без подруг, а новая знакомая производила очень приятное впечатление. Она держалась просто, была явно неглупа и проявляла к молодой хозяйке дома пусть и сдержанный, но вполне искренний интерес.

В эти дни во всех салонах обсуждали главным образом недавнюю женитьбу сына императрицы, цесаревича Павла, на принцессе Софии Доротее Вюртембергской, — отныне великой княгине Марии Федоровне. А в доме Шехонских подробности этого события можно было узнать из первых рук: родители Кати провели сентябрь в Петербурге, были приняты при дворе и собственными глазами наблюдали свадебные празднества.

— Их высочества производят впечатление очень счастливой пары, — сказала maman. — Великая княгиня просто обворожительна!

— И ко всему прочему, — откликнулся отец, с невинным видом глядя на свою жену, — видно, что у нее очень мягкий и покладистый характер. Надеюсь, что его высочество будет счастлив в этом браке.

— Да-да, все говорят, что Павел Петрович влюблен без памяти, — вздохнула тетушка Акулина. — Пусть Господь даст их высочествам безоблачное счастье, которое они заслуживают!

Хозяева дома и княжна Женни единодушно присоединились к этому пожеланию. Кате вспомнилась великая княгиня Наталья Алексеевна, первая жена цесаревича, недавно умершая в родах. Всего три месяца траура, — ничтожные три месяца! — которые Павел Петрович носил по горячо любимой им прежде супруге, говорили сами за себя…

Перед глазами Кати встало озаренное любимой, насмешливой улыбкой лицо Бахмета, и сердце дрогнуло. Как долго он хранил бы ей верность, если бы смерть разлучила их до срока? И способны ли мужчины вообще хранить верность тем, кто уходит с глаз, не напоминая больше о себе?..

В эту секунду княгиня Гагарина, точно прочитав ее недавние мысли, серьезно изрекла:

— Увы, постоянство не входит в число добродетелей Павла Петровича. Прискорбно для будущего монарха, не так ли? Но я тоже искренне надеюсь, что любовь его высочества к молодой супруге будет более долгой, чем та, что он питал к несчастной Наталье Алексеевне, упокой Господи ее душу! — и она благочестиво перекрестилась.

Катя с любопытством уставилась на княгиню, а сидевшая рядом Женни порозовела и мучительно зажмурилась, словно от стыда за глупость невестки. На несколько мгновений в гостиной воцарилась неловкая пауза, которую затем прервал спокойный голос князя Шехонского:

— Да будет так, Дарья Аполлинарьевна.

Он улыбнулся княгине Комете, запоздало смутившейся своих неосторожных слов. Улыбнулся с такой нежностью, что Катя невольно потупилась. Но хмурый взгляд maman, брошенный вскользь на мужа и гостью, перехватить успела. И к собственному стыду, ощутила в глубине сердца всплеск какого-то пакостного злорадства.

Тему разговора поспешно переменили. Кате подумалось, что свое мнение о непостоянстве цесаревича, княгине стоило бы высказывать лишь в тесном семейном кругу. Но, похоже, никого, кроме нее и Женни, невинное злословие Дарьи Аполлинарьевны особо не впечатлило, должно быть, Шехонские к ее выходкам давно привыкли.

Наконец заговорили о предстоящем у Гагариных бале. И Дарья Аполлинарьевна, узнав, что Кате необходимы уроки танцев, тут же посоветовала лучшего в Москве maestro di ballo[1], Антонио Ринальди, который был учителем двух ее дочерей.

— Фоссано[2], конечно, ставит себя очень высоко, — говорила Гагарина, — и запросит немало, но его уроки того стоят! Недаром же он многие годы возглавлял Императорскую балетную труппу при государыне Елизавете Петровне. И дети его любят.

— Нам и в самом деле нужен самый лучший учитель, — согласился отец. — Ведь времени до бала осталось совсем немного. Увы, мы поздно спохватились. Я по наивности думал, что наша Катрин и без того умеет все на свете, и учиться ей ничему не нужно.

Дамы рассмеялись.

— Я уверена, Юрий Александрович, что ваша дочь грациозна, как фея, так что, дело за малым! — сказала Женни, застенчиво улыбнувшись князю Шехонскому.

— Благодарю, Евгения Николаевна, — князь тепло улыбнулся в ответ.

— Вот и славно! — воскликнула Дарья Аполлинарьевна. — Договаривайтесь с маэстро, а брать уроки вам будет удобно в нашем доме. У нас очень весело, собирается большая компания: Львовы, Аплечеевы, Щербатовы, Мельгуновы, Кайсаровы и, кстати, вашего друга Барятинского дочки, князь!

Отец немедленно принял предложение, а Катя мысленно вздохнула, представив свое обучение танцам в обществе детей. Едва ли там найдется кто-то ее возраста. К примеру, старшей дочери Барятинского, о котором упомянула Гагарина, всего двенадцать. Но как иначе учиться танцам? В детстве, до отъезда из Москвы, она тоже занималась танцами в большой компании детей разного возраста и, помнится, было очень весело.

Когда Гагарины уехали, взяв с Кати обещание вернуть визит в самое ближайшее время, отец сказал:

— Ты очень нравишься Дарье Аполлинарьевне, Катенька, и я рад этому. Ее любят в свете и, если она станет для тебя в некотором роде патронессой, твой успех обеспечен.

— Она мне тоже очень нравится, отец, — кивнула Катя, — но… разве я недостаточно хороша, чтобы добиться успеха без чьей-либо протекции?

Она смотрела на отца с видом полной невинности, только капризно надутые губки выдавали ее истинное настроение. Юрий Александрович рассмеялся при виде этой жеманной гримаски и, обняв дочь за плечи, поцеловал в макушку:

— Ah, les femmes, les femmes! Vous êtes incorrigible. (Ах, женщины, женщины! Вы неисправимы. (франц.)

И ушел, не прибавив больше ни слова. А Катя, отбросив свою глупую маленькую обиду, всерьез задумалась о том, что же все-таки связывало отца с княгиней Гагариной. И как отнесется maman к ее сближению с этой дамой и ее семейством?

* * *

В тот же день в дом Шехонских был приглашен итальянский танцмейстер Антонио Ринальди. Перед его талантом благоговела вся Москва, и маэстро пользовался этим достаточно беззастенчиво. Стоимость его уроков, как и говорила княгиня Гагарина, оказалась просто фантастической, но отец был тверд в своем решении избрать на эту роль именно Ринальди.

— Я не ожидал, что синьорина настолько взрослая, — без обиняков объявил маэстро, увидев Катю. — Вы должны были пригласить меня много раньше, Eccellenza. (Ваше сиятельство (итал.)

«Эчеленца» покачал головой:

— Не будем терять время, вздыхая об упущенных возможностях, маэстро. Лучше скажите мне: вы беретесь за обучение моей дочери?

— Да, разумеется, — отозвался Ринальди, окидывая пристальным взглядом напряженную Катю. — Вы платите, Eccellenza, и я в вашем распоряжении. Но прошу вас, signorina principessa, сделайте несколько шагов. Я должен посмотреть, как вы двигаетесь.

Несколько мгновений Катя настороженно разглядывала бесцеремонного итальянца, но поняв, что выхода нет, выпрямила спинку и заскользила по паркету. Ей казалось, что каждое ее движение — верх грации и изящества, и она обескураженно замерла, услышав негодующий возглас Ринальди:

— No, no! Questo è impossibile! (Нет, нет! Это невозможно! (итал.) Вы не умеете ходить, синьорина принчипесса, совершенно не умеете!

Маэстро замахал руками и сморщился, словно во рту у него был лимон. Катя задохнулась от возмущения:

— Я не умею ходить? Да что вы о себе возомнили? А вы вообще прыгаете, словно с кочки на кочку!

Князь Шехонской закашлялся, чтобы скрыть невольный смех, но тут же бросил укоризненный взгляд на дочь. Ринальди остался невозмутим:

— У вас был когда-нибудь учитель танцев?

— Очень давно.

— Это заметно. Поскольку пользы он вам все равно не принес, забудьте о нем.

— Моя дочь собирается на бал через две недели, — вставил отец.

Услышав это, маэстро энергично затряс головой:

— Это совершенно невозможно! Ничтожно мало времени, я не смогу за такой срок дать ей достаточно навыков. Едва ли она сумеет достойно танцевать что-то кроме полонеза.