— Если вы сосредоточитесь на обучении вместо того, чтобы критиковать меня, — сухо отозвалась Катя, — то я сумею достойно танцевать не только полонез. Я схватываю на лету, маэстро, и уверена, что не разочарую вас.

Ринальди разразился странным трескучим смехом, склонив голову набок и с любопытством разглядывая будущую ученицу.

— Ваш апломб просто восхитителен, синьорина принчипесса! Ну что ж, давайте заниматься. И не жалуйтесь потом, если на дебютном балу в вас будут тыкать пальцами: я вас предупредил!

Так начались эти уроки, ставшие для Кати, что бы она ни говорила, нелегким испытанием. Ринальди был преподавателем строгим до свирепости, въедливым, занудным, насмешливым. Хвалить было не в его правилах; каковы бы не были успехи ученика, он большей частью оставался недоволен.

Для Кати долгое время было загадкой, почему ученики Ринальди, несмотря на эти малоприятные свойства его натуры, все-таки искренне привязаны к нему. Не раз и не два в присутствии Кати он доводил до слез своих маленьких учениц грубыми придирками, но отчего-то, едва высыхали слезы, они истово продолжали свои экзерсисы, сияя от радости, если на сей раз маэстро ругал их меньше обычного.

Но в одном Катя не могла отказать ему: Ринальди был танцовщиком от Бога, когда он двигался, демонстрируя ученикам затейливые танцевальные па, от него невозможно было оторвать взгляда. Танец был его стихией, в каждом движении было столько грации, огня и экспрессии… Ринальди оставался великолепен и в манерном, нарочито медлительном менуэте, и в энергичных контрдансах, а то, какими блестящими выдумками-фигурами он расцвечивал плавное шествие полонеза, казалось просто фантастическим. Катя, которая всегда считала себя барышней вполне изящной, не могла не изумляться тому, каким послушным малейшему импульсу мозга может быть тело. Должно быть, такая идеальная гармония между телом и духом может быть только от природы, думалось ей иногда в минуты отчаяния, когда казалось, что не удается решительно ничего. Но все-таки она не теряла надежды и кое-какие навыки у нее уже начали появляться.

Дети, которых привозили на уроки танцев в дом Гагариных, Катю приняли вполне радушно. Очень скоро, помимо Женни, которая из солидарности с новой приятельницей тоже посещала занятия, Катя сдружилась с дочерьми Дарьи Аполлинарьевны, десятилетней Веро и тринадцатилетней Надин. Девочки были очень милые, забавные, и некоторая застенчивость их по отношению к взрослой соученице быстро растаяла, сменившись восторженной влюбленностью, которая немало льстила Катиному тщеславию.

Среди мальчиков самому старшему было четырнадцать; звали его Гриша Щербатов, и едва увидев этого долговязого, бледного юнца, Катя мгновенно его признала, хотя и никогда не видела прежде. Он был точной копией своего старшего брата Ильи, одного из друзей Александра, — победителя памятной игры в карты с ее участием. В основном Гриша и был партнером Кати на уроках Ринальди, и регулярно передавал ей поклоны от старшего брата.


[1] Балетмейстер, учитель танцев (итал.)

[2] Fossano — «Веретено» (итал.), прозвище хореографа А. Ринальди.

* * *

Кстати сказать, сам Илья нередко в последние дни появлялся в доме Шехонских и явно искал общества Кати, — в отличие от Михаила и остальных гвардейцев, которые точно в воду канули. Долгим отсутствием Михаила Катя была встревожена сильнее всего, но из гордости не расспрашивала о нем брата. Также она недоумевала, почему ее не навещают прочие «рыцари», к примеру, тихоня Аргамаков, которому она так смело позволила ухаживать за собой. Впрочем, и общество Ильи Щербатова доставляло ей немало приятных минут.

Родители к ухаживаниям Ильи относились без особого восторга. Как друг сына, наследник знатного княжеского рода и приятный молодой человек, он всегда был желанным гостем в доме, но в качестве кавалера для Кати, по их мнению, решительно не подходил: слишком юный для женитьбы, впрочем, как и все друзья Александра. А раз так, к чему смущать барышню ненужными отношениями, которые не могут вылиться ни во что серьезное?

Но с другой стороны, иметь поклонников, которые заполнят ее бальную книжечку на первом балу, было полезно, поэтому видеться Кате с Ильей все-таки не запрещали. Но, разумеется не наедине: после того случая, когда Катя по недосмотру слуг осталась тет-а-тет с Бахметом, надлежащий надзор был восстановлен. Тетушка Акулина теперь неизменно присутствовала при их встречах.

Щербатов был тетушке симпатичен, да и Кате тоже: он держался непринужденно и вместе с тем скромно, не позволяя себе ничего лишнего. Говорили они главным образом о литературе и искусстве, — Илья был юноша образованный и довольно интересный собеседник. К тому же, по возрасту он ближе всех был к Кате среди друзей Александра: совсем еще мальчик, ему едва сравнялось восемнадцать.

Внешне он тоже был достаточно своеобразен: высокий, тонкий и гибкий, как плеть, с надменной осанкой и бескровным, продолговатым лицом типичного аристократа. Волосы очень светлые, почти белые, взгляд серо-голубых глаз холоден и задумчив. Костюм и прическа его всегда была безупречны, кольца, украшавшие длинные, изящные пальцы, не по-московски строгого вкуса, трость — верх совершенства. А великолепные часы, которые он, как и всякий петиметр, носил с собой не менее трех штук одновременно, едва ли не каждый раз были новые.

Катю это явное стремление Щербатова преподнести себя как можно более эффектно, поражая присутствующих подчеркнутым аристократизмом своей наружности, всегда забавляло, вызывая желание поддразнивать Илью, что она и делала без малейших угрызений совести. К примеру, спрашивала, где он покупает изумительную пудру, которая так благородно оттеняет цвет его лица, чрезмерно восхищалась формой его тщательно отполированных ногтей или манерой говорить по-русски, нарочито растягивая слова.

Илья эти подколки воспринимал с царственной снисходительностью, никак не показывая, что они задевают его самолюбие и, как ни странно, похоже, все ближе прикипал к Кате душой. Впрочем, и она чувствовала, что постепенно привязывается к юному князю, — разумеется, чисто по-дружески.

Одним словом, в скором времени Катя и Щербатов ощущали полную непринужденность в обществе друг друга и иногда, когда внимание тетушки Акулины ослабевало, оставляли излишнюю церемонность, называя друг друга только по именам.

— Катрин, — сказал Илья в один из таких дней, когда они стояли у окна гостиной в тишине, что прерывалась лишь тихим стуком самшитовых спиц и бормотанием тетушки Акулины, шепотом считающей петли на диване, — я могу быть с вами совершенно откровенным?

Катя чуть заметно напряглась, но справившись с собой, окинула Щербатова не лишенным иронии взглядом:

— Ну что ж, Эли, попробуйте.

— Я не хотел бы напоминать вам о нашей первой встрече, когда я и мои друзья повели себя так постыдно по отношению к вам, — заливаясь легким румянцем, тихо начал он. — Но с тех самых пор я постоянно думаю о вас. Вы девушка совершенно исключительная, я таких никогда не встречал и, надо думать, не встречу. Вы такая искренняя, живая, остроумная, и обаянию, которое исходит от вас, противиться просто невозможно. Но даже не в этом дело. Вы еще и умны, Катрин, я понял это сразу, и наше общение только подтвердило мое мнение о ваших исключительных достоинствах.

— Сколько красивых слов, — Катя не сдержала улыбки, и восхитительные ямочки появились на ее щеках. — Но ближе к делу, прошу вас.

— Ближе к делу, да… и именно потому, что вы такая, как есть, мне трудно понять и смириться с тем, что ваши вкусы ничем не отличаются от вкусов всех остальных юных барышень.

Катя нервно переплела дрогнувшие пальцы.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду Бахмета, — невозмутимо пояснил Илья. — Он мой друг и я не скажу о нем ни единого дурного слова, но в нашем окружении нет ни одной женщины, которая не покорилась бы ему, когда он этого по-настоящему хотел. А есть такие, что отдают ему свои сердца и без малейших усилий с его стороны. Я их не осуждаю, что с них взять, но мне казалось, что такая исключительная девушка, как вы, просто не может быть одной из многих, кого Михаилу так легко будет добиться.

Катя помолчала. Прямота Ильи ее не столько задела, сколько обескуражила. Они почти никогда не говорили о Бахмете, и теперь она чувствовала растерянность оттого, что ее новый друг оказался так проницателен. Неужели и для Бухвостова с Аргамаковым тоже оказалось достаточно сцены за ломберным столом, чтобы понять, что она неравнодушна к их общему другу? Это что же получается: у нее все написано на лице?

— Ну что ж, благодарю вас за высокое мнение обо мне, — усмехнулась она, — хотя, надо сказать, что начали вы за здравие, а кончили за упокой. Что вам ответить…

— Прежде всего, — вставил Илья, — я знаю, что не имею права спрашивать вас об этом, но если мы друзья… Развейте мои сомнения или подтвердите, прошу вас, Катрин.

— Ах, значит, вы все-таки не уверены?

— Как я могу быть уверен? — юноша взглянул на нее и, снова опустив глаза, пожал плечами. — Я могу лишь догадываться. Но, видит Бог, я очень хотел бы проникнуть в тайны вашего сердца.

— Катенька, — подала голос с дивана Акулинушка, — от окна сильно дует!

— Совсем нет, — откликнулась Катя, но чтобы отвязаться от тетушки, плотнее закуталась в шаль, лежавшую на ее плечах. И, понизив голос, снова обратилась к напряженно ожидавшему Щербатову: — Эли, знаете, я не стану лгать вам. Бахметьев мне и вправду нравится.

Она выговорила эти слова абсолютно спокойно, бессознательно гордясь своей смелостью, которая возвышала ее в собственных глазах. Отрицать чувства к Михаилу отчего-то казалось ей предательством, а кроме того, она была уверена, что Щербатов никогда не употребит во зло ее откровенность.

Когда слова были сказаны, Илья шумно выдохнул и сжал губы. Лицо его точно окаменело. Катя продолжала:

— Возвращаясь к вашим словам: я ведь не ошибусь, если скажу, что вы и себя считаете человеком исключительным?

— Вы правы, — сухо отозвался Илья, — так и есть.

— Но, тем не менее, вы не единственный среди ваших друзей, кто высоко оценил мое обаяние и прочие достоинства. Это ни о чем не говорит вам?

Илья долго молчал, прикусив губу и не глядя на девушку.

— В этом есть зерно истины, — промолвил он наконец. — Но, поймите, Катрин, у мужчин все по-другому. Самой красивой нам кажется та, что красива для многих, — это природа, которой противиться бессмысленно. А женщины, по крайней мере, такая, как вы, должны проникать в самую суть вещей, не обольщаясь…

— Подождите-ка, — Катя требовательно развернулась к нему, — не хотите ли вы сказать, что я нравлюсь вам лишь потому, что нравлюсь и другим?

Илья в недоумении приподнял брови и несколько мгновений молчал, похоже, не зная, что ответить.

— Разумеется, нет, Катрин, — пылко возразил он наконец. — Это не так! Поверьте, вы не первая барышня, которой увлечены мои друзья, но до сего дня я никогда не разделял их пристрастий. Вы — первая, очарованию которой я не смог противиться… Поверьте, это правда!

Эти заверения Кате решительно не понравились, вызвав в душе нечто похожее на ревность и возмущение. Быть лишь одной из многих девиц, которым поклонялись друзья брата, отнюдь не являлось предметом ее мечтаний. Она молчала так долго, что Щербатов не выдержал.

— Катрин, почему вы молчите? — он встревоженно и чуть-чуть виновато заглянул ей в глаза. — Ответьте мне…

Катя вздохнула, раздраженно теребя бахрому шали:

— Эли, ну что я могу вам ответить? Вы не хуже меня знаете, что мы можем быть только друзьями. Так к чему мучить друг друга?

Юный гвардеец покраснел. Намек, содержавшийся в словах девушки, был совершенно прозрачен: она уже более чем достигла брачного возраста, годы уходили, а для него, как и для любого другого офицера, брак до достижения двадцати трех лет был невозможен.

— Я готов уйти в отставку, если потребуется, — глухо сказал Илья, не глядя на нее. — Достаточно одного вашего слова…

«Глупенький, глупенький мальчик, — с нежностью подумала Катя. — Ну какой из тебя муж? Да и кто позволил бы мне выйти замуж за восемнадцатилетнего мальчишку, даже если бы я и захотела?»

— Эли, — тихо ответила она, оглянувшись на тетушку, которая клевала носом над своим вязанием, — спасибо! За ваши чувства, за вашу преданность. Я очень рада, что у меня есть такой друг, как вы. Но давайте не будем торопить события. Пусть все идет, как идет.

— Хорошо, — Илья отозвался хрипловатым шепотом, точно голос внезапно изменил ему. С минуту он молчал, мучительное колебание отражалось на его бледном лице, он словно боролся с желанием сказать что-то еще. И наконец не выдержал: — Катрин… Он же разобьет вам сердце… Он уже играет вашим сердцем.