Она затихла. Приподняв ее голову за подбородок, Драгомир с печальной улыбкой вгляделся в смятенное личико.

— Жаль, — тихо сказал он. — Жаль, что дороги расходятся…

— Я не для тебя, — отозвалась Катя. — Неужели ты еще не понял?

Он покачал головой:

— Это пока только Богу ведомо.

Драгомир наклонил голову, и его губы соединились с дрогнувшими губами Кати в пряном и обжигающем поцелуе, который пронзил все ее тело насквозь, точно удар молнии. Преодолевая слабое сопротивление, его рука легла на ее затылок, зарывшись в ворох распущенных волос и не позволяя отдалиться от себя, а губы целовали все более властно, все более настойчиво. Катя уже не противилась, робко принимая эти ласки, которые против воли пробуждали в ее теле неведомые прежде желания.

Но неожиданно все кончилось, и она едва устояла на ослабевших ногах, когда Драгомир отпустил ее.

— До встречи, Катерина, — сказал он, тихо отворяя дверь. — Я еще найду тебя…

В последний раз его темный силуэт мелькнул в тусклом свете, и заунывно скрипнувшая дверь скрыла все. Сквозняк задул свечу. Оказавшаяся в полной темноте, ошеломленная девушка услышала, как цыган, ступая легко, как кошка, вышел из дома. И наступила тишина, только где-то вдалеке сонно заворчал цепной пес.

Катя провела дрожащими ладонями по пылающим щекам, точно это могло их охладить. Перед глазами все еще стояло лицо Драгомира. Жгучие, словно горячие угли, глаза, грустная усмешка, нежные губы и сильные руки, лишившие ее воли своей лаской. Ей хотелось и бежать вслед за ним, и плакать, и бить себя по щекам за все происшедшее. Немудрено, что он так осмелел, после всего, что было между ними, но как она могла допустить такое?..

Он не нужен ей. Безродный бродяга, вор, конокрад! И между ними не может быть ничего общего. Но почему так тяжело на душе? Уже успевшая намертво прижиться в ней частичка жизни безжалостно вырвана с корнем и развеялась в ночном сумраке вместе с Драгомиром, оставив после себя чувство неизбывной потери…

Подняв с пола подсвечник, Катя выскользнула из чулана и на ощупь заперла замок. Растворила дверь, ведущую в комнаты, и испуганно отшатнулась при виде темной фигуры, которая стояла на пороге.

— Зачем вы рылись в наших вещах? — негромко и спокойно спросила Оршола Есенская.

Глава 3. Перстень

— Тише! — Катя с ужасом оглянулась на шевелящийся полог и повторила, с мольбой глядя на Оршолу: — Тише, прошу вас…

Из-за полога, позевывая, выбрался смотритель и, шаркая ногами, направился к сеням. Заметив силуэты девушек, подтянул кальсоны и полюбопытствовал:

— Вам что-то угодно, барышни?

Катя молчала, Оршола тоже. Старик ждал ответа, с недоумением приглядываясь к девушкам. Если он сейчас подойдет к конторке и заметит отсутствие ключей, холодея, подумала Катя, это будет конец.

— Мы… по надобности выходили, — с трудом выговорила она.

— А, ну и я туда же, — закивал смотритель и, видимо сочтя, что их долгое молчание было вызвано стыдливостью, с успокоенной душой направился на двор.

Когда он скрылся в сенях, Катя молнией метнулась к конторке, повесила на место ключи, поставила подсвечник и отворила дверь, ведущую в спальню.

Венгерская мадемуазель вошла следом, захлопнула дверь и остановилась рядом. При лунном свете Катя не слишком отчетливо различала ее лицо, но презрение в голосе не заметить было невозможно:

— Стало быть, это все обман? Для каких же целей вы воспользовались нами? И что еще, кроме побега для вашего сообщника, собираетесь устроить?

Несколько мгновений Катя, не отрываясь, смотрела на эту притворщицу, которая давеча так искусно усыпила ее бдительность.

— Почему же вы сразу не остановили меня, если не спали? И зачем подыграли мне, когда я… упала в обморок?

— Я хотела знать, что вы задумали. И заметьте, если я не устраиваю сейчас скандал, то только потому, что это неизбежно бросит тень на мою мать. Но это не значит, что я хоть сколько-нибудь сочувствую вам и вашему любовнику. Не выношу лжецов и обманщиков!

— Он не любовник мне, а я не взяла из вашего саквояжа ничего существенного! — взорвалась Катя, взбешенная этими обвинениями. — А то, что взяла, собиралась вернуть назад!

Вытащив из кармана флакон с розовым маслом, она с пристуком поставила его на стол.

— Что еще? — выпалила она, вперив убийственный взгляд в безмолвную Оршолу. — Может быть, мне вывернуть карманы? Или раздеться догола?

— Перестаньте паясничать, — прошипела венгерка, оглядываясь на безмятежно спящую баронессу. — Имейте в виду, вам придется рассказать мне все.

Катя устало вздохнула.

— Что вы хотите услышать, мадемуазель Оршола?

— Не смейте называть меня по имени, вы, бессовестная лгунья! — вскипела барышня. — Всё — это значит всё! Если у вас не было тайных намерений, зачем надо было обманывать нас, выдавая себя за княжну? Неужели бы мы не помогли вам, окажись вы простой девушкой, попавшей в беду?

— Да как же доказать вам, что я вас не обманывала, — с тоской сказала Катя. — Вы же меня даже слышать не хотите.

— Потому что больше доверяю поступкам, нежели словам! Если вы не сообщница этого цыгана, зачем вам понадобилось освобождать его? Имейте в виду, я слышала почти все, о чем вы говорили! И делали, — прибавила она после паузы.

— А если бы вы слышали не почти все, а все, — со злостью сказала Катя, — то поняли бы, что мы совсем чужие друг другу люди и ничего общего между нами нет.

Оршола немного смутилась.

— Ну, может быть, — не слишком уверенно отозвалась она. — Но это ничего не меняет. Зачем вы освободили его? Даже больной притворились, чтобы остаться здесь на ночь. Для чего?

Катины щеки невольно вспыхнули, но в ответ на вопрос Оршолы она с вызовом взглянула ей в лицо:

— А вы когда-нибудь чувствовали себя в долгу перед человеком, который спас вам жизнь? Или вы можете только рассуждать о несправедливости наказания, пальцем о палец не ударив для того, чтобы хоть что-то изменить?

Покачав головой, Оршола негромко рассмеялась и даже слегка поаплодировала:

— Браво, мадемуазель-Как-вас-там. Вы не только авантюристка и самозванка, вы еще прирожденный демагог! Примите мои комплименты!

Катя шагнула к ней, чувствуя, как ударяет в голову холодное бешенство.

— Я не авантюристка, — тихо и со зловещим спокойствием отчеканила она, — не самозванка, не мадемуазель-Как-вас-там и, уж тем более, не демагог! Я — природная княжна Шехонская, и мой род ведет начало от Владимира Мономаха! Вы не смеете так разговаривать со мной! Сами-то вы кто такая? Худородная выскочка из рабской страны, которой управляют австрияки!

Последнее слово едва замерло на ее губах, когда щеку обожгла хлесткая пощечина. Катя на мгновение опешила, но в следующую секунду бросилась на Оршолу и вцепилась ей в волосы.

Она ожидала, что та завизжит, начнет звать мать, но девушка молча отбивалась от нее, пытаясь высвободить свои рыжие кудри. Она была гораздо выше и крупнее Кати, но княжной овладела такая сокрушительная ярость, что совладать с ней оказалось нелегко.

— И вы еще говорите, что вы княжна? — задыхаясь, сказала Оршола, когда ей все-таки удалось скрутить противницу, вывернув ей руки, но и тогда Катя упорно пыталась вырваться, не обращая внимания на боль в суставах. — Вы же ведете себя хуже базарной торговки!

— А об этом не вам судить! — прошипела Катя. — В чем, по-вашему, заключается дворянская честь? В том, чтобы молчать в тряпочку, позволяя безнаказанно оскорблять себя?

Оршола оттолкнула ее:

— Я думаю, в том, чтобы вести себя так, чтобы никому не пришлось усомниться в наличии этой чести!

За их спинами заворочалась на тюфяке баронесса Габриэла, и вздрогнувшие девушки услышали ее сонный голос:

— Девочки, ну что это такое? Вы же совершенно не даете мне спать! Все время какие-то разговоры, скрип, хождения туда-сюда! Почему нельзя отложить все это до утра?

Катя тревожно застыла. Оршола резко обернулась к матери:

— Габриэла, я не думаю, что это стоит откладывать до утра. Потому что утром нам скорее всего придется объясняться с исправником. Из-за того, что мы с тобой, — как это русские называют? — пригрели змею на груди.

— Что-что? — мадам Канижай села на постели. — Оршика, запали свечу и повтори мне все, что ты сказала.

Девушка молча выполнила просьбу матери. Когда пламя свечи озарило комнату, Габриэла бросила задумчивый взгляд на выглядевшую вполне бодро Катю и повторила:

— Ну же, Оршика. Рассказывай.

— Она, — Оршола мотнула головой в сторону Кати, избегая называть ее по имени, — выпустила цыгана.

— О нет! — Габриэла схватилась за голову, и с ее губ сорвалось несколько венгерских слов, заставивших Оршолу покраснеть.

С упреком взглянув на Катю, Габриэла сокрушенно покачала головой:

— Ах, мадемуазель Катерина, как это все не ко времени. Стало быть, ваша болезнь — притворство? Вам просто нужно было остаться здесь?

Катя невольно потупилась.

— Да, мадам, простите.

Оршола метнула удивленный взгляд на мать:

— Ты называешь ее… ты что, все еще веришь, что она княжна?

— А почему бы и нет? Мало ли на свете глупых барышень, готовых прошибить лбом стену ради смазливого парня, кем бы он ни был?

— В таком случае, что ты скажешь, если я сообщу тебе, что она копалась в твоем саквояже?

— Зачем? Я не держу там ни денег, ни ценностей, ты же знаешь, они в другом месте.

— Я-то знаю, — усмехнулась Оршола. — Но ей откуда об этом знать?

— И что же она украла?

Оршола не успела ответить, Катя ее перебила:

— Я ничего не крала, мадам. Просто взяла на время розовое масло, чтобы смазать замок.

— Смазать замок? — ахнула Габриэла. — Да вы знаете, дитя мое, сколько оно стоит?

— Габриэла!! — Оршола драматически покачала головой, выражая изумление словам матери. — Ну при чем здесь это!

— Дева Мария! — резко поднявшись, мадам Канижай запахнула пеньюар. — Вы сведете меня с ума обе.

— А чем виновата я? Может быть, ты наконец проснешься и поймешь, что у нас неприятности? Утром здесь будет исправник. И если нам не удастся уехать до того, как обнаружится побег, то придется объяснять, почему мы возим с собой эту преступницу.

«А ведь у Драгомира даже мысли не возникло о том, что мне придется отвечать за последствия, — угрюмо подумала Катя. — Ни единой мысли».

И произнесла вслух:

— Я не преступница.

— Помолчите, барышня! — отмахнулась от нее баронесса. — Вы уже натворили столько, что лучше не вмешивайтесь, пока вас не спросят. Я начинаю жалеть, что взяла вас с собой.

Этого гордость Кати перенести не могла.

— Я бы ушла сию минуту, чтобы не обременять вас своим присутствием. Но я останусь для того, чтобы объяснить исправнику, что вина полностью на мне, а вы ни в чем не замешаны.

— Я не думаю, чтобы исправник осмелился обвинить меня в чем-либо, — отозвалась баронесса. — А что касается вас, вы никуда не уйдете. Раз я дала обещание отвезти вас в Москву, я его выполню.

— Габриэла, — не выдержала Оршола, — и ты говоришь это после всего того, что я тебе рассказала?

Габриэла пожала плечами:

— Я, собственно, не вижу здесь состава преступления, Оршика. Мне чутье с самого начала подсказывало, что наша гостья не оставит на произвол судьбы своего друга-цыгана. Если на то пошло, я даже могу ее понять. А когда мы наконец приедем в Москву, я отвезу ее в дом Шехонских, и там выяснится, — та ли она, за кого себя выдает.

— Если она не сбежит по дороге с нашими вещами, — буркнула Оршола.

Катя вспыхнула, но вместо нее ответила Габриэла:

— Вот и следи за ней вместо того, чтобы утыкаться в книгу. А теперь — спать. Не о чем говорить больше.

Но Катя привыкла к тому, чтобы последнее слово всегда оставалось за ней.

— Дамы, — с холодным достоинством произнесла она. — Утром, когда все выяснится, мы расстанемся, и каждый пойдет своей дорогой. Не стану спорить, я причинила вам много ненужных хлопот, за что прошу прощения. Но терпеть незаслуженные оскорбления, которым вы меня подвергаете, я не собираюсь ни в каком случае.

Габриэла бросила на девушку иронический взгляд:

— Голой будете ковылять по дороге?

Катя надменно откинула голову:

— Это мое дело.

Не слушая ее, баронесса задула свечу и вновь вытянулась на тюфяке.

— Все, довольно, не хочу больше ничего слушать. Ложитесь спать.

Оршола молча легла на свою лавку и, закутавшись в одеяло, отвернулась к стене. Помедлив немного, и Катя вернулась в свою постель.